Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он
Пушки — в цепь. Пехота — на приступ. Ядрам, кажется, негде упасть. И вот уже свалка на южной флеши. Где синие французские, где темно-зеленые русские мундиры — все вперемешку, все сцепилось, скаталось в рукопашной в один клубок.
И вдруг — вновь оторопь в неприятельских рядах, что волна за волною катятся к Багратионовым флешам.
— Маршал убит! Даву…
Задним не видно, что с их вождем, куда и как его угораздило. Те, кто уносят маршала на плаще, передают, что он весь в крови, сразу не разобрать, убит или ранен.
Теперь ведет солдат в ответный приступ Багратион. Он — в пешем строю, со шпагою в руках. Не отставая, за ним — Неверовский. Это его дивизии дан приказ: отбить занятые укрепления.
И — флешь снова у русских!
Сражение идет уже час, даже чуть с лишком. Но — никакого ощутимого успеха у французов! Даву приходит в сознание после контузии. Оказывается, под ним была убита лошадь, и он, залитый ее кровью, грохнулся на землю. Он морщится, когда узнает, что император распорядился послать к нему на подмогу корпуса Нея и Жюно, а всю кавалерию переподчинить Мюрату.
Багратион, пришпорив лошадь, одним махом вскочил на высокий гребень оврага за деревней Семеновской. Весь горизонт был в султанах дыма; в перелесках, то мелькая, то вновь пропадая за кустами, двигались французские колонны.
«Сплошной ад ожидает нас сей день. Нет, тут не найдется места даже трусу, чтобы где-либо укрыться», — сказал он себе и оглянулся, заслышав приближающийся конский топот.
— Ваше сиятельство, — молодой поручик, серый от хлопьев пыли, привстал в седле, — в ваше распоряжение послан второй пехотный корпус. Я — от самого генерал-лейтенанта Багговута.
— Идет ко мне Карл Федорович? — переспросил Петр Иванович.
«Так он же в Первой армии! Кто его послал?» — хотел расспросить порученца, но тот сам, не дожидаясь вопроса, уточнил:
— Это — приказ Михаила Богдановича. Барклай, сообщил мне Карл Федорович, самостоятельно распорядился направить к вам наш корпус. Полагаю, через какой-нибудь час войска к вам подойдут.
«Барклай, сам? На свою ответственность?.. Через час… — пронеслось в голове Багратиона. — Что ж мне остается, кроме благодарности Михаилу Богдановичу. И я выражу ее. Непременно выскажу ему при случае. А теперь — держаться!»
Началась третья атака французов. Ее возглавил Ней. Он летел на коне впереди колонны, и ни пули, ни осколки ядер и гранат не брали огненно-рыжего Мишеля, храбрейшего из храбрых, как скажет о нем Наполеон. Маршал Ней будет возведен здесь же, на поле Бородина, в степень принца Московского. И, наверное, по заслугам: так стремителен и смел окажется его натиск на Багратиона.
Впрочем, и сам Багратион воздаст ему должное. Когда он, после контузии Неверовского, поднимет остатки дивизии в штыковую атаку против французов, не сможет удержаться от того, чтобы не воскликнуть «браво».
— Браво, отважные французы! — громко выкрикнет князь Петр, сходясь с пехотою Нея.
На каждом редуте у Семеновской — так же, как было два дня назад у Шевардина, — горы трупов. А штурм: не утихает. Начинается четвертая атака из восьми, что обрушат с шести утра до полудня на левое крыло русских войск главные силы Наполеона.
Да, восемь атак! Натиск восьми из одиннадцати французских корпусов на самый малочисленный и самый незащищенный участок русских войск!
Что было в те часы в мыслях главнокомандующего Кутузова, о чем он думал, когда, истекая кровью, армия Багратиона одна сражалась почти со всею Наполеоновой армадой?
Впрочем, ему, вероятно, довольно было осознавать лишь одно, что являлось тогда для него главным: там — Багратион, он спасает всю остальную армию. И он ее спасет. Разве не так было когда-то под Шенграбеном?
Однако уже пятая атака. Багратион спешит к Воронцову и видит, как того, поддерживая под руки, выводят из огня. В руке у графа Михаила Семеновича — обломок шпаги.
— Ранены? Куда? — тревожный вопрос Петра Ивановича.
— В ногу, — показывает Воронцов. — Кажется, я не сдержал своего слова — первым из генералов нынче убываю из строя. Но моя дивизия остается здесь — она почти вся вот в этой земле!
И от дивизии Неверовского — жалкие остатки.
А время — только девяти утра. Три часа кровавого кошмара — позади и еще три таких же, если не ужаснее, — впереди.
Рвутся вперед корпуса Нея и Даву, Жюно и Понятовского… А вот и бешеный натиск сразу трех кавалерийских корпусов Мюрата. Но Багратион бросает навстречу Неаполитанскому королю дивизию кирасир.
Мюрат скачет впереди — всадник с развевающимися над головою перьями, весь в блеске дорогих одежд.
Можно побиться об заклад, что в голове короля и маршала теперь одна мысль: как было бы благородно, если бы они сошлись здесь, на глазах двух армий — два рыцаря, он и давний его знакомец отважный Багратион! Но какой это, право, поединок, если вокруг — сущий ад? О Боже! Разве можно теперь помышлять о каком-либо благородстве, когда еще в Смоленске он, Мюрат, с отчаяния упал в ноги Наполеону и умолял немедленно окончить войну и вернуться, пока не поздно, домой? А принц Багратион — у себя дома. И он дерется затем, чтобы защитить свой дом.
Мюрат будет сражаться до самого конца, до окончательного падения наполеоновской Франции и его Неаполитанского королевства. И в последние свои дни — тоже за свой дом. Вернее, за то, чтобы вернуть себе королевство. Много будет намешано в его красивой голове с развевающимися до плеч смоляными локонами — и сумбурного, и недальновидного, и не совсем рыцарского. Но смерть свою он встретит до предела мужественно. Приговоренный к расстрелу, он откажется от того, чтобы ему завязали глаза, и, глядя в дула ружей, прикажет солдатам целиться ему в самое сердце и притом сам скомандует им: «Огонь!»
Теперь же, в день Бородина, спасая свою кавалерию, он отступает от Багратионовых редутов.
Семеновские высоты… Флеши и редуты Багратиона, не сломленные никакими атаками… Вот что выводило из себя французского императора. Как могут они так долго сопротивляться? Неужели эти русские и впрямь предпочитают умирать, но не сдаваться и не отступать? Ведь он, гениальный полководец, все заранее продумал, все учел и все подсчитал.
Да, он принял предложение Даву — обойти левое крыло русских, чтобы всю остальную армию прижать к Москве-реке и уничтожить. Но как их обойти на этом неприступном чертовом левом фланге, когда они стоят как утес и сковывают все главные силы «Великой армии»?
Нет, они должны быть взяты и окружены, Семеновские высоты! Тогда он приведет в действие остальную часть своего плана — ударит в центр и разгромит русских наголову.
И вот она, решительная восьмая атака. У Багратиона с подоспевшими резервами — около двадцати тысяч защитников. Против него только в первой линии наступающих — более сорока тысяч. И четыреста пушек — ровно две трети всей артиллерии Наполеона!
Нет, это уже поединок принца Багратиона не с Неаполитанским королем в рыцарской сшибке, о чем когда-то мечтал Мюрат. И не реванш маршала Даву за поражение на Днепре. Это — Багратион против самого Наполеона. Это вся сила русского духа против смелости, отваги и вышколенности «Великой армии», покорившей уже всю Европу.
Можно ли свершить невероятное — остановить смертоносный вал наступления? Свыше семисот пушечных стволов с обеих сторон на пространстве не более одной квадратной версты — вот царство смерти, вот ее безраздельное владычество! И ничто уже не страшно тем, кто устремляет свой шаг к Семеновским высотам.
«Значит, ничем нельзя их остановить и заставить повернуть вспять? Как бы не так! — озаряет Багратиона внезапно возникшее решение. — Есть в моем распоряжении великое дело, коим я не премину воспользоваться именно в сей безвыходный час. Это — русский внезапный натиск и русский штык. И пусть снизойдет на каждого из нас в сей час тень великого Суворова!»
— Построить всех в линию! — Багратион передает команду по рядам сражающихся. — И — вперед, с Богом!
Казалось, все уже было истощено — и чудеса храбрости, и сверхъестественное терпение, и отвага, помноженная на отчаяние. Но проявилось то, на что рассчитывал в сии минуты князь Петр, — решимость к великому самопожертвованию, что одно в самый непоправимый, казалось бы, момент придает силы.
И сил этих хватило, чтобы сломить натиск и вновь отстоять Семеновское.
— Теперь в бой — кирасиры! — взмахнул рукою Багратион, делая знак, чтобы развить успех боя.
Он был горд и торжествовал победу — победу, столь немыслимую еще час, еще полчаса назад! Однако произошло непредвиденное и в полном смысле слова роковое. Петр Иванович вдруг содрогнулся всем телом, ощутив страшную боль в левой ноге. Глянув вниз, он увидел, как на рейтузах появилось алое пятно, и оно стало молниеносно все более и более расширяться.
