Йожо Нижнанский - Кровавая графиня
В тайной зале воцарилась гробовая тишина, в которой лишь временами слышались стенания измученных девушек.
— Чахтицкая госпожа, — торжественно произнес палатин после многозначительной паузы, — приговариваю тебя к пожизненному заключению в подземелье твоего собственного града!..
Таков был приговор, свершившийся над графиней. Она, делавшая все, что ей хотелось, обладавшая неограниченной властью и свободой, теперь, когда менее всего ожидала, потеряла все это навсегда.
Протестовать было бесполезно. Она не могла даже пальцем коснуться человека, оскорбившего ее так, как никто другой до сих пор, не могла броситься на него, не могла выцарапать ему глаза под этим крутым лбом и вырвать язык — орудие столь чудовищного вердикта.
— И вас ждет достойная расплата, — обратился палатин к Доре-и Илоне. — Солдаты, берите этих бестий! И позаботьтесь о несчастных девах, если в них сохранилась хотя бы капля жизни!
Дора и Илона визжали, словно перед ними разверзлась преисподняя, однако ратные люди не очень с ними церемонились. Так огрели кулаками, что у них искры посыпались из глаз. Но Дора не сдавалась. Вид тайной двери манил ее надеждой на спасение от судьбы, уготованной палатином. Но ее усилия были напрасны. Три ратника накинулись на нее, уложили на землю и так придавили, что она едва дышала. А потом нещадно связали ее — она лежала безжизненным бревном.
— Госпожу отведите прямо в темницу, — приказал палатин и направился к выходу, уже не удостаивая Алжбету Батори ни единым взглядом.
Другет и Зринский последовали за ним, безмолвные, словно тени.
Граф Няри остался стоять в дверях, и когда ратники, уводившие Алжбету Батори, поравнялись с ним, он подошел вплотную к графине. Его губы, искривленные злобной ухмылкой, были остры как нож, слова, которые он прошептал ей, буквально пробуравили ее:
— И все-таки ты еще раз выйдешь на поверхность, еще раз коснутся тебя лучи солнца — когда тебя поведут на виселицу! Я не буду знать покоя, покуда не вздернут тебя, как распоследнего злодея!
Алжбета Батори зеленела, желтела от злости, вырывалась из рук ратников, но граф Няри ответил громким смехом… Смехом, который, казалось, полз на нее, как шипящая змея, готовая смертельно ужалить…
К разбойникам нет снисхожденияПалатин кипел от ярости и возмущения. Минутами он думал, вот-вот его хватит удар. Он взволнованно ходил по подворью града. Морозный воздух, снег, скрипевший под тяжелыми шагами, и вид ясного неба, по которому скользили ползучие теми наступавшего вечера, мало-помалу утишали разбушевавшиеся чувства.
Капитан робко приблизился к нему. Он ждал распоряжений.
— Вы мне не нужны! — прогнал его палатин.
Зятья Алжбеты Батори также боязливо подошли к нему.
— Ужас! Ужас! — единственные слова, которые он мог сейчас произнести.
Долго стоял он на крепостной стене, устремив взгляд на темнеющую долину, пока не обрел способности спокойно рассуждать.
— Друзья, — сказал он Другету и Зринскому, что безмолвно стояли возле него, — я сожалею, если вы не согласны с моим решением. Я изо всех сил сдерживал себя, чтобы не приказать казнить чахтицкую госпожу на месте!
— Мы согласны, — ответил Зринский, — просим лишь вашу светлость не переносить свой справедливый гнев и на нас. Пусть ваши отцовские и дружеские чувства к нам останутся прежними.
— Мне жаль вас. — Палатин пожал им руки. — Ради вас и ради доброго имени Батори и Надашди я собирался без шума навести порядок в делах Алжбеты Батори, чтобы даже суд не имел возможности заглянуть в ее чудовищную жизнь. Мне в самом деле жаль, что свое решение — упрятать ее во врановский град и, отлучив от мира, лишить возможности и впредь творить преступления — мне пришлось отменить.
Перед палатином и зятьями чахтицкой госпожи, словно призрак, в полной тишине возник граф Няри.
— А я боюсь, — проговорил он сладким голосом, который особенно злил палатина, — что твоей светлости придется отменить нынешнее решение.
Палатин враждебно посмотрел на него.
— Король, — улыбнулся граф Няри, — определенно будет недоволен тем, что убийц покарал ты, а не суд. И даже до того еще, как я покажу ему эти записи, сделанные рукой преступницы. В них она заносила девушек, которых извела собственноручно и с помощью своих служанок. Называя имена или определения такого рода, как «совсем маленькая» или «пухленькая брюнетка», она вписала сюда шестьсот десять девушек![63]
— Шестьсот десять! — воскликнул палатин. — Где ты взял эти записи?
— Я всегда знаю о вещах, — ухмыльнулся граф, — о которых иные не имеют понятия…
— Знай себе что твоей душе угодно, ясновельможный друг, — сказал палатин и сурово поглядел ему в глаза, — но покуда я палатин, чахтицкая госпожа не предстанет пред судом. Никто из венгерских земанов не пожелает, чтобы на такие знатные фамилии пала тень этой убийцы и весь мир с ужасом взирал на нашу знать и на нашу землю, способную породить такое чудовище.
Граф Няри ответил безмолвной улыбкой.
Градские ворота в это время распахнулись настежь. Ратники вводили Калину, Дрозда, Кендерешши, Юрая Заводского, нескольких разбойников и Фицко, ковылявшего рядом с бывшим секретарем палатина.
Шеренга узников прошла перед палатином. Он посмотрел на Юрая Заводского и не поверил собственным глазам.
Его многолетний друг и советчик шагает рядом с Фицко, униженный до его уровня, вынужденный дышать одним с ним воздухом…
— Освободите от пут этого узника, — крикнул палатин ратникам. Сердце сжалось от сожаления, что он настолько поддался гневу. — Прости меня, мой друг, — сказал он, подойдя к Юраю. — Я хочу забыть о споре между нами, а ты забудь о наказании, какому я подверг тебя.
— Спор между нами, — хмуро проговорил Юрай Заводский, — не кончен, пусть ваша милость не заблуждается. Арест вольных братьев сейчас считаю несправедливым так же, как считал и в минуту, когда сам стал узником.
— Сожалею, — ответил палатин, — что наши взгляды не совпадают. У меня к разбойникам нет снисхождения.
Минутой позже к узникам присоединился и Павел Ледерер с Катой Бенецкой, от которой — пока палатин находился в тайной зале — он выведал, где содержится под стражей Микулаш Лошонский. Об этом тут же доложили капитану, который послал нескольких ратников освободить его и привести.
— Помощниц Алжбеты Батори с чудовищем Фицко, — приказал палатин, — погрузите на телегу, отвезите в Великую Бытчу и передайте в руки кастеляна. Разбойники будут содержаться под стражей до того дня, пока не настанет час и они не предстанут перед судом.
Ратники исполнили приказ палатина.
— Кто сейчас тут кастеляном? — спросил вдруг палатин капитана.
— С тех пор как Микулаш Лошонский был лишен этой должности — никто. Фицко его замещал.
— Где Микулаш Лошонский?
— Он захвачен в Подолье[64]. Но я уже снарядил ратников, чтобы освободить его.
— Правильно. Когда вернется, сообщите ему, что я назначаю его кастеляном этого града. — Затем он повернулся к зятьям Алжбеты Батори и заметил: — Надеюсь, вы не возражаете против этого. Старик заслужил это небольшое вознаграждение. А я потребую, чтобы он хорошо приглядывал за узниками, и прежде всего — за Алжбетой Батори…
Двадцать четыре часа любви за одну жизньСообщников Алжбеты Батори на градском подворье погрузили на телегу, и палатин со своим кортежем уже собирался выехать, как один из разбойников сообщил, что чахтицкий замок объят пламенем.
— Немедля в Чахтицы! — воскликнул палатин. — Господин капитан, оставьте двадцать ратников на страже в граде и возле узников, остальные пусть последуют за мной!
Он понимал, что в городе свершилось неладное.
Его свита вместе с ратниками поскакала по темнеющим дорогам со всей возможной скоростью.
Замок действительно пылал. Огненные языки вздымались к небу, словно пылающий протест города, и освещали двор, кишевший мятежными и орущими чахтичанами.
Посреди толпы возвышалась достойная фигура Яна Поницена, который тщетно старался унять возмущение, вызванное пленением разбойников.
— Мы требуем справедливости! — выкриками встретила толпа свиту палатина.
— Ваша палатинская светлость, — сказал Юрай Заводский, — если вы хотите восстановить в Чахтицах спокойствие и убедить народ, что на свете есть справедливость, советую вам отпустить на свободу разбойников.
— Нет! Это означало бы отступить перед насилием, перед напором мятежного люда.
Толпа ринулась к свите палатина. Грозно, с поднятыми кулаками, со зловещим гулом, из которого вырывались крики:
— Отпустите разбойников на свободу!
Тут по толпе разнеслась весть, что палатин осудил графиню к пожизненному заключению в темнице собственного града. Только чувство удовлетворения, вызванное этой вестью, заставило толпу послушаться решительных призывов разойтись. Ратникам, готовым пустить в ход ружья и сабли, не пришлось браться за них.
