Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
На вопрос, почему почта и телеграф не принимают письма и телеграммы в защиту Ельцина, Корнилов разъяснил: „Кончились бланки”.
29 ноября состоялась самая многочисленная из всех демонстраций, на которой присутствовало около полутора тысяч человек. Она носила четко выраженный политический характер. В толпе, оттесненной милицией в сквер между горисполкомом и улицей Вайнера, агитаторы зачитывали листовки и воззвания и передавали их по рукам.
Требования в листовках были следующие:
1. Прямая трансляция с Пленума ЦК КПСС и заседаний Президиума Верховного Совета.
2. Издание независимой газеты.
3. Лишение партийных чиновников незаслуженных привилегий: спецмагазинов, спецбольниц, спецобслуживания.
4. Создание независимой оппозиционной партии.”
Так описывал происходившее в те дни в Свердловске очевидец.
Если, проголосовав против Ельцина, генсек думал тем самым укрепить свои позиции, то он явно ошибся. Он сохранил свое положение, но о том, каково оно на самом дела, можно было узнать из того, что говорил в Париже в интервью газете „Монд” Лигачев. Он рассказал о новом распределении обязанностей (а, соответственно, и власти) между ним и Горбачевым.
„Что касается меня, — говорил Лигачев, — я возглавляю заседания Секретариата ЦК и по поручению Политбюро организую работу Секретариата”.
А чем же тогда занимается Горбачев, спросили, естественно, журналисты.
„Горбачев председательствует на заседаниях Политбюро... Горбачев в курсе всех вопросов, которые обсуждаются на заседаниях Секретариата. Я постоянно советуюсь с ним, и он прекрасно знает, что происходит”.
Опубликование накануне отъезда Горбачева в Вашингтон интервью „согенсека” давало понять, что Горбачев не располагает полнотой власти. Теперь поездка за океан приобретала для него особое значение. Она становилась одной из важнейших битв за отвоевывание этой власти.
— Меня зовут Рон.
— Меня — Михаил.
— Во время частных встреч мы можем называть друг друга по имени, — предложил президент Рейган.
Горбачев коротко кивнул в знак согласия.
Так начиналась вашингтонская встреча, о которой журнал „Тайм” писал, что „она запомнится как встреча в верхах, на которой близость отношений и символизм заслонили разногласия по существу проблемы”.
Символов действительно было много. Самым важным из них был тот, что прибытие Горбачева в Вашингтон знаменовало победу проводимой Рейганом твердой политики по отношению к Советскому Союзу. А с чем прибыл заокеанский гость?
Декабрь приносит в Америку запах елок, на домах появляются рождественские зеленые венки с красными лентами, звучат колокольчики Армии спасения, напоминающие о том, что и в праздничные дни не надо забывать о тех, кому не повезло, что надо им протянуть руку помощи. Вспыхивают ханукальные свечи, ветер развевает бороды дедов-морозов в алых кафтанах и таких же шапках. Приглашавшие Горбачева в Америку вряд ли рассчитывали, что он, как и Дед-Мороз, тоже порадует мир подарками, но они не были намерены отказываться от традиционной американской мечты о том, что добрая воля может изменить мир. Им хотелось, чтобы и Советский Союз почувствовал себя частью всемирного содружества людей. Подобно готовому поверить в сказку Маленькому Принцу Экзюпери, они готовы были протянуть руку помощи и Советскому Союзу и забыть о том, что его цель не дружба, а победа. „Долгосрочные цели Советского Союза остались неизменными: доминирование на международной арене” — к такому выводу приходит после своей встречи с Горбачевым Никсон.
В 70-е годы он тоже надеялся, что его политика детанта заставит советских руководителей осознать себя частью мирового содружества и изменить свое поведение. Плата западной технологией и кредитами в надежде, что это вынудит Кремль отказаться от агрессивности, была косвенным отражением перенесенной в XX век распространенной в Америке в предыдущем веке попытки „выразить в пересчете на деньги уверенность в том, что все имеет свою цену”, которую остается лишь определить и оплатить. Политика Никсона-Форда-Картера и была попыткой купить столь желаемый американцами мир, удовлетворяя требования тех, кто громче всего кричал о мире. Они готовы были платить и платили.
Но в это время, как писал в своей книге Вл. Буковский, на него надели наручники, на которых стояло „Сделано в США”. Минувшее десятилетие доказало тщету надежд на то, что мир может быть сохранен платой за него. Французский публицист Жан-Франсуа Ревель приходит к пессимистическому выводу, что так демократии не выживают, а гибнут. Ставя вопрос о том, что же следует предпринять, он напоминает о некогда данном ответе Демосфена „не делать того, что делается сейчас’'.
Именно в годы детанта, когда в Америке происходит расширение личных прав граждан за счет сокращения власти государства, в СССР наблюдается обратное. Как говорил когда-то Ключевский, „государство пухло, а народ хирел”. Это и понятно. Диктатура, видя ослабление своего противника, использует это в своих интересах. Она не отвечает взаимностью на примирительные жесты, поскольку рассматривает их как проявление слабоволия, а закручивает гайки еще жестче, считая, что это послужит доказательством ее силы.
В годы детанта в Советском Союзе по-прежнему отвергали то, что является краеугольным камнем западных демократий, — права граждан. Как и прежде, утверждали, что о правах граждан много говорить не стоит, поскольку, как сформулировал в 1955 году профессор Гак, „классовые интересы пролетариата объективно являются интересами каждого пролетария”, которые, как вторил ему спустя 14 лет философ Е. Петров в своей книге „Эгоизм”, „никто не способен выразить полнее и лучше, чем руководствующаяся законами истории коммунистическая партия”. Поэтому, если индивид не согласен с тем, что партия объявила выражением интересов истории, например, с решением быть расстрелянным во имя высших целей, это должно рассматриваться не иначе, как безудержное, являющееся пережитком капитализма проявление эгоизма.
Провал первой попытки детанта еще раз подтвердил, что только радикальные перемены внутри СССР способны привести к переменам в поведении советских правителей на международной арене. Увенчается ли вторая попытка успехом? Искренне ли сделанное Горбачевым признание о том, „что следует подняться выше идеологических разногласий” и в решении международных вопросов исходить впредь из „всеобщей взаимозависимости”, лежащей в основе выживания. Эти вопросы не могли не задавать себе в Вашингтоне, в то время как бронированный лимузин генсека, для охраны которого было мобилизовано свыше тысячи полицейских и агентов секретной службы, приближался к Белому Дому.
Незадолго до своего отъезда в Америку, принимая в Кремле Киссинджера и по своей привычке глядя прямо в глаза собеседнику, Горбачев сказал:
— Международные отношения необходимо изменить. Всем придется отказаться от старых взглядов, — он подкреплял свои слова ударами ладони по воздуху, будто отрубал нечто ненужное и мешающее. — Я рассчитываю, что вы тоже внесете в это дело свой вклад.
— Г-н Генеральный секретарь, гонка вооружений — симптом напряженности, существующей уже сорок лет. Я не верю тому, что мир так же легко установить, как и настроение. Необходимо изменение поведения - прекращение тенденции использовать каждую возможность, чтобы ослабить существующие структуры. Обе стороны должны прийти к соглашению о том, каким они хотят видеть мир в 2000 году, и от этой черты вести работу назад к нашим дням, — ответил бывший Государственный секретарь США.
Встреча в Вашингтоне должна была показать, насколько готов к такому подходу появившийся на лужайке перед Белым Домом человек в элегантном костюме. После приветствий и церемоний, освещаемых огнями бесчисленных блицев и телекамер, в которых особенно ярко поблескивал дорогой бриллиант на руке Раисы Горбачевой, отнюдь не уступавший драгоценностям из коллекции Галины Брежневой, и гостю и хозяину предстояло не только развить наладившиеся между ними „близкие”, как отмечал „Тайм”, отношения, но и добиться каких-то конкретных результатов. Они были важны и для Горбачева, и для Рейгана. Но уже с первых же минут стало ясно, что Горбачев проделал столь длительное путешествие не только для того, чтобы подписать договор о сокращении ядерного арсенала и тем уменьшить риск войны, но и добиться победы в войне пропагандистской. И это, пожалуй, было главным. На огромном экране установленном на Калининском проспекте в Москве, его видели рядом с президентом Соединенных Штатов, а в Америке видели приветливо улыбающегося человека, выглядящего так же, как они, одетого, как и они, и при этом забывалось, что перед ними глава партии, приведшей свою страну на грань катастрофы, не раз подводившей к этой же грани весь мир. Забывалось и то, что подписывающий в Белом Доме договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности советский гость, хотя и принят был как глава государства, на самом деле никакого официального государственного поста не занимал. В отличие от Брежнева, подписывавшего договоры, он председателем Президиума Верховного Совета не являлся.
