Колин Маккалоу - Травяной венок. Том 2
Никакой суд не был короче, ни одно голосование не было бесцеремоннее – без обсуждения, без свидетелей, без необходимых процедур «бардаи» в стенах комиции объявили Секста Луцилия виновным в измене, а затем вынесли ему приговор: сбросить с Тарпейской скалы.
– Бургунд, я возлагаю на тебя задачу привести приговор в исполнение, – сказал Марий.
– Я сделаю это с удовольствием, Гай Марий, – прогремел Бургунд.
После этого все собрание переместилось туда, откуда можно было хорошо видеть место казни. Сам Марий, однако, остался на трибуне вместе с Попиллием Ленасом, поскольку высота трибуны да их собственный рост позволяли иметь великолепный обзор вплоть до самого Велабрума. Секст Луцилий, который ничего не сказал в свою защиту, доблестно пошел на смерть, сохраняя при этом презрительное выражение лица. Когда Бургунд, сверкая издалека своими золочеными доспехами, подвел Луцилия к краю Тарпейской скалы, тот не стал ждать пока его поднимут и бросят вниз, а сам прыгнул столь стремительно, что чуть было не увлек Бургунда за собой, запутав его в собственных цепях.
Дерзкая независимость Луцилия и риск, которому подвергся Бургунд, ужасно рассердили Мария, он покраснел, зашипел и, брызгая слюной, стал изливать свой гнев на перепуганного Попиллия Ленаса. Слабый проблеск разума, который еще теплился в его мозгу, был окончательно подавлен кровоизлиянием. Гай Марий, как подкошенный, упал на пол трибуны, ликторы столпились над ним, а Попиллий Ленас неистово звал носилки и носильщиков. Все мертвые головы старых соперников и врагов окружали неподвижное тело Мария, оскаливая зубы в зловещей усмешке черепов.
Цинна, Карбон, Марк Гратидиан, Магий и Вергилий выбежали из сената и растолкали ликторов, которые все еще суетились вокруг того, кто некогда был Гаем Марием.
– Он еще дышит, – сказал его приемный племянник Гратидиан.
– Тоже плохо, – отозвался Карбон сквозь зубы.
– Отнесите его домой, – приказал Сулла.
К тому времени рабы из охраны Мария, узнав о его болезни, столпились у подножия трибуны, рыдая и завывая. – Цинна повернулся к собственному главному ликтору:
– Пошли кого-нибудь в лагерь Марция, и вызови ко мне сюда Квинта Сертория, срочно. Можешь рассказать ему, что случилось.
Пока ликторы Мария несли его на носилках в сопровождении все еще завывающей толпы «бардаев», Цинна, Карбон, Марк Гратидиан, Магий, Вергилий и Попиллий Ленас сошли с трибуны к ее подножию и принялись ждать Квинта Сертория. Они сидели на верхнем ярусе комиции, пытаясь прийти в себя после случившегося.
– Я не верю, что он еще жив! – воскликнул Цинна.
– А я думаю, что он поднимется и опять придет сюда, если только кто-нибудь не воткнет добрый римский меч ему под ребро, – заявил Вергилий, хмурясь.
– Что ты собираешься делать, Луций Корнелий? – спросил приемный племянник Мария, который соглашался с каждым предложением, не принимая при этом ни одного из них; таким образом, он предпочитал менять не собственную точку зрения, а предмет обсуждения.
– Пока не знаю, – хмуро и задумчиво произнес Цинна, – вот почему я и послал за Квинтом Серторием. Я ценю его советы.
Серторий явился через час.
– Это лучшее из того, что могло произойти, – сказал он, обращаясь ко всем, но особенно к Марку Гратидиану, – не подозревай в этом никакого предательства, Марк Марий. Ты его приемный родственник, и в твоих жилах течет меньше крови Мариев, чем даже в моих. Но хотя моя мать была из рода Мариев, я могу сказать об этом без страха или чувства вины. Это изгнание сделало его сумасшедшим. И он уже не был тем Гаем Марием, которого мы все знали.
– Что нам следует делать, Квинт Серторий? – спросил Цинна.
– О чем ты? – изумился тот. – Ведь ты – консул, Луций Цинна! Это ты должен отдавать приказания, а не я.
Густо покраснев, Цинна махнул рукой.
– В своих обязанностях консула, Квинт Серторий, я не сомневаюсь, – он щелкнул пальцами. – Я спрашиваю тебя сейчас о том, как нам лучше избавиться от «бардаев».
– А, теперь понимаю, – медленно произнес Серторий. Он все еще носил повязку на левом глазу, но рана уже подсохла, и потому не ощущал особого неудобства.
– Пока «бардаев» не разогнали, Рим все еще принадлежит Марию, – заявил Цинна, – и обстоятельства складываются так, что я очень сомневаюсь в том, что они захотят этого. Они уже вошли во вкус, терроризируя великий город. С какой стати они остановятся, видя состояние Гая Мария?
– Тогда их надо остановить силой, – заявил Серторий, злобно улыбаясь, – я сам их прикончу.
– Прекрасно! – произнес Карбон, выглядевший чрезвычайно довольным. – Я пойду приведу тех людей, что остались по другую сторону реки.
– Нет, нет! – ужаснувшись, вскричал Цинна. – Еще одна битва на улицах Рима? Мы не должны этого допускать после этих шести дней!
– Я знаю, что делать! – заявил Серторий, равнодушный к этим глупым, по его мнению, возражениям. – Луций Цинна, ты должен будешь созвать завтра на рассвете вожаков «бардаев» сюда, к этой трибуне. И скажешь им, что, находясь даже в самом тяжелом положении, Гай Марий подумал о них и дал тебе денег, чтобы заплатить им. Для того чтобы тебе поверили, нужно будет сегодня появиться в доме Гая Мария и оставаться там достаточно долго, чтобы создать впечатление твоей беседы с ним.
– И все же зачем мне идти в его дом? – спросил Цинна, наморщив лоб в раздумье.
– А затем, что «бардаи» проведут весь сегодняшний день и всю ночь у дверей Гая Мария, ожидая новостей.
– Да, пожалуй они так и сделают, – согласился Цинна, – виноват, Квинт Серторий, не подумал хорошенько. Ну и что дальше?
– Скажи вожакам, что ты устраиваешь для всех «бардаев» выплату денег на государственной усадьбе в лагере Марция, во втором часу дня, – оскалился Серторий, – а я их там буду ждать со своими людьми. И вот тогда действительно наступит конец царству террора Гая Мария.
Когда Гая Мария принесли в его дом, Юлия взглянула на него с ужасной печалью и бесконечным состраданием. Он лежал с закрытыми глазами и хрипло дышал.
– Это конец, – сказала она его ликторам, – идите домой, слуги народа. Теперь я о нем позабочусь.
Она выкупала его, сбрила шестидневную щетину, одела в свежую белую тунику – при этом ей помогал Строфант – и, наконец, уложила в постель. Юлия не плакала.
– Пошли за моим сыном и за всей нашей фамилией, – сказала она слуге, – какое-то время он еще протянет, но оправиться от этого удара ему уже не суждено. – И, сидя в кресле рядом с ложем Гая Мария, продолжала отдавать распоряжения Строфанту на фоне этого хрипения и бубнящего, пузырящегося дыхания. Необходимо было приготовить комнаты для гостей, достаточное количество провизии и, вообще, весь дом должен был выглядеть как можно лучше. Кроме того, следует послать за гробовщиком. – Я не знаю ни одного имени! – воскликнула Юлия. – За все то время, что я была женой Гая Мария, в этом доме видели одну-единственную смерть – смерть нашего второго сына, но тогда похоронами занимался отец Цезаря.
– Возможно, что он еще выздоровеет, госпожа, – сказал плачущий слуга, достигший среднего возраста в доме Мария и всю свою сознательную жизнь служивший ему верой и правдой.
– Нет, Строфант, он умрет, – Юлия покачала головой. Ее брат, Гай Юлий Цезарь, его жена Аврелия, их сын, молодой Цезарь, и дочери – Лия и Ю-ю пришли в полдень; молодой Марий смог вернуться домой только глубоко за полночь. Клавдия, вдова другого брата Юлии, решила не ходить, но послала своего молодого сына – Секста Цезаря, который и должен был представлять их ветвь фамилии. Брат Мария Марк умер несколько лет назад, но его приемный сын Гратидиан присутствовал. Были также и Квинт Муций Сцевола, верховный понтифик, вместе со своей второй женой, которую, так же, как и первую, звали Лициния; их дочь, Муция Терция, к тому времени уже находилась в доме Мария.
Вообще, посетителей было достаточно, хотя и не так много, как могло бы быть месяц назад. Катул Цезарь, Луций Цезарь, Антоний Оратор, цензор Красс уже находились в ином мире, где с нетерпением поджидали Гая Мария. Луций Цинна нанес визит несколько раз; в первый раз он мягко извинился за Квинта Сертория:
– Он не может в такой момент оставить свой легион. Юлия проницательно посмотрела на него и сказала только одну фразу:
– Скажи нашему дорогому Квинту Серторию, что я все прекрасно понимаю и соглашаюсь с ним.
«Эта женщина действительно все понимает!» – подумал Цинна. Он простился как можно быстрее, полагая, что пробыл в доме достаточно долго, чтобы создать впечатление о своей беседе с Марием.
Бодрствование продолжалось, и каждый член фамилии поочередно занимал свое место у постели умирающего. Юлия постоянно была рядом с ним. Но когда настал черед молодого Цезаря, он наотрез отказался войти в комнату.
– Я не могу находиться в присутствии смерти, – спокойно заявил он самым невинным тоном.
