София Волгина - Век Екатерины Великой
Екатерина нервно передернула плечами и, внезапно успокоившись, села в свое кресло, указала глазами на кресло, стоявшее напротив.
– Ну, и кого мне послать на новые переговоры в румынский Бухарест? – спросила она ровным голосом.
Боясь промедленья, граф быстро ответил:
– Думаю, справятся с оным делом или Разумовский, или Панин, или… Обресков.
Императрица, раздумывая, забарабанила пальцами по столику, прилегающему к креслу.
– А с Таракановой, – увереннее продолжил князь Орлов, – сумеет легко разобраться мой брат Алексей. Сами знаете, при его желании ни одна женщина перед ним не устоит.
– Да, тут не спорю, вы с ним одним миром мазаны.
Она помолчала.
– Однако, – сказала она, – предложения твои стоит рассмотреть. Тем более, что в Ливорно сейчас стоит эскадра нашего адмирала Самуила Грейга.
– Вот с ним, – подхватил ее мысль князь, – Алешка и привезет Тараканову!
– Тогда-то мы и послушаем, откуда у нашей бывшей императрицы Елизаветы столько дочерей взялось.
Орлов посмотрел с изумлением.
– Так Тараканова не одна?
Екатерина нервно отвернула лицо.
– На нынешний день их две.
– Две? Кто ж они?
– Не более двух недель назад добилась у меня приема одна монахиня. Сказалась дочерью Елизаветы. Но она ни на что не претендует.
Орлов помолчал, переваривая новость.
– И где ж она нынче?
Государыня нехотя ответила:
– Попросилась в обитель, я ей разрешила. Архимандрит Платон позаботится о ней.
Орлов не рискнул спросить – что за обитель, где теперь обретается мнимая или настоящая дочь императрицы, ушедшей в мир иной десять с лишком лет назад.
– Колико же ей лет?
– Не спросила. Лет тридцать.
– Похожа на родителей?
Екатерина пожала плечами.
– Не знаю. Лицо благообразное. Худа, хороша собой, но зело бледна.
– Звать-то как?
Екатерина обожгла его взглядом, отвернулась.
– Ну зачем вам все сие? – спросила она устало. – Теперь она инокиня Досифея. Вы лучше займитесь своим братом. Пусть отработает ваш проступок, не то не жить ему в Нескучном дворце. Как приехал сей весной, жил там, как император. Война идет, а у него три недели беспрерывные балы, рауты, обеды всем на зависть. Не пора ли ему жениться, остепениться?
Императрица теперь старалась не выказывать своего гнева, но получалось у нее сие с большим трудом.
Князь Григорий Григорьевич не знал, как себя повести, дабы успокоить ее. Видел, что все Орловы ей теперь поперек горла. Сказал торопливо:
– Ваше Величество, ну все, все! Слово чести! Я более не позволю себе таковой выходки. Поручение ваше с фальшивой Таракановой Алексей выполнит в лучшем виде. Увидите!
– Свежо предание, да верится с трудом! – язвительно заметила Екатерина, не глядя в его сторону, и замолчала.
Молчал и Григорий, не зная, что и сказать.
– Кстати, – сказал он грустным голосом, – наш сын-путешественник прислал из Лейпцига очередное письмо камергеру Василию Шкурину.
– То ведаю, – отозвалась она неохотно. – Письмо писали сыновья Василия Григорьевича, наш Алексей учинил лишь короткую приписку.
Екатерина Алексеевна потянулась к массивной шкатулке, стоящей на столе. Вынула последний портрет десятилетнего сына, подала посмотреть Григорию Григорьевичу. Орлов подошел, взял портрет. Глаза императрицы смотрели мимо него. Она думала о другом сыне, о Павле. Слишком много тот стал себе позволять. Не пора ли его оженить?
Императрица встала. Поднялся и князь Орлов.
Выпроводив Григория, она тут же, по совету князя Григория, написала письмо Алексею Орлову, в коем попросила его возглавить операцию по поимке самозванки Таракановой. Позвонив в колокольчик, она приказала статс-секретарю пригласить камергера Василия Шкурина. Сама встала встретить его у дверей. Он появился немедленно, весь внимание. С ним, единственным из камергеров, она говорила на «ты».
– Друг мой Василий Григорьевич, – сказала она, протягивая руку для поцелуя, – знаю я, как ты предан мне, и ты ведаешь, как я безмерно ценю твою дружбу. Нынче ты можешь доказать ее в очередной раз.
Василий Шкурин весь подобрался, кивнул головой, склонился в поклоне.
– Рад служить вам, государыня Екатерина Алексеевна!
Императрица жестом пригласила его к столу.
– Присаживайся, Василий Григорьевич, разговор будет важным. – Екатерина подошла к столу с бумагами и тоже села. Перебрала несколько исписанных листов и, выбрав один, сказала с раздражением:
– Се очередная депеша от нашего посланника из Италии о некоей княжне Таракановой, представляющей себя как дщерь покойной императрицы Елизаветы.
Шкурин пробежал глазами по письму, затем перечитал его.
Екатерина вновь зашуршала бумагами.
– А вот тебе письмо для графа Алексея Орлова. Ты должон его в великой тайне, во что бы то ни стало, доставить в Италию, в руки оного графа. Здесь рекомендации, как ему действовать, дабы доставить сию девицу из Ливорно в Петербург. Ты должон будешь оставаться там в его распоряжении, пока дело не будет сделано. Вот тебе грамота для господина Самуила Грейга, капитана корабля, на коем вы, выполнив задание, вернетесь домой. Ты понял меня, Василий Григорьевич?
– Будет сделано с точностью, государыня-матушка.
Шкурин поднялся, сделал глубокий поклон.
Вынув из шкатулки бархатный мешочек, Екатерина передала его камергеру.
– Здесь достаточно денег, дабы ты ни в чем не нуждался в дороге.
Императрица встала, обняла его, под руку повела к двери.
– Спасибо, добрый мой друг. Нынче же вечером тебе надлежит ехать. Письмо передай лично в руки, токмо ему и никому другому.
В дверях она еще раз обняла его.
– Ну, с Богом! Чаю, свидимся через месяц.
Дежурная кавалергардская стража закрыла за ним дверь, а Екатерина прошла в свою спальню. Села перед зеркалом в золоченной овальной раме. На нее смотрело озабоченное, встревоженное и подурневшее лицо. Екатерина приблизила лицо к зеркалу. «Конечно, не спала полночи, отсюда и круги под глазами. Надобно приложить чайный отвар. Когда токмо прекратятся все сии напасти: то турки, то поляки, то Орлов, то Тараканова, – подумала она с отчаянием. – Когда же наступит покой? – Екатерина била по краю стола прямыми пальцами ладони – сие означало, что она принимает важное решение. – Все! Надо прощаться с Гришей на век, хватит!» – твердо решила она, отвернув от зеркала лицо, мокрое от слез.
* * *После аудиенции с императрицей князь Орлов появлялся во дворце ежедневно, но все заметили, что хотя Орлов был весел, непринужден, любезен и обходителен со всеми, включая и Васильчикова, государыня Екатерина на людях его совершенно не замечала. Князь Васильчиков продолжал пользоваться благосклонностью Ея Величества и не отходил от нее ни на минуту. Однако никто не верил, что звезда князя Григория Григорьевича Орлова может закатиться. Все иностранные послы поспешили нанести ему визиты.
Подошли новогодние праздники, и Орлов, получив годовой отпуск, уехал на отдых в Ревель, где намеревался провести всю зиму, но появился в Петербурге через два месяца, ибо не мог он забыть свою прежнюю жизнь, в коей была сама несравненная Екатерина. Он клял себя за свою беспорядочную жизнь, за неумение отделить главное от второстепенного, неумение ценить то, что имел – даже бесценную, искреннюю любовь самой императрицы. Да, он такой человек: не может он пройти мимо прекрасных женщин. Но ведь и ее любил!
Орлов понимал, что опала со стороны Екатерины вполне заслужена, и с ней теперь надобно будет жить. Но в душе его все-таки теплилась надежда – не выдержит Екатерина, вернется к нему, ведь она так его любила! Что такое Васильчиков, в конце концов, в сравнении с ним, прожившим с ней бок о бок десять лет, от коего она имеет сына? «Да-а, – думал он в отчаянье, – чужую беду руками разведу, а к своей и ума не приложу».
В мае семьдесят третьего года на его имя поступил Высочайший указ, в коем говорилось: «Ея Императорское Величество к удовольствию своему видя, что генерал-фельдцейхмейстера графа Орлова состояние здоровья поправилось, и желая всегда к пользе Империи употребить его природные отменные дарования, ревность и усердие к Ея Императорскому Величеству и отечеству, именным Своим Высочайшим Указом, данным ему, генерал – фельдцейхмейстеру, объявить изволила, что Ея Императорского Величества желание есть, чтобы он, господин генерал-фельдцейхмейстер и кавалер вступил паки в отправление дел, Ея Императорским Величеством порученных».
Все-таки не выдержала душа Екатерины. Выбросить окончательно его из своей жизни она еще была не готова!
Орлов возвратился ко всем своим обязанностям, окромя одной – обязанности полюбовника. И все же казалось, будто фортуна снова повернулась к нему лицом.
* * *В период отдаления Орловых Екатерина Алексеевна работала паче, чем всегда, дабы забыться в трудах праведных. Более того, она проводила много времени с сыном Павлом Петровичем. Все видели их часто вместе – на приемах и на обедах, в Эрмитаже и наедине. Екатерине надобно было во что бы то ни стало поставить на место клан Орловых, а оное оказалось совсем непросто. Половина Петербурга и Москвы знали и любили их: друзья, приятели, товарищи, сослуживцы, кумовья, кузены, множество родственников. У нее, императрицы, не было родных, окромя сына; стало быть, пусть видят, что она все-таки не одна. Есть еще настоящий Романов, против коего руку не поднимешь. Павел Петрович, зная нелюбовь к себе матери, был пуще других удивлен ее изменившимся отношением. Екатерина корила себя за малое внимание к наследнику, но и, по сути дела, ничего с сим поделать не имела возможности. Мало того, что он был отнят у нее с первых минут его рождения, так, что дитя росло без нее, став к семи годам вполне сметливым мальчиком. Двенадцать лет назад, узнав, что его отец убит, он во всеуслышание расспрашивал, кто же его убил и почему трон, принадлежащий по праву ему, принадлежит его матери, и добавлял, что когда он вырастет, никто не уйдет от ответа. Наивный мальчик думал, что его слова не дойдут до императрицы, но она отнюдь не относилась к тем, кто пропускал подобные речи мимо ушей. Екатерина говорила с ним, объяснила, как могла, смерть его отца, но видела недоверчивый взгляд наследника. Кто-то наущал его, у кого-то были свои планы на него. Вестимо, Орловы тоже не любили будущего императора, ведь хорошо известно, что устами ребенка глаголет истина, а они замешены в событиях, связанных с гибелью отца цесаревича. Павел не стоял на месте: рос, рос и вырос в довольно обычного на вид большеглазого и большеротого, небольшого роста юношу девятнадцати лет. Кто его знает, как он себя соизволит повести далее?
