Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
— Вот мир, которому я принадлежу, Энни. Вот мои товарищи. И среди них я чувствую себя счастливым.
Но Энни не хотела согласиться с этим. Она энергично покачала головой.
— Вы пойдёте далеко, Дэвид, — возразила она с обычной своей спокойной прямолинейностью. — Все так говорят. На будущих выборах вы пройдёте в парламент.
— Кто это говорит?
— Да все ребята на «Нептуне». Мне Пэг рассказывал. Они говорят, что вы для них кое-что сделаете.
— Да, если сумею, — сказал он с глубоким, долгим вздохом. Когда они берегом возвращались домой, на Террент-стрит, большая луна выплыла из моря и глядела на них. Шум и огни «Луна-парка» остались позади. Дэвид рассказывал Энни, что он думает делать. Он едва помнил о присутствии Энни, шедшей рядом с ним своей ровной, неторопливой походкой, — она говорила так мало и так умела слушать! — но он излил перед ней все чаяния своей души. Он не мечтает ни о каких личных успехах. Ему ничего не нужно. Он хочет лишь справедливости к шахтёрам, к людям его класса, — класса, который так долго и так жестоко угнетали.
— Справедливости и безопасности, Энни, — сказал он тихо. — Горная промышленность отличается от всех других. Она нуждается в национализации. От этого зависит жизнь рабочих. До тех пор пока будут частные хозяева, которые гонятся за большой прибылью, жизнь рабочих не будет в безопасности. И будут происходить такие несчастья, как в «Нептуне».
Они молчали всё время, пока шли по Террент-стрит. Наконец Дэвид, уже другим тоном, спросил:
— Я вам не надоел своей трескотнёй?
— Нет, — возразила Энни. — Это вовсе не трескотня. Это все очень важно…
— Я хочу вас познакомить с Гарри Нэджентом, когда он завтра приедет, — сказал Дэвид. — Вот Гарри — тот действительно умеет убеждать людей. Он вам понравится, Энни.
Энни торопливо покачала головой.
— О нет! Я не хочу с ним знакомиться.
— Да отчего же? — спросил Дэвид с удивлением.
— Так, просто не хочется, — объявила Энни решительно, с неожиданной твёрдостью.
Дэвид был безотчётно обижен. Ему было больно от этой непонятной сдержанности Энни после его дружеского участия, после попыток развлечь её. Он перестал говорить об этом и сразу замкнулся в себе. Когда они вернулись домой, он отклонил предложение Энни поужинать, простился с ней и ушёл к себе в комнату.
На следующий день приехал Гарри Нэджент. Гарри любил Витли-Бэй. Он клятвенно уверял, что нигде в мире нет такого чудного воздуха, как в Витли-Бэй. Всякий раз, как ему удавалось урвать свободный день, он приезжал сюда глотнуть этого удивительного воздуха.
Он остановился в гостинице «Веверлей», и Дэвид встретился с ним там в три часа.
Несмотря на ранний час, они сразу же уселись внизу пить чай. На этом настоял Нэджент. Он был большой любитель чая, выпивал его бесконечное количество, чашка за чашкой, и всегда умудрялся находить предлог для чаепития. А между тем чай был ему вреден, усиливая катар желудка, которым он страдал. Нэджент был человек слабого здоровья. Худая, невзрачная фигура и жёлтое измождённое лицо говорили о том, что его организм не приспособлен к жизни, полной напряжённого труда. Он часто и сильно страдал от разных мелких и весьма прозаических недомоганий, — так, например, он полгода промучился из-за свища. Но он никогда не жаловался, не щадил себя, не поддавался болезни. Он умел так от души, до смешного, наслаждаться мелкими радостями жизни — папиросой, чашкой чаю, свободным днём в Витли-Бэй или прогулкой в Кенингтон. Нэджент был прежде всего человеком с обычными человеческими слабостями. Это выражалось и в улыбке, мягко освещавшей его некрасивое лицо, улыбке, в которой было что-то мальчишеское благодаря редким передним зубам. Как раз в эту минуту он улыбнулся Дэвиду, принимаясь за третью по счёту чашку чаю.
— Что же, теперь, я думаю, можно перейти к делу?
— Да, ведь это ваше правило, — отвечал Дэвид. Нэджент закурил папиросу и, держа её между испачканными табаком пальцами, сказал с неожиданной серьёзностью:
— Вы знаете, Дэвид, что Крис Степльтон болен. И болен он, бедняга, оказывается, серьёзнее, чем мы думали. На прошлой неделе ему сделали операцию в больнице Франкмасонов. Опухоль на внутренних органах… Вы понимаете, что это значит. Я видел его вчера. Он уже без сознания, и конец его близок.
Гарри засмотрелся на горящий кончик своей папиросы. Долго молчал, потом прибавил:
— В будущем месяце в Слискэйле будут дополнительные выборы.
Внезапное и сильное волнение овладело Дэвидом, томительным испугом глянуло из его глаз. Снова наступило молчание.
Нэджент внимательно посмотрел на Дэвида и кивнул головой.
— Всё в порядке, Дэвид, — сказал он. — Я снёсся с местным Исполнительным комитетом… Совершенно ясно, кого они хотят. Ваша кандидатура будет выставлена обычным порядком…
Дэвид не верил. Он смотрел широко раскрытыми глазами на Нэджента, немой, обессиленный волнением. Потом глаза ему застлал какой-то туман, мешая видеть Гарри.
IX
Первый, кого встретил Дэвид по возвращении в Слискэйль, был Джемс Ремедж. В этот понедельник утром Дэвид приехал в Тайнкасл из Витли-Бэй вместе с Энни и Сэмми, проводил их на вокзал и усадил в поезд, шедший в Слискэйль. Затем поспешил в Эджели, где проработал весь день. Было уже семь часов вечера, когда он вышел из здания слискэйльского вокзала и чуть не столкнулся с Ремеджем, который направлялся к киоску за вечерней газетой.
Ремедж круто остановился посреди дороги, и Дэвид по его лицу понял, что новость ему уже известна. В воскресенье ночью Степльтон умер в больнице, и в утреннем выпуске «Тайнкаслского Вестника» появилась уже соответствующая заметка.
— Так, так, — начал Ремедж насмешливо, делая вид, что новость его очень забавляет. — Вы, говорят, намерены баллотироваться в члены парламента?
Со всей язвительной любезностью, на какую он был способен, Дэвид ответил:
— Да, мистер Ремедж, совершенно верно.
— Ха! И вы думаете, что пройдёте?
— Да, надеюсь, — подтвердил Дэвид с убийственным хладнокровием.
Ремедж не пытался больше сохранить насмешливый тон. Его широкое красное лицо ещё больше побагровело. Он сжал руку в кулак и изо всех сил ударил им по ладони другой руки.
— Так не будет же этого, пока я в силах помешать вам! Не будет, клянусь богом! Мы не желаем, чтобы проклятые агитаторы были представителями нашего города!
Дэвид почти с интересом наблюдал искажённую физиономию Ремеджа, на которой выражалась откровенная ненависть. Он вынудил Ремеджа доставлять больнице хорошее мясо, воевал с ним из-за его бойни и антисанитарного доходного дома за Кэй-стрит. Вообще он старался направить Джемса Ремеджа на путь истинный. И Джемс Ремедж за всё это готов был убить его. Не забавно ли?
Он сказал спокойно, без всякой злобы:
— Что же, вы, конечно, будете стоять за своего кандидата.
— Уж в этом будьте уверены! — вспыхнул Ремедж. — Мы вас с треском провалим на выборах, уничтожим вас, сделаем посмешищем всего округа!.. — Он запнулся, ища ещё более сильных выражений, но, не найдя, с невнятным бормотанием повернулся спиной к Дэвиду и в ярости зашагал прочь.
Дэвид, задумавшись, шёл по Фрихолд-стрит. Он знал, что Ремеджа нельзя считать выразителем общего мнения. Но он вполне отдавал себе отчёт, какая предстоит борьба. В Слискэйльском районе рабочая партия довольно уверенно могла рассчитывать на поддержку её кандидата, но Степльтон, представлявший этот район в парламенте последние четыре года, был пожилой человек и человек, поражённый ужасным недугом — раком. На последних выборах, когда у власти оказалось правительство Болдуина, Слискэйль немного оплошал, и кандидат консервативной партии, Лауренс Роско, снизил число голосов Степльтона на тысячу двести. Конечно, и на этот раз будет выставлена кандидатура Роско, а он опасный противник. Молод, красив, богат. Дэвид несколько раз встречал этого долговязого, худого, узкоплечего человека лет тридцати четырёх, с высоким лбом, ослепительно-белыми зубами и странной манерой выпрямлять неожиданно-резким движением несколько сутулую спину. Это был сын Линтона Роско, теперь уже «сэра Линтона» и одного из директоров Тайнкаслских центральных копей. Следуя фамильной традиции, Роско-сын также был адвокатом — и адвокатом с прекрасной практикой — в северо-восточном судебном округе. Благодаря видному положению отца и его собственным способностям, дела так и сыпались на него. У него был полученный в Кембридже значок за отличную игру в крикет, а во время войны он служил в воздушном флоте. Он и сейчас ещё увлекался полётами, имел аттестат пилота и часто в свободные дни летал из Гестона в поместье отца в Морпете. Дэвид видел какой-то тайный смысл в том, что сын человека, с которым они некогда так яростно сражались в суде, теперь выступит его противником на выборах. «Ну, да ничего! — подумал Дэвид с мрачной усмешкой. — Чем они выше летают, тем ниже садятся».
