Льюис Уоллес - Бен-Гур
Бен-Гур позволил себе бросить один взгляд через парапет, а потом повернулся и механически зашагал к летнему домику на крыше.
– Пусть проявят себя во всей своей неприглядности, – говорил он себе, медленно шагая и думая о римлянах. – Я не прощу Мессалу. Я не стану делить с ним свое наследство, не стану я и покидать город моих отцов. Сначала я брошу клич Галилее, и здесь закипит битва. Своими победами я привлеку на свою сторону множество других племен. Те, кто выпестовал Моисея, найдут себе вождя, если я паду в бою. Если им будет не Назаретянин, то один из множества других, готовых умереть ради свободы.
Внутренность летнего домика, когда Бен-Гур медленно подошел к нему, была слабо освещена проникавшим с улицы светом. Колонны на северной и западной сторонах здания бросали причудливые тени на пол. Войдя, он увидел, что кресло, в котором обычно сидел Симонидис, переставлено на место, с которого лучше всего был виден город вплоть до Рыночной площади.
«Добрый человек вернулся. Поговорю с ним, если только он не спит».
Бен-Гур неслышными шагами приблизился к креслу. Нагнувшись над высокой спинкой, он увидел спящую Есфирь, забравшуюся с ногами на сиденье, – маленькая фигурка, завернувшаяся в накидку своего отца. Выбившиеся из-под платка волосы спускались ей на лицо. Тихое дыхание девушки было неравномерным. Однажды оно прервалось долгим вздохом, перешедшим во всхлип. Что-то – может быть, этот вздох или одиночество, в котором он ее застал, – дало ему понять, что сон ее был отдыхом не столько от усталости, сколько от горя. Природа милостиво дарует такое утешение детям, а он привык думать о Есфири как о ребенке. Положив руки на спинку кресла и глядя на спящую девушку, он задумался.
«Я не стану будить ее. Мне нечего сказать ей – нечего, кроме… кроме как о моей любви к ней… Она дочь Иудеи, прекрасная дочь, и так не похожа на египтянку; потому что та – одно сплошное тщеславие, а эта – воплощенная искренность; там амбиции, здесь долг; там себялюбие, здесь самопожертвование… Нет, вопрос не в том, люблю ли я ее, но в том – любит ли она меня? С самого начала она была мне другом. Тем вечером на террасе в Антиохии как по-детски просила она меня не восставать враждой на Рим, рассказать ей о вилле в Мизенах и о жизни там! Забыла ли она наш поцелуй? Я не забыл. Я люблю ее… Мои люди в городе не знают, что я вновь обрел своих родных. Эта девушка вместе со мной обрадуется их выздоровлению и встретит их в радости сердца. Моей матери она станет второй дочерью, а Тирца обретет в ней сестру. Я бы разбудил ее и рассказал все это ей – но не тогда, когда в доме есть эта египетская колдунья! Я уйду и дождусь другого, лучшего времени. Я подожду. О прекрасная Есфирь, почтительное дитя, дочь Иудеи!»
И так же неслышно, как и вошел, он вышел из домика.
Глава 8
Гефсимания. «Кого ищете вы?»
Улицы были полны людьми, бродящими туда и сюда, стоящими у костров, на которых жарилось мясо, веселящимися, распевающими песни и счастливыми. Аромат готовящихся блюд смешивался с запахом воскуряемых благовоний, и вся эта сложная гамма запахов висела в ночном воздухе. Так как праздник представлял собой возможность каждому сыну Израиля выказать себя совершенным братом каждому другому сыну Израиля, на улицах и в домах царило ничем не ограниченное гостеприимство. На каждом шагу, у каждого костра Бен-Гура приветствовали совершенно незнакомые люди и предлагали ему: «Остановись и раздели нашу компанию. Все мы братья в нашей любви к Господу». Но каждый раз, поблагодарив их, он продолжал свой путь, намереваясь добраться до ждущего его в караван-сарае коня и возвратиться к палаткам на берегу Кедрона.
Чтобы добраться до места, ему было нужно пересечь самые оживленные улицы города. Там тоже был самый разгар событий. Бросив взгляд вдоль улицы, он увидел пламя множества факелов, колеблемых ветерком подобно флажкам на пиках всадников. Затем он заметил, что пение прекратилось там, куда двигались несущие эти факелы. Но удивление его достигло предела, когда он рассмотрел, что среди дыма и искр поблескивают начищенные до блеска наконечники копий, выдававшие присутствие римских солдат. Что делали они, не верящие ни во что легионеры, в еврейской религиозной процессии? Такое соседство было неслыханным делом, и он остановился, чтобы разобраться в происходящем.
Луна светила вовсю, но все же, словно ее света, да и света от костров на улицах, и лучей света, падающих из открытых окон и дверей, было недостаточно, чтобы осветить дорогу под ногами, некоторые из участников процессии несли зажженные светильники. Бен-Гуру пришло в голову, что он понял некую тайную цель, с какой были припасены эти светильники. Желая удостовериться в своей догадке, он пересек улицу и остановился совсем рядом с движущимися людьми так, чтобы как можно лучше видеть каждого из членов процессии, когда тот будет проходить мимо него. Факелы и светильники несли слуги, каждый из которых был вооружен дубинкой или заостренным посохом. Похоже было на то, что их теперешней задачей было выбирать самый удобный путь среди уличных скал для пребывающих в процессии сановников – старейшин и жрецов, раввинов с длинными бородами, густыми бровями и крючковатыми носами; людьми из того слоя общества, которое всегда имело вес на советах Каиафы и Анны. Куда же они направлялись? Точно не в Храм, поскольку путь к святому зданию лежал через Сион; то же место, к которому направлялись они, находилось где-то за Ксистусом. И если они шли с миром – при чем тут солдаты?
Когда процессия поравнялась с Бен-Гуром, внимание его привлекли три человека, шагающие плечом к плечу. Они двигались впереди процессии, и слуги, шедшие впереди них со светильниками, относились к ним с особенным почтением. В человеке, шагающем в этой группе слева, он узнал начальника храмовой стражи; на правом фланге шел один из высших служителей Храма. Человека между ними было не так легко узнать, поскольку он двигался с трудом, тяжело опираясь на руки своих товарищей и низко опустив на грудь голову, словно хотел скрыть лицо. Весь вид его выказывал человека, еще не совсем оправившегося от испытанного в момент ареста испуга или обреченного на нечто ужасное – пытку или смерть. Сановники справа и слева от него, помогавшие ему двигаться, и то внимание, которое они оказывали ему, позволяли сделать вывод, что если даже он и не был основным персонажем движущейся процессии, то по крайней мере неким образом был связан с ним – свидетель, проводник, информатор. Таким образом, если можно было бы установить, кто он таков, можно было бы и понять цель процессии. Придя к такому убеждению, Бен-Гур вклинился в процессию справа от жреца и двинулся вместе с ним. Если бы только идущий посередине человек поднял голову! И через пару шагов тот так и сделал. Свет факелов упал на его лицо – бледное, оцепенелое, искаженное ужасом, окаймленное всклокоченной бородой, с глубоко запавшими глазами, подернутыми пеленой и выражающими одно только отчаяние. За время своих странствий с Назаретянином Бен-Гур изучил черты этого лица не хуже черт Учителя; и теперь не мог не воскликнуть:
– Искариот!
Голова человека медленно повернулась, взгляд остановился на лице Бен-Гура, губы шевельнулись, словно готовясь что-то произнести; но тут вмешался жрец.
– Кто ты такой! Убирайся отсюда! – бросил он Бен-Гуру, толкнув его из толпы.
Молодой человек не обратил внимания на толчок и, дождавшись новой возможности, снова влился в процессию. Вместе с ней он проследовал вплоть до конца улицы, затем по полным народа низинам между Вифездой и Антониевой башней и приблизился к Овечьим воротам. Здесь люди были повсюду, участвуя в священных церемониях.
По случаю праздничной ночи створки ворот были распахнуты настежь. Стража отсутствовала, по всей видимости, предаваясь где-то веселью. Никем не остановленная, процессия прошла в ворота. Впереди раскинулась глубокая долина Кедрона с возвышающейся за ней Масличной горой, поросшей кедрами и оливами, чья темная зелень казалась сейчас еще темнее при лунном свете, посеребрившем небеса. Две дороги, встретившись перед воротами, сливались в единую улицу, уходящую в город, – одна из этих дорог приходила с северо-востока, другая из Вифинии. Прежде чем Бен-Гур смог сообразить, следует ли ему выбраться из процессии и идти дальше одному, и если да, то по какой из дорог, процессия снова увлекла его с собой, свернув в долину Кедрона. Он по-прежнему не представлял себе цели этого полночного марша.
Процессия спустилась в долину, миновала мост, стуча и шаркая по его деревянному покрытию своими сандалиями и дубинками, повернула налево, двигаясь в направлении оливковой рощи, окруженной невысокой каменной оградой. Бен-Гур знал, что там не было ничего, кроме нескольких десятков старых искривленных деревьев, травы и высеченного из камня корыта для отжима оливкового масла после сбора урожая. Пока он гадал, что могло привести в такое уединенное место в столь поздний час подобную компанию, процессия остановилась. Раздалось несколько возбужденных восклицаний; пробежал холодок предчувствия чего-то странного; люди подались несколько назад. Только солдаты сохранили свой строй.
