Александр Артищев - Гибель Византии
Мехмед пил мало. Но когда все же хмель и усталость начинали брать свое, опытный слуга подносил ему маленькую золотую чашу с буро-зеленым, терпким на вкус снадобьем. Этот напиток из трав и плодов готовился по рецепту и под личным наблюдением опытного придворного лекаря, бывшего личного врача Мурада II, отца Мехмеда. Он разгонял сонливость и утомление, возбуждал аппетит и придавал ясность мысли. Новый султан ценил искусство доставшегося ему по наследству врачевателя.
Мехмед смотрел прямо перед собой и его широкоскулое лицо расплывалось в довольной улыбке. Он — победитель! Этим сказано всё! Он победил своим разумом, упорством, верой в успех. Не уступил даже тогда, когда сатрапы наперебой уговаривали его снять осаду. Пусть недруги и завистники шепчутся теперь по углам, что, дескать, он, султан, лишь ополовинив свою несметную армию, сумел одолеть византийцев, сравнял горы трупов своих солдат с крепостными стенами Константинополя. Тому, кто богат и высокороден, нет нужды задумываться о цене. Он берет себе приглянувшееся, только и всего! И вот теперь этот город, величайший и красивейший из городов мира, лежит у его ног. Враги повержены во прах; сбежавшие от расплаты во всю мочь спешат разнести по всем дальним странам весть о первом, но значительном успехе молодого завоевателя.
Мехмед чуть скосил глаза в сторону. За спиной, на длинных шестах уныло торчат отсеченные головы двух его заклятых врагов — принца Орхана и византийского царя Константина. Нет, одернул он сам себя, конечно же, на шесте — не голова императора. Голос свыше (а может то было веление сердца?) приказал ему похоронить тело Константина вместе с головой. Но разве мало было в тот день других отрубленных голов? Кто осмелится признать в обезображенных смертью чертах лицо какого-то безвестного воина? Кто посмеет усомниться?
Зато голова Орхана, набитая соломой и мякиной, со вставленными угольками вместо глаз — настоящая. Мехмед сам внимательно осмотрел ее и дал убедиться в подлинности трофея людям, лично знавшим принца. Все они, как один, подтвердили: ошибки или злого умысла нет, перед ними действительно то, что осталось от некогда опасного претендента на престол.
Мехмед усмехнулся и пожал плечами. Глупец выбросился на скалу с самой верхушки башни. Зачем? Ведь султан даровал бы ему менее ужасную смерть. А может даже великодушно сохранил бы жизнь, предварительно ослепив и оскопив его, с тем, чтобы мятежный принц доживал бы остатки своих дней в глухом застенке. Но к чему сейчас о том размышлять? Каждый волен сам выбирать свою участь. Головы были торжественно пронесены в надзирание всем по главным улицам и площадям Константинополя и закончили свой путь там, где уже готовили столы к праздничной трапезе.
Мехмед перевел взгляд дальше. По правую руку от него нанизаны на колья около полутора десятков псов-латинян. Один из главарей городских венецианцев, двое из примкнувших к ним капитанов судов, вождь каталонских разбойников с шестью своими приспешниками и кое-кто еще — этих-то никто не заставлял вдали от родины сражаться за награду. Так пусть же своими мучениями искупают вину за пролитую ими кровь правоверных! Они еще не все издохли, некоторые продолжают жить, хотя заостренное дерево уже наполовину погрузилось в их плоть. Они корчатся, извиваются в смертных муках, по телам же остальных, немного притихших, волнами бегают судороги. Руки казнимых спутаны за спиной, со спин же и с груди умело содрана вся кожа. Рты забиты кляпами — ни к чему отвлекать пирующих своими криками и стенанием.
По левую руку от султана точно так же мучаются на кольях городские турки, перешедшие на службу к императору. Для этих подобная казнь даже лишком милосердна: ведь они совершили двойное преступление — подняли оружие против братьев и по вере и по крови. Им поначалу собирались вырвать глаза, языки и зубы, отрезать пальцы, уши, подошвы ног и половые органы, вывернуть суставы, переломать все кости и только потом поджаривать на медленном огне — фантазия у добровольных истязателей работала безупречно и могла посрамить опыт профессиональных палачей. Но Мехмед отверг эти планы: он опасался, что столь жестокая пытка преждевременно сократит жизнь преступников.
Мехмед смотрел на посаженных на кол и улыбался. Какое острое наслаждение — созерцать чужую боль и муки! Теплая волна пробежала по телу, он почувствовал позыв плоти и повел глазами в поисках какого-либо миловидного юнца. Но тут же одернул себя. Нет, еще не время, успеется. Развлечения придется оставить на потом: слишком много пленников дожидаются решения своей участи.
— Улуг-бей! — громко позвал он.
— Доставь сюда всех принадлежащих мне новых рабов. Да побыстрее!
Вскоре в центр полукружья столов была пригнана большая толпа избитых, скрученных веревками людей, в растерзанных, превращенных в лохмотья одеждах. Здесь были представлены члены почти всех знатных семейств Византии. Доверенные лица султана в течении двух полных дней выискивали их среди прочих пленных и удостоверившись в родовитости, немедленно выкупали невольников у солдат.
Мехмед брезгливо рассматривал представших перед ним бывших врагов. Некоторые из них настолько ослабли, что ноги еле держат их; другие, хотя и обмотаны окровавленными тряпками, пытаются стоять прямо; третьих притащили сюда на носилках.
Мехмед с отвращением сморщил нос. От них же воняет! Несет смрадом пота, гноя и нечистот. Человеческое стадо! Подумать только, и этот сброд отказывался признавать в нем своего господина!
— Почему среди них так мало взрослых мужчин? — спросил он.
Саган-паша сорвался с места и подбежал к султану.
— Мой повелитель, из всего числа захваченных в плен горожан, а это около двадцати тысяч голов, воинами могли быть лишь менее пяти сотен человек.
— Где же остальные? Бежали?
— Да, повелитель…..
— Хотя, нет! — тут же поправился паша. — Твой флот потопил или пленил все корабли христиан.
Паша кривил душой и это было понятно: когда, несмотря на все приказы и уговоры, команды турецких галер устремились грабить город, основной части византийских судов и их итальянским союзникам удалось прорваться из залива в открытое море.
Мехмед мрачно взглянул на своего зятя.
— И эти пять сотен человек удерживали всю мою армию? — грозно спросил он.
Саган-паша на мгновение растерялся, но быстро нашелся с ответом:
— Нет, повелитель. Их было больше, гораздо больше. Но мы не знали, сколько воинов находится в городе и потому уничтожали всех.
Мехмед все больше темнел в лице.
— Так сколько же их было?! — завопил он. — Двадцать тысяч? Или пятьдесят?
— Их было много, — паша уже раскаивался, что вызвался с ответом.
— На двадцать тысяч прочих пленников, женщин, стариков и детей — пятьдесят тысяч воинов?! Ты что, смеяться надо мной вздумал, червь?
Султан с размаху запустил чашей в своего приближенного. Саган-паша вздрогнул от удара, но с места не сдвинулся.
— Греки — хорошие солдаты, — Мехмед задумчиво качал головой, — но их упрямство заслуживает кары.
— Сколько там всего человек, — спросил он у Улуг-бея, вытягивая палец в сторону толпы.
— При последнем пересчете — девятьсот сорок семь голов, повелитель, — без запинки отвечал начальник охраны.
— Писца! — потребовал султан.
— Правителю Египта, возлюбленному брату нашему, — диктовал Мехмед, — послать в подарок двести девочек и мальчиков. Эмиру Гранады — сто. Эмиру Туниса — тоже сто.
— Если не наберете нужное количество из этих, — добавил он, махнув рукой в сторону плененных людей, — возьмёте из числа христиан, захваченных в Морее и в Болгарии. Я думаю, мои царственные собратья не будут глубоко копаться в их родословной.
Он отпил из чаши бодрящего напитка.
— Наикрасивейших юношей и девушек, не достигших зрелых лет, отправить в мой сераль. Стариков и матерей семейств — разогнать по домам. Мужчин, а также юношей старше восемнадцати лет — отвести в сторону и предложить им принять учение ислама. Давшим согласие будет присвоено звание сотника моего войска, отказавшимся суждена участь гребцов на галерах флота.
Утомленный, он откинулся на спинку сидения.
— Приведите сюда визиря, — он помахал в воздухе рукой с растопыренными пальцами. — Пусть полюбуется на своих возлюбленных византийцев.
Улуг-бей поклонился, но остался стоять на месте.
— Ты что, не слышал моих слов?
— Прости, господин, — начальник охраны сильно заикался. — Я хотел было сказать тебе, но язык не поворачивается у меня во рту.
— Так говори же скорее, пока я не приказал его тебе вырвать! — заорал султан.
— Более трех часов назад визирь удавился в тюрьме, на поясе своего халата.
Мехмед вздрогнул всем телом, кожа его при свете факелов приняла землисто-серый оттенок.
