Льюис Уоллес - Бен-Гур
Этого мгновения Бен-Гуру хватило, чтобы выбраться из толпы и выбежать вперед, к голове процессии. Здесь он увидел проем ворот с отсутствующими створками, ведущий вперед, и остановился, наблюдая развертывающуюся перед ним сцену.
Лицом ко входу стоял человек в белых одеждах и с непокрытой головой, скрестив на груди руки – тонкая, несколько сутулая фигура, с длинными волосами и тонким лицом, всем своим видом выражающая смирение и ожидание.
Это был Назаретянин!
За спиной Его, отступив на несколько шагов, сбившись в группу, расположились Его ученики; на лицах было написано возбуждение, контрастировавшее со спокойным лицом их Учителя. Красноватый свет факелов падал, придавал Его волосам несколько рыжеватый оттенок; выражение лица было обычным – доброта и печаль.
Напротив этой совершенно не воинственной фигуры человека сгрудилась толпа, затихшая, затаившая дыхание, но готовая при малейшем знаке гнева с его стороны броситься на Него. Бен-Гур заметил один-единственный взгляд, брошенный человеком на стоявшего в центре Иуду, и понял, что Назаретянину мгновенно стала понятна цель их прихода. Предатель стоял перед предаваемым, и за спиной предателя грудилась толпа с дубинками и палками, стоял строй легионеров.
Человек не всегда может сказать, что он будет делать в тех или иных обстоятельствах, до тех пор пока эти обстоятельства не наступят. Именно к таким чрезвычайным обстоятельствам долгие годы готовился Бен-Гур. Человек, безопасности которого он посвятил свою жизнь, находился в явной опасности; тем не менее Бен-Гур был неподвижен. Такие противоречия в природе человека! По правде говоря, о читатель, он все еще не совсем оправился от картины, нарисованной ему египтянкой: Христос, стоящий перед Золотыми воротами, да и, кроме этого, спокойствие, с которой эта загадочная личность противостояла толпе, удерживало Бен-Гура от того, чтобы дать команду своим людям, хотя их было более чем достаточно. Мир, добрая воля и несопротивление были краеугольными камнями учения Назаретянина; так не хотел ли Он осуществить свое учение на практике? Он был повелителем жизни; мог вдохнуть ее в тело; мог располагать ею, как ему заблагорассудится. Как же он хотел распорядиться ныне своей силой? Защитить себя? И как? Слова – даже дыхания – одной только мысли было бы вполне достаточно. И снова, даже сейчас, он подходил к Назаретянину с собственной меркой – с человеческими стандартами.
Внезапно над толпой разнесся спокойный и четкий голос Христа:
– Кого ищете вы?
– Иисуса из Назарета, – ответил жрец.
– Это я.
При этих простых словах, произнесенных без всякого гнева, страха или тревоги, толпа подалась на несколько шагов назад. Люди могли бы оставить его в покое и отступить, если бы из толпы не вышел Иуда и не приблизился бы к Христу.
– Приветствую тебя, Учитель!
С этими словами он поцеловал Христа.
– Иуда, – все так же кротко спросил его Назаретянин, – целованием ли предаешь Сына Человеческого? За этим ли ты сюда пришел?
Не получив ответа, Учитель снова обратился к толпе:
– Кого ищете вы?
– Иисуса из Назарета.
– Я сказал вам, что это я. Если меня ищете, оставьте их, пусть идут.
При этих словах раввины приблизились к Нему; и, видя их намерения, некоторые из Его учеников попытались грудью закрыть Его. Один из них выхватил спрятанный под одеждой короткий меч и отсек ухо нападавшему, но все же не смог спасти своего Учителя. Но и тут Бен-Гур не сдвинулся с места! Более того, когда римские офицеры подошли к Назаретянину с веревками, готовясь связать Его, Он совершил свое величайшее из дел милосердия – величайшее не само по себе, но как наглядное свидетельство своего всепрощения, о котором до сих пор идет молва.
– Как же ты страдаешь, – сказал он, обращаясь к раненому, и, прикоснувшись к нему, тут же исцелил его.
Как друзья, так и враги Его были поражены этим поступком Иисуса – одни тем, что Он может творить подобные вещи, другие тем, что Он готов делать это даже при таких обстоятельствах.
Без всякого сомнения, Он не даст им связать Его!
Мысль эта билась в мозгу Бен-Гура.
– Вложи меч в ножны; неужели мне не пить из чаши, которую дал мне Отец? – Затем, повернувшись от непрошеного заступника к своим преследователям, Назаретянин произнес:
– Зачем вы пришли к нам, как к ворам, с мечами и дубинками, чтобы взять меня? Днем Я был у вас в Храме, и вы не схватили меня; но теперь настал ваш час, и властвует тьма.
Вооруженная толпа вновь обрела храбрость и сомкнулась вокруг Него; когда же Бен-Гур попытался отыскать взглядом его учеников, то обнаружил, что все они скрылись – рядом с Учителем не осталось ни одного.
В толпе, сомкнувшейся вокруг одинокого человека, люди что-то говорили, оживленно размахивая руками. Вглядываясь поверх голов, между факелами и дымом от их пламени, Бен-Гур порой различал пленника. Никогда ему не приходилось видеть ничего более трогательного – одинокий, покинутый всеми человек. Теперь-то уж, думал он, человек этот обязательно сделает что-нибудь, чтобы защитить себя, – ведь единым вздохом Он может рассеять своих врагов. Но ничего не происходило. Было ли это той самой чашей, из которой дал Ему пить Отец? И кто был этот Отец, которому Он повиновался? Одна загадка за другой – и не одна, а сразу множество.
Вскоре толпа развернулась и, следуя за солдатами, потянулась в город. Бен-Гур забеспокоился; он был недоволен собой. В одном месте в толпе раввинов было больше всего факелов, и он знал – именно там находится Назаретянин.
Сняв верхнюю тунику и головную накидку, он бросил их на каменную ограду рощи и пустился за толпой. Мало-помалу он пробился к тому человеку, который держал в своей руке конец веревки, которой был связан пленник.
Назаретянин шел медленно, опустив голову, со связанными за спиной руками. Волосы падали ему на лицо, и Он останавливался чаще, чем обычно; но так же, как и всегда, безразличный ко всему происходящему вокруг. В нескольких шагах впереди Него шли жрецы и старейшины, разговаривая между собой и время от времени оглядываясь назад. Когда же, наконец, все приблизились к мосту через долину, Бен-Гур выхватил веревку из руки раба и заступил на его место.
– Учитель, Учитель! – быстро зашептал он на ухо Назаретянину. – Ты слышишь меня, Учитель? Слово, одно только слово. Скажи мне…
Раб, у которого он вырвал веревку, пришел в себя, обнаружил пропажу и поднял тревогу.
– Скажи мне, – продолжал Бен-Гур, – ты отдался в руки этим людям по своей собственной воле?
Люди, взбудораженные криками раба, обступили Бен-Гура, гневно спрашивая его:
– Кто ты такой, парень?
– О Учитель, – снова зашептал Бен-Гур хриплым от тревоги голосом. – Я Твой друг и приверженец. Молю Тебя, скажи, если я освобожу Тебя, примешь ли Ты свободу?
Назаретянин ничего не ответил, но только посмотрел в глаза Бен-Гура, словно говоря всем своим видом: «Оставь меня в покое. Меня покинули мои друзья; мир отверг меня; меня ведут неведомо куда; да мне и дела нет до этого. Оставь меня в покое».
И Бен-Гур это понял. Но уже дюжина рук вцепилась ему в одежду, гневные голоса со всех сторон кричали:
– Он один из них! Возьмите его тоже! Вяжите его! Убейте его!
Гнев придал Бен-Гуру мощь, намного превосходившую его обычные силы. Расшвыряв окруживших его людей, он пробился сквозь толпу, отбрасывая всех, кто пытался задержать его. Несколько рук, цепляясь за его одежду, сорвали ее, так что он выбрался на дорогу почти нагой, и темнота долины скрыла его от глаз разъяренной толпы.
Вернувшись к оставленным на ограде рощи верхней тунике и головной накидке, Бен-Гур оделся и вернулся к городским воротам. Добравшись наконец до караван-сарая, он оседлал Альдебарана и поскакал к палаткам своих родных, поставленным невдалеке от Царских гробниц.
Скача туда, он дал себе зарок завтра же увидеть Назаретянина – дал зарок, не зная того, что покинутый друзьями одинокий человек был препровожден прямо в дом Анны, чтобы быть судимым нынешней же ночью.
Сердце молодого человека, добравшегося наконец до своего ложа, билось так сильно, что он не мог сомкнуть глаз. Только что прямо на его глазах обновленное Иудейское царство обратилось в то, чем оно и было, – в мечту. Тяжело, но можно пережить удары судьбы, крушащие здания наших надежд через более или менее продолжительные интервалы времени – за это время мы можем сколько-нибудь прийти в себя. Когда же здания эти рушатся, как дома во время землетрясения, то пережить это под силу только натурам недюжинным, к каким относился и Бен-Гур. Но даже ему пережитое далось непросто. Перед его мысленным взором все чаще и чаще стали мелькать картины спокойной мирной жизни, в которой главное место занимал семейный дом с Есфирью в качестве его хозяйки. Лежа без сна в ночной темноте, он снова и снова видел виллу в окрестностях Мизен, невысокую женщину, то идущую по саду, то отдыхающую в отделанном панелями атрии; глубокую голубизну неаполитанского неба над головой и самое лазурное из морей, плещущее о прибрежные скалы.
