Галина Серебрякова - Юность Маркса
— Старые прибаутки, — пробормотал Сток. Он перестал слушать речь Луи Блана.
«Где же человек, который, не заговаривая зубы и по предавая наше дело пустой болтовней, разъяснит мне, в чем сущность борьбы, как борьбу вести, как дойти до истины?»
Луи Блан кончил под аплодисменты. На трибуне появился молодой человек.
— Братья по родине, немцы, — вас здесь большинство, — и вы, французы, взгляните! — начал он дрожащим голосом. — Вот плащ, он разорван, он в крови. Его пробили пули английских жандармов, его обагрила кровь ваших братьев на Британском острове. Кровь, всюду кровь обездоленных! Я — сын немецкого фабриканта. Я ушел из дома, чтобы вместе с вами пойти походом на мир богатства, эксплуатации, несправедливости, на дворцы патрициев…
— Ба! — вскричал Сток. — Да ведь это Пауль!
Он ринулся вперед, но так же внезапно остановился. Разом расхотелось говорить, спрашивать Пауля и отвечать ему. Прошло столько лет. Давно схоронили вместо Бюхнера… Не хотелось тревожить прошлое, вызывать исчезнувшие тени. Далеко вперед ушел Сток. А Пауль… Он повторял все те же фразы, точно заклиная время, удерживая его на месте… Не то! И Сток понуро вернулся в свой ряд. Только бы Пауль не заметил его, не отыскал в толпе. Пусть его развлекается, как хочет. Может быть, он и искренен, да что в том толку!
А оратор на трибуне продолжал:
— Немцы-пролетарии, вы — божественные посланцы! Вы осуществите великий лозунг: свобода, равенство, братство. Придите же! Мы, бескорыстные, заинтересованные в вас немецкие интеллигенты, носители социалистических идей, мы вас поведем к победе!
Громкий смех раздался подле портного. Раскатистый, сочный смех, к которому присоединил Иоганн свой, отрывистый, резкий. Смеялись оба, как старые друзья, повернувшись друг к другу. Сток затих и внимательно уставился на соседа. Львиная голова, худое темное лицо, выпуклый могучий лоб и незабываемые глаза: тысяча выражений в них, тысяча мыслей. Иоганн не успел опомниться, как черноволосый коротконогий гигант оказался на трибуне. Вскоре ему дали слово.
— Пролетарии — но боги, — сказал оп, — они обыкновенные люди, поставленные, однако, в такие социальные условия, что поневоле должны со временем взяться за эмансипацию человечества. Пролетариату но на кого надеяться, кроме как на самого себя. Освобождение его в том, чтобы уничтожить условия своего существования. Но изменить условия своего существования рабочему невозможно, не уничтожив предварительно всех бесчеловечных условий современного общества…
Маркс говорил долго. Ни единый звук не прервал его.
— Кто это, кто? — спрашивал Сток, тыча пальцем в говорившего.
Ему не сразу ответили.
— Кажется, немецкий ученый или редактор какой-то газеты. Немец, как и ты.
— Маркс, Карл Маркс из Трира.
Иоганн проталкивался к трибуне. Маркс кончил. Иоганн схватил его крепкую, узкую, властную, жесткую руку.
— Я давно вас искал, Карл Маркс, я читал ваши статьи. Вы не пустомеля, — вы человек, которого рабочие ждут. А я, я — портной из Дармштадта, Иоганн Сток… Почему, доктор Маркс, вы так удивлены?
— Хорошее простое имя, — пробурчал Маркс, но глаза его заискрились. — Вы бежали из Германии, пошли к Бюхнеру?
Пришла очередь изумиться Стоку. Они стояли друг против друга, дружелюбно улыбаясь. Сток перешагнул за тридцать лет, Карлу минуло двадцать шесть. Портной был изнурен и худ. Маркс крепок, широкоплеч.
Оба они были еще молоды. Юность их прошла вместе с юностью их класса, вместе с наивностью его первых представлений, вместе с неуверенностью его первых восстаний. Юность пролетарских революций кончалась. Это была и их юность. Теперь они чувствовали себя зрелыми.
Собрание в вале «Валентино» окончилось. Разочарованно уходили полицейские. Погасли у входа фонари. Карлу не хотелось расставаться с соотечественником. Вместе с Женевьевой, терпеливо дождавшейся мужа в условленном месте, и Стоком он шел по оживленной Сент-Оноре.
— Зайдем, — попросила несмело Женевьева, когда они поравнялись с большим гулким домом, где происходил народный бал.
На улицу вырывались звуки музыки, хохот, притоптывание сотен ног.
Сток недовольно дернул жену за руку: ему было стыдно за нее перед этим мудрым, столь удивительным человеком, который без труда подчинил его, недоверчивого, настороженного, своей воле, своему ясному слову.
Но, к удивлению Иоганна, Карл присоединился к желанию Женевьевы. Он всегда рад был в свободную минуту потолкаться в толпе, понаблюдать, подурачиться.
— Жаль, что Женни осталась дома, мы бы славно поплясали, — сказал он, входя в жаркий зал, где мелкий торговый люд, ремесленники и студенты безудержно веселились.
В шальной кадрили, доведенной до крайней степени вольности, носились из конца в конец пары. Время от времени кадриль сменялась стучащим галопом, плавным вальсом и только что вошедшей в моду изящной полькой. Танцоры в маскарадных костюмах из бумаги и дешевой кисеи, нотные, радостные, развязные, — неутомимы. Хохот, шутки, свист не умолкают. Лица многих расписаны: кто намалевал себе подбитый глаз, кто выставил номер квартиры на щеках. Но особенно неугомонны студенты. Они окружают Карла, тормошат его и Женевьеву. Хромой Сток прижимается к стене. Вырвавшись из круга молодежи, Маркс пробирается к выходу.
— Во всех странах веселятся одинаково.
Он вспоминает Бонн, Берлин, Кёльн…
Карл доволен встречей со Стоком, рад знакомству.
«Пролетариат, — думает он, — пролетариат является классом, которому принадлежит будущее. Я мало знаю этих людей. Следует узнать. Мало одних теоретических выводов. Человек не схема… Ребенок не осознает себя человеком. Однако он им станет. Не всякий рабочий предвидит великие задачи, поставленные перед ним историей, и, однако, путь его класса ясен… Но люди — люди, их нельзя не учитывать… Сток хороший парень, надежный боец, крепкая воля… Умен, хоть и не без путаницы… Мы идем с ним с разных концов. Но приходим к тому же».
Ему хочется еще раз взять руку портного и пожать ее крепко.
Воспользовавшись приглашением, Сток не преминул посетить Маркса. Карл подверг портного строгому экзамену. Он не любил ничего не значащих людей. Но Сток не был из их числа.
Не желая мешать Женни, возившейся с ребенком, Маркс увел Стока в соседнее кафе. Он заказал две рюмки крепкого аперитива и сытную закуску. Длинные глиняные трубки помогли беседе. Сток любил поговорить о прошлом. Маркс внушал людям, не предубежденным идейно, доверие с первого слова. Портной презирал болтунов в среде образованных людей. Но Маркс… Маркс был совсем другой, не похожий на всех тех, кого видал доныне Иоганн. Он знал так много, он говорил так дельно: понимать его порой было трудно, но, поняв его мысль, нельзя было забыть ее, не поддаться огромной силе логики. Карл хмурился, когда Иоганн пробовал сопротивляться, возражать. Не из самонадеянности, а из глубокого убеждения. И Сток удивленно замечал, что рано или поздно приходил к тому, что пробовал оспаривать.
Не меньше удивления и почтительного страха вызывала в Стоке госпожа Маркс. Подобно Лауре Грувель, Женни величественна, красива, утонченна. Лаура Грувель снова проходила мимо него, в кандалах, с помутневшими глазами. Как и он, пыталась она свергнуть власть Луи-Филиппа и банкиров, начиняла порохом бомбы, печатала листовки. Дочь дворянина умерла в тюрьме как бунтовщица, революционерка. Сток стоял перед Женни, не зная, что отвечать на приветливые расспросы. Портной понимал, что Женни Вестфален и Карл Маркс — необыкновенные люди.
Исчезая моментами в дыму трубки, Карл не переставал задавать вопросы. Он хотел знать подробности Лионского восстания, провала «Общества прав человека», заговора Бланки.
— Отважный мечтатель, — сказал он о Бланки. — Но как здоровое чутье пролетария не подсказало вам, что так не делается революция?
Сток развел руками и засмеялся.
— Если б я знал, как она делается!
Маркс заподозрил портного в симпатиях к демократии, в немецкой вялости. Сток привстал.
— Я — ученик Бабёфа, — сказал он горделиво.
Экзамен сошел благополучно, и Карл охотно чокнулся с единомышленником:
— За дружбу.
— За дружбу и борьбу.
Разговор охватывал все новые области. Карл поверил в Стока и как бы раскрылся перед ним. Охваченный энтузиазмом, он говорил о неизбежности революции экономической, которая повлечет за собой политическую.
— В нашу эпоху, — отвечал он Иоганну, — два класса, две баррикады стоят друг против друга. На одной — буржуазия, на другой — пролетариат. Разве не увидел ты этого воочию в предместье Круа-Русс уже свыше десяти лет тому назад?..
Видал ли Сток? Наглая харя Броше высунулась сквозь дым трубок. Но Бувье-Дюмолар?..
