Александр Артищев - Гибель Византии
— Я передумал. Зовите сюда греческих священников. Пусть подберут тело и похоронят его по своим обрядам.
Резко вытянув коня плетью, он помчался прочь от этого места.
Мегадука был схвачен почти у самых дверей своего дома. К тому времени из десятка воинов, вместе с ним пробивавшихся в город, осталось только трое — прочие затерялись в объятой паникой толпе. Но эти трое были верны до конца: когда им путь преградили турецкие пехотинцы, они не обратились в бегство и отчаянно защищались до тех пор, пока все не полегли у ног мегадуки.
— Сдавайся, гяур! — завопил рыжебородый десятник, замахиваясь саблей.
Нотар поколебался, оглянулся по сторонам, безнадежно пожал плечами и бросил меч на землю. К нему тут же подскочили, заломили руки за спину и принялись срывать с димарха плащ с вышитым на материи родовым гербом и пурпурной каймой по краям — знак высокого положения его владельца.
— Аллах милостив к нам! — самодовольно заявил онбаши, примеряя на себя похищенный плащ. — Нам в руки попался какой-то знатный гяурский бей! Ведите его к остальным и не спускайте глаз. За этого старика султан отвалит нам много золотых монет.
Остаток вечера и всю последующую ночь Нотар провел на охапке соломы в душном и тесном, пропитанном испарениями человеческих тел подземелье. Угольный подвал, превращенный в темницу, был до отказа забит пленными горожанами; среди них было немало раненых и умирающих.
До самого утра мегадука не мог сомкнуть глаз. Не стоны, не жалобы и не причитания, не надрывно-захлебывающийся детский плач мешали ему хоть на мгновение забыться сном. Потрясение едва не лишило его рассудка. Сильнейшее возбуждение то охватывало его, то сменялось апатией; он беспрерывно бормотал себе что-то под нос, время от времени вскакивал с места, сжимал голову руками и вновь опускался на свое убогое ложе. Он не понимал, не мог придти в себя от горестного изумления: как быстро изменилась жизнь, в какой непостижимо краткий миг безвозвратно схлынуло в прошлое всё то, что еще не так давно являло собой весь смысл его существования!
Еще вчера влиятельный сановник, один из богатейших людей Империи, ведущий свое происхождение от знатного и древнего аристократического рода, сегодня он оказался низведен до уровня простой скотины, раба, вместе со всеми прочими ждущего своей продажи. В отличие от многих, Нотар не тешил себя пустыми иллюзиями. В глазах всего мира и, прежде всего в своих собственных, он — никто, мертвец, забытое имя на могильном камне. И если с этим еще можно было смириться, то мысли о семье приводили его на грань исступления. Беспомощная жена, сраженная давним и неизлечимым недугом, малолетний сын, его плоть и кровь, что станется с ними? Почему все напасти выпадают на долю беззащитных? Как может быть так несправедлив Господь?
Ведь он, Нотар, изо дня в день остерегал, предупреждал, втолковывал и без того всем очевидные вещи. Ему, как и другим, не чужды человеческие чувства, он может понять и принять идею самопожертвования. Но ставить на карту жизни своих близких? Можно ли назвать героем человека, грудью пытающегося остановить полет пушечного ядра? Опьяненные собственной удалью византийцы, презрев благоразумие, вознамерились воспрепятствовать Року и полегли все разом, в один день, стертые с пылью веков его неотвратимой властью.
Он же, Лука Нотар, сорвал себе голос, втолковывая истину глухим и беспечным. Но те отмахивались от него, как от унылой и назойливой Кассандры, смеялись над ним и чуть ли не в глаза называли предателем. За что же ему при жизни терпеть адские муки? В чём провинился он перед Богом?
Зябко ёжась от сырости каменных стен, мегадука бормотал молитвы вперемежку с проклятиями.
На следующий день, с наступлением утра, послышался тягучий скрип отворяемой двери. Узники ожили, зашевелились и подались в стороны, дети испуганно заплакали и стали искать спасения на груди матерей. Двое турецких солдат во главе с десятником, шаря по лицам взглядами и пинками отшвыривая в сторону тех, кто не успевал уступить дорогу, приблизились к углу, где сидел мегадука.
— Этот? — спросил у онбаши круглолицый сипах.
И получив утвердительный кивок, схватил Нотара за ворот кафтана.
— Пошли, гяур. Предстанешь перед султаном, — он сопроводил свои слова увесистым пинком.
В душе мегадуки пробудилось чувство оскорбленного достоинства. Волочимый за шиворот, он попытался воспротивиться и даже пару раз лягнул сипаха в ногу. В ответ посыпался град оплеух.
— Или ты пойдешь сам, или я привяжу тебя к хвосту своей кобылицы! — орал онбаши, с силой дергая старика за седую бороду.
— Я — ромейский димарх, — с натугой выговорил Лука: перекрученный ворот мешал ему произносить слова.
— Вас покарают за такое обращение со мной!
Это заявление развеселило турок. В знак презрения к словам гяура несколько смачных плевков угодило в лицо Нотара. Затем ему вывернули руки и поволокли вперед, время от времени поторапливая крепкими пинками и тычками в спину.
Нотар безвольно перебирал ногами, в голове гудело от ударов, из разбитой губы тоненькой струйкой сочилась кровь. Его отрешенный взгляд безучастно скользил по дымящимся развалинам зданий, по неприбранным трупам людей и животных, в изобилии устилающим улицы города. Его мучители таскали пленника из стороны в сторону, останавливались, бранились, о чем-то спрашивали на своем наречии других солдат, запальчиво спорили между собой и вновь бросались на поиски султана.
Через полуопущенные веки Нотар смотрел на знакомые сызмальства улицы и площади Константинополя и не узнавал их. Чужие люди, чужой говор заполонили всё вокруг, остальное было скрыто удушливым и едким, серо-черным ядовитым туманом. Из глаз старика медленно текли слезы, потемневшая от гари седая борода слабо раздувалась ветром. Порывы горячего воздуха с пожарищ опаляли дыхание, грудь сводило в мучительном кашле.
Лишь когда его конвоиры остановились и швырнув его лицом в землю, сами рядом опустились на колени, Нотар понял, что его блуждание по кругам ада на время приостановилось. С трудом подняв голову от земли, он увидел прямо перед собой, в двадцати шагах, восседающего на белом жеребце султана. От плотного кольца свиты оторвался всадник и подскакав почти вплотную, резко осадил коня.
— Зачем вы приволокли сюда эту падаль? — мегадука с трудом улавливал смысл слов малознакомого языка.
— Помилуй, господин! — в ответ завопил онбаши. — Этот неверный сказал нам, что он военачальник знатного рода.
— Знатного рода? — презрительно переспросил всадник. — Этого не скажешь по его виду.
Затем, слегка поколебавшись, разрешающе махнул рукой.
— Ладно, тащите его к повелителю. Но если он обманул вас, вам не сдобровать!
Несколько мгновений спустя мегадука стоял перед лицом султана.
— Кто ты такой? — спросил Мехмед через своего толмача.
— Мегадука Лука Нотар, — димарх утер рукавом разбитую губу. — Командующий императорским флотом.
— Как, как? — переспросил Мехмед, приставив левую руку к уху. — Командующий? Чем? Ведь империи больше нет, как нет ее армии и флота. Нет и никогда больше не будет!
Он откинул голову и залился мелким рассыпчатым смехом. Сановники громко вторили ему.
— Византия сгинула и больше не воскреснет!
— Ох-хо-хо!
— Доблестный Саган-паша! Полюбуйся на человека, преемником которого ты стал!
— От такого, пожалуй, не зазорно будет принять отчет о состоянии перешедшего к султану флота!
— Ха-ха! Хи-хи!
Град насмешек, подобно ушату помоев, обрушился на голову мегадуки. Нотар не дрогнул, он был полон решимости до последнего бороться за свою жизнь.
— Я прошу великого султана…, - начал он.
— Если просишь, падай на колени, червь! — вскричал Саган-паша, замахиваясь плетью.
Былая гордость всколыхнулась в душе димарха. Он откинул голову назад, расправил плечи и был готов уже бросить в лицо глумящимся над ним язычникам и варварам оскорбительные и правдивые слова. Но уже через мгновение порыв угас и он покорно опустился на колени.
— Я прошу великого султана, — вновь заговорил он, — не за себя, а за свою больную жену и маленьких детей. Они ни в чем не провинились перед ним и потому пощады заслуживают больше, чем наказания. Взамен я вручаю великому султану все свои ценности, из поколения в поколение переходящие в нашем роду.
— Этого мало! — расхохотался зять султана. — Это мы можем взять и сами!
— Кроме того, хочу сказать, — продолжал Нотар, — что я всегда был вашим сторонником. Едва ли не каждый день я советовал императору сдать Константинополь и неохотно, по принуждению, воевал с вами.
Хохот и насмешки стихли. Султан тронул плетью коня и подъехал поближе.
— Ты можешь доказать свои слова?
— Потребуй расспросить людей, великий султан. Они скажут тебе то же самое.
