Борис Поляков - Кола
Выручила команда громкая. Жердяи похлопали по плечу Смолькова и отошли. Офицеры солдат стали строить, с оружием, что-то им говорили. Матросы спускали на воду шлюпки. Все спешно происходило. Смольков понял: десант. Но мысли были о себе только: жердяи теперь не оставят его в покое. В открытую требуют, не таясь. А делиться жемчугом не хотелось. И спрятать некуда. Смотрел, как солдаты спускались в шлюпки, погребли потом дружно от корабля. Шлюпки ружьями ощетинились к устью Колы-реки. Наверное, к острову подойдут. К причалам им не пристать, в огне.
Смольков тупо смотрел, устало на сожженную меж рек землю. Год назад их с Андреем привезли в Колу. Вот отсюда увидели они город. Звонили колокола. К причалам бежали люди. Собор стоял в девятнадцать глав, крепость с башнями. Меж домов переулки лежали, улицы. Мостки тесовые были и зеленая мурава. А теперь головни и дым.
На палубе офицеры переговаривались, смотрели в зрительную трубу. А Смолькову и так все знакомо на острове: церковь кладбищенская, часовня, кресты, могилы. Все за отмелью, к которой причаливает десант. Вчера с этого надо было им начинать. На острове ни души. Займут его и потом через Колу-реку выйдут к верхней слободке.
Офицеры вдруг всполошились у борта и друг другу показывали на отмель, где высаживался десант. Он уже по косе рассыпался, а на кладбище появляться коляне стали. Выходили из-за крестов, поднимались из редких зарослей, будто из могил вставали. Шли все с ружьями, как в учениях на луговине, строились дружно в цепь. Смольков узнал издали Афанасия, унтера рядом с ним. И десантники тоже колян заметили. Заметались по голой отмели. Там не спрятаться, не залечь. Жидко хлопнули два-три выстрела, наугад, и солдаты попятились, побежали к шлюпкам. Беспорядочно их толкали в воду, лезли в них, гребли веслами суетливо.
И Смольков позавидовал вдруг колянам. Если бы он шел с ними, непременно жердяев бы подстрелил. Ружье ладом нацелил бы – и спустил курок. А потом бы еще и еще. Остались бы гнить на косе, собаки. И, почувствовав остро всю сладость мести, себя увидел будто со стороны: вот оттолкнул он Маркелову раньшину, вот сел на весла, берег дальше и дальше все отдаляется, костер на нем еще тлел.
На шлюпках гребли во всю мочь к кораблю. А коляне дошли до отмели и там скучились, опираясь о ружья, стояли, смотрели десанту вслед. Они остались у себя дома. Нет домов, и совсем уничтожен город, но они по-прежнему у себя дома. Смолькову же дом отца никогда не увидеть больше. И отчаяние всколыхнулось так, что дыхание перехватило. Рванул с силой ворот рубахи, задрал тощую бороденку. Никогда не увидеть...
Шлюпки подгребали к кораблю уже близко. Жердяи сейчас вернутся. Как же жемчуг от них спасти? Матросы снова пушки передвигают, нацеливают опять на Колу. Будут, значит, последнее поджигать, что осталось. Да, теперь в прошлом все. И не надо душу свою терзать. Поберечь, пожалеть себя следует. Не потеряно ничего, не брошено. Пощупал пояс. От жердяев надо только его сберечь. К офицерам сейчас же пойти, сказать: в Коле нынче не все сгорело. Шхуны, лодьи, карбасы, шняки увели коляне спасать на Мурман. Пусть на корабле знают: все припрятано в становище Лица. Офицеры должны оценить такую преданность и жердяев при случае урезонить.
90
Бомбы и ядра бухают за спиною у Шешелова, невдалеке, жгут и ломают последние в верхней слободке домишки, дворы, заборы. Пальба беспрерывная с корабля, и никак не хватает духу пересилить себя, встать и выглянуть из укрытия. Шешелов втягивает голову в плечи и вжимается весь в песчаный уступ берега Колы. Если бы не усталость адская, он пожалуй бы пересилил себя и встал. Ему так надо выглянуть, посмотреть на корабль, на Монастырский остров.
Когда корабль стал уходить в залив и будто не вспомнил о снятых знаках, подумалось о десанте на Монастырский остров. Там поищут слабое место, там. И Шешелов вместе с отрядом Бруннера обогнули горящий город под самой Соловаракой, вышли на берег Колы почти к бывшей крепости. Корабль шел уже по заливу, словно нащупывая фарватер, и Шешелов торопил отряд Бруннера с переправой: благо сыскалось несколько целых шняк. Тогда, наверно, даже на корабле не знали, что будут сюда стрелять. Заботы были все о десанте. И Шешелов угадать старался: куда он пойдет? На остров? А если на шлюпках вернется опять к Туломе? И с Бруннером не пошел, при себе оставил Максима из караулки на случай, если придется позвать пушкаревский отряд с Туломы, сам стал наблюдать с берега.
Бруннер прекрасно шешеловские наказы исполнил. На острове он не дал десанту опомниться после шлюпок, залечь, навязать перестрелку колянам, вызвать на помощь пушки. Бруннер сразу повел свой отряд в атаку. Ах, как славно коляне встали, дружно как поднялись в штыки! Не зря учения прошли, присяга.
Шешелов видел с берега Колы все. Десант опрокинулся только от вида идущих в штыки колян. Не пришлось Пушкарева с Туломы звать. И в душе себя похвалил: вовремя он о десанте подумал, вовремя.
А корабль поднял свой сбежавший десант на борт и стал сразу сюда стрелять. Наверное, прежде слободка им была не видна, туломский берег ее закрывал. А теперь всю бесславную ярость пушек англичане обрушили на старенькие домишки. Шешелов вместе с Максимом спрятались за уступ, под берег, и там прижались.
Бомбы и ядра летели над ними с режущим тугим свистом. Однако чутье солдата подсказывало: сюда могут попасть только шальные.
И, вжимаясь в песок, Шешелов ждал удобного момента, чтобы выглянуть, посмотреть. Он тревожился об отряде на острове. Десантники все же стреляли при отступлении. А на остров ушли отцы и сыны семейств, промышленники-кормильцы.
Хоть бы там обошлось без жертв, господи!
Первый залп вчера поутру в щепки разнес редут. Контузило инвалидного, добровольников двух ушибло. Из соседних окопов туда побежали глянуть. Собирались не хоронясь. Шешелов в ярость пришел от такой сердобольности. Хорошо, что корабль пока в дыму. И сам тоже к редуту заторопился, не сдерживал гнева: все, какие слова знал солдатские, без стеснения высказал Бруннеру, Пушкареву, унтерам.
Потом, как и все, больше суток провел он в окопах. Пригодились солдатская выучка, опыт прошлой войны. Он следил за палубой корабля, видел в зрительную трубу, когда пушки передвигали, говорил, куда лучше колян отвести в окопах. Очень жаждущим было это его стремление – сохранить живыми колян. Он тогда сразу понял: город обречен. Но исход баталии будут не бомбы и ядра решать – десант. И смотрел, как держали себя коляне. Они тоже растили в душе непокорство навязываемой судьбе.
И чем пушки старательней били, жгли, тем решительнее становились коляне: выжить, встретить десант, не пустить англичан на берег. Рукопашной все с нетерпением ждали.
А пушки, все больше ожесточаясь, жгли и рушили. Канонаде, казалось, конца не будет.
Максим теперь тоже вжимается в стенку берега. Воспаленные от бессонницы глаза слезятся, лицо в копоти. Максим кашляет и рукою размазывает по щекам грязь. Встретив взгляд Шешелова, он с досадой говорит:
– Когда же кончится у него порох? Вторые сутки идут.
А Шешелов времени и не помнил. Сколько они тут лежат с Максимом? Час? Три? Шешелов отдышался после тяжелой пробежки вокруг горящего города, но сил, казалось, теперь совсем у него нет.
Давит усталость, давит в песок боязнь, а ему выглянуть бы: чего еще можно от корабля ждать? Десант на остров второй раз не пошлют. И от первого вон как дух сперло. В Туломе Пушкарев встретит. Он десанту там от порот поворот покажет. А что они могут еще, кроме этой бомбардировки?
Пушки вдруг смолкли как-то совсем нежданно. За спиной в верхней слободке не бухало, не рвалось, и не вторило больше в вараках эхо. Шешелов еще подождал, не веря, стараясь понять случившееся, и, обеспокоенный, решил взглянуть.
Корабль стоял не бортом к нему, как прежде, а медленно поворачивался кормой. Дым из трубы густой. Шешелов недоверчиво наблюдал, готовый немедленно лечь и опять уползти назад; потом, помогая себе руками, стал карабкаться на берег. Распрямился кряхтя и смотрел на корабль. Похоже, уходит. И принял это как должное. Теперь не сгибаясь можно стоять, ходить. Вокруг пустынно было и тихо. На миг показалось даже, что он оглох. Потом медленно повернулся на шум пожара. Над верхней слободкой гудело сплошное пламя. А ближе слободки и вправо к Туломскому мысу – только одни руины. Крепости больше не было. Исчезли башни ее и стены и все, что связано было с крепостью: Воскресенский собор с приделами, дом почтмейстера, ратуша, казначейство, суд. Магазины сгорели: хлебный, соляной, винный, – цейхгауз инвалидной команды, амбары, склады колян и много других построек. Одиноко и голо торчали печные трубы. Церковь каменная громоздко стояла на пепелище без купола, без крыши. И везде только жаркие груды углей, горящие головни да удушливый едкий дым. Сплошное марево дыма и жара струится над бывшим городом.
