Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
Но в царившей в Белом Доме атмосфере эйфории об этом предпочли не вспоминать, хотя президент Рейган после подписания договора напомнил об уместной при ведении дел с Советским Союзом русской пословице.
— Доверяй, но проверяй, — медленно выговаривая трудные русские слова, произнес Рейган.
— Вы повторяете это каждый раз, — вставил Горбачев.
— Мне нравится это, — ответил президент.
Вашингтон не собирался отказываться от традиционной американской мечты: добрая воля может изменить мир. Как сказал президент: приветствуя Горбачева: „Незнакомец — это друг, которого еще не удалось встретить”.
Незнакомец? Через 70 лет существования в мире советского режима?
Но за фасадом улыбок и рукопожатий шла напряженная борьба. Она принимала особенно острые формы тогда, когда оба лидера вели те самые частные переговоры, во время которых, как предполагалось в целях большего подчеркивания существующих между ними хороших отношений, они должны были называть друг друга по имени. И хотя Горбачев внимательно слушал, с готовностью воспринимая новую для него информацию, и отвечал, заглядывая в один из своих маленьких зеленых блокнотов, он оставался таким же „жестким доктринером”, по определению одного из присутствовавших при этом американцев, „как любой из его советских предшественников”.
Внешнее благоволение и дружелюбие, выказываемые Горбачевым, говорили о том, что его советники поняли, что в Америке, где телевидение играет огромную роль, и суждение о личности человека во многом формируется под впечатлением возникающего на экране телевизора образа, важнейшее значение приобретает именно внешняя сторона, под влиянием которой люди начинают „говорить не о самих вещах, а о создаваемых ими образах”.
Приветливо улыбающийся генсек, излучавший, по словам „Тайм”, „очарование, теплоту, энергию”, производил именно то, как метко подметил Джордж Уилл, „обезоруживающее впечатление”, которое и требовалось для того, чтобы разоружить Америку. Его улыбки служили „цели создания образа привлекательной, производящей приятное впечатление личности, т. е. именно такой образ, какой должен создавать тот, кто стремится продать свой товар, будь то официант, торговец, врач” — или политик, мог бы добавить Эрих Фромм, которому принадлежит вышеприведенное наблюдение.
У кое-кого он вызвал такой восторг, что те стали сравнивать его с Иисусом Христом. Надо отдать должное генсеку: он отверг это сравнение, скромно заметив, что он не „Иисус Христос, которому одному было известно, как накормить 20000 евреев пятью хлебами”, предоставив своим почитателям догадываться, единственно ли это отличает его от сына Божия.
Очаровывающий генсек пел со своей женой „Подмосковные вечера” под аккомпанемент Вана Клиберна, шутил с гостями, многих из которых, льстя их самолюбию, называл по именам, мастерски играя на тех качествах занимающих видное положение американцев, которые К. Лаш в своей ставшей бестселлером книге „Культура нарциссизма” описывает так: „многие их них открыты новым идеям, но у них нет убеждений. Они готовы вести дела с любым режимом, даже если они не одобряют его принципы”. К этому следует добавить, что „торговать они любят больше, чем свой антикоммунизм”. Встречаясь с такого рода людьми, а это главным образом представители большого бизнеса (как писал Д. Уилл, „единственными рабочими, сумевшими приблизиться к руководителю пролетарского государства, в Америке были подносившие ему еду официанты”) , генсек всячески подчеркивал, как заметил конгрессмен Коело, „что он принадлежит к их кругу, что он один из них”. Сделанное некогда Лениным замечание о том, что „помощь от вас, по-видимому, скоро не придет, товарищи американские рабочие”, оправдалось, и действительно, надеяться на революцию в стране, где рабочие имеют собственные дома, в гаражах которых стоят два автомобиля, не приходится. Горбачев рассчитывает и, как опыт показывает, получает помощь от других товарищей — американских капиталистов.
Увидев председателя компании „Дженерал моторс” Р, Смита, Горбачев не поскупился на комплимент, сказав, что „советская экономика должна управляться так же эффективно, как „Дженерал моторс”, добавив, „что изменить Советский Союз очень трудно, но это наш последний шанс”. Однако общительность и искренность были лишь одной стороной медали.
С другой стороной генсека познакомились прибывшие на прием в советское посольство руководители средств массовой информации.
ТЕНИ ПРОШЛОГО
Окруженный в дни пребывания в Вашингтоне Горбачева бетонными заграждениями, напоминавшими баррикады, особняк 1125 на 16-й Стрит занимали когда-то потерпевшие поражение в боях на баррикадах 1917 года. Этот особняк, построенный по заказу вдовы создателя вагонов дальнего сообщения Джорджа Пульмана известным архитектором Натаном Вайзом, по проекту которого в 1909 году был построен Овальный кабинет Белого Дома, в 1913 году был продан России, и в него въехал его первый владелец и последний царский посол Георгий Бахметьев. Но прошло еще много лет, прежде чем он перешел в руки советского правительства. Только после признания Рузвельтом Советского Союза в 1933 году в нем появился первый советский посол Максим Литвинов, некогда арестованный в тот момент, когда пытался разменять краденую сторублевую купюру. Она входила в число денег, захваченных во время нашумевшего тифлисского ограбления 23 июня 1906 года, одним из организаторов которого был некий Коба, получивший затем известность под другой кличкой — Сталин.
Наверное, кое-кому из приглашенных в посольство в какой-то момент могло показаться, что тень Сталина все еще витает в зале, сверкавшем позолотой, специально подновленной к приезду его наследника прибывшим из Москвы мастером.
„Тень Сталина его усыновила”, слегка перефразировав строки Пушкина, могли бы сказать наблюдавшие за потерявшим самообладание генсеком, когда глава издательства „Рэндом Хаус” Роберт Бернстайн спросил, когда можно ожидать полного освобождения всех политических заключенных в Советском Союзе.
— А вы нас не учите, как нам вести дела, — грубо ответил Горбачев, подкрепив свои слова столь понравившимся бравшим у него интервью редакторам „Тайма”, жестом каратиста. Голос его в тот момент утерял и покорившие их бархатные нотки.
— Какое моральное право имеете вы поучать нас? — гневно вопрошал руководитель страны — родины ГУЛага.
Тем, кому грубая резкость Горбачева показалась неожиданной, надо было помнить, что перед ними политик, воспитанный в традициях той школы, которая считает лучшей дорогой к власти применение силы и хитрости.
Здесь уместно вспомнить, что в тот самый год, когда здание, в котором ныне ораторствовал Горбачев, перешло во владение России, отмечалось 300-летие дома Романовых и в газете „Московские ведомости” была опубликована такая заметка: „ПЕТЕРБУРГ. Все отбывающие наказание литераторы, среди которых в „Крестах” содержатся редакторы марксистских газет: „Правда” — Садков, Филиппов, Лебедев; „Луч” — Можит, Зуев, Петров, Федоров и несколько журналистов, прекращается много дел редакторов газет „День”, „Речь”, „Луч”, „Правда”. Точно так же прекращено дело Бориса Суворина, редактора „Вечернего Времени”.
Это было всего лишь штрихом к объявленной по случаю празднеств амнистии. Такого не сопряженного ни с какими условиями освобождения политических противников режима в правление Горбачева не произошло. Об этом он предпочел молчать, зато он пустился во все тяжкие, доказывая, что получающие и пособие по безработице, и пользующиеся мощной системой социального обеспечения американские трудящиеся не обладают экономическими правами. Его слушателям отныне полагалось считать, что в противоположность американцам, советские граждане, которым ежедневно часами приходится стоять в очередях за пищей и годами добиваться жилья, располагают неограниченными экономическими правами.
Но через несколько месяцев после возвращения из Америки он признает, что только к концу этой пятилетки, может быть, удастся обеспечить советских граждан „рациональными нормами питания по таким основным продуктам, как хлебобулочные, макаронные и кондитерские изделия, крупы, картофель и овощи, растительное и животное масло, цельномолочная продукция, яйца и мясо птицы. По мясу и фруктам в нынешней пятилетке добиться этого не удастся”.
Это значит, что не изобилия, а хоть какого-то нормального достатка советским гражданам раньше чем в концу восьмого десятилетия советской власти ждать нечего.
Не утруждаясь фактами, генсек пытался убедить американцев, помимо прочего, и в том, что „советские войска вошли в Афганистан по просьбе местного правительства”. Смешав марксистскую фразеологию с тем, что говорится на семинаре по политологии в американских университетах, Горбачев повторял стандартные положения советской пропаганды.
