Томас Фланаган - Год французов
— Для меня большая честь, — и Синклер приложил руку к шляпе.
— К черту честь. Мне нужен ваш командир.
— Значит, полковник Грант. Но он утром уехал в Каррик. Может, я чем сумею помочь вам?
— Может, — с сомнением проговорил Эджуорт. — Моего судебного пристава зовут Хью Лаффан. Его судили как заговорщика из Объединенных ирландцев, а дом сожгли, оставив без крыши над головой жену и детей. Но он такой же заговорщик, как и мы с вами. Я требую, чтобы его разыскали и как можно скорее доставили ко мне.
— Здесь вы его не найдете, — озадаченно проговорил Синклер. — Здесь прошла битва. Совсем недавно.
— Я уже ездил в Гранард, — ответил Эджуорт, — его там нет. Офицер посоветовал мне обратиться к вам. Мне некогда ездить взад-вперед по всему графству.
Синклер лишь покачал головой.
— У нас были только пленные после битвы. Но их перевели в Каррик. Среди них вы тоже своего человека не найдете. Я бы на вашем месте съездил в Маллингар или Лонгфорд.
Эджуорт повернулся к Марии:
— Нет, ты слышишь? Человека хватают на пороге собственного дома и отсылают бог знает куда. То ли в Лонгфорд, то ли в Маллингар, то ли в Каррик. А полграфства превратили в пепелище. — Он вновь обернулся к Синклеру. — Мятежники жгут усадьбы, вы — хижины. А благодаря и им, и вам наше графство в дымящихся руинах.
— Мне очень жаль, — проговорил Синклер. — Но во время восстания это дело обычное.
— Вам жаль! Приятно слышать что-то новенькое. Вам бы понравилось, если б я спалил все на ваших жалких горах, а потом сказал бы, что мне очень жаль?
— Я к «жалким горам» отношения не имею, — сухо заметил Синклер. — Мой отец — служитель церкви господней в Эдинбурге.
— Слышишь, Мария? Запомни хорошенько. В Эдинбурге, в Северных Афинах, как его называют. А служители церкви производят на свет молодчиков, которые разоряют деревни в Ирландии.
Синклер смутно почувствовал, что ввязался в разговор, к которому не готов.
— Простите, сэр, пока вы не представились, я не знал вашего имени.
— Значит, молодой человек, вы не только жестоки, но и невежественны.
— Господин Эджуорт, ваши жалобы на поведение солдат Его Величества будут доведены до лорда Корнуоллиса. Вам не пристало злословить в адрес незнакомого лейтенанта, в жизни не видевшего вашей усадьбы. Ручаюсь, мои солдаты не сожгли ни единой хижины.
— Ну конечно, конечно! — запальчиво бросил Эджуорт. — Прошу меня тогда извинить. Все, что случилось в этом графстве, — позор всем нам, мы проявили бесчеловечность, и это меня чрезвычайно тревожит.
— Понимаю вас, сэр. Я участвовал в недавней битве и убедился, что это дело грязное. Война вообще безобразна, так мне думается. По правде говоря, я боюсь, что выбрал себе занятие не по характеру.
Эджуорт пристально взглянул на него и кивнул.
— Я говорил с вами, господин Синклер, слишком резко. Признаю, виноват. Я всего лишь простой смертный. Хотелось бы быть справедливым.
— А сколько людей взяли в плен? — вдруг спросила Мария.
Синклер ответил не сразу.
— Немного, — наконец признал он, — человек восемьдесят. — Он устроился в седле поудобнее и продолжал: — Человек восемьдесят ирландцев. И почти девятьсот французов.
— Не понимаю, — недоуменно сказала Мария. Девушка сидела в экипаже прямо, напрягшись, подавшись вперед острым лицом.
Синклер поднял руку и показал:
— Мятежники отступили вон туда, за холм.
— Так, так, — заинтересовался отец. — Тот холм, господин Синклер, называется Шанмалла. Даже в этой стране каждое место имеет название.
— А оттуда им пришлось уходить к болоту.
— И там они сдались в плен? — спросила Мария. Она наклонилась вперед и, сощурив карие глаза, всматривалась в лицо лейтенанта.
Она знает, что я отвечу, подумал Синклер. Оказаться бы сейчас далеко-далеко от этого Баллинамака, далеко-далеко от этой Ирландии. Три горца-шотландца у костра смотрели на него, не понимая, о чем речь.
— Они — мятежники, — сказал он, — они выступили с оружием против государя.
— Верно, это и определяет мятежников, — согласился Эджуорт.
— И там они сдались в плен? — переспросила Мария.
Синклер глубоко вздохнул и на долгом выдохе произнес:
— Их капитуляцию не приняли. Их уничтожили. Я… мы… их уничтожили.
Мария вскочила на сиденье, потянулась всем своим маленьким нескладным телом вперед, к болоту.
— Я не вижу отсюда, — посетовала она, — очень далеко.
— Милостивый боже! — прошептал Эджуорт.
— И к лучшему, что вы, мисс, не видите. Там, за кустами, все болото устлано их телами.
Эджуорт снял очки и указал ими на болото.
— Так вы их всех убили? Французов взяли в плен, а мятежников всех убили.
— Не всех. Большинство, конечно, пало на болоте, но кое-кого повесили в деревне. Они сами тянули жребий. Кому короткая соломинка достанется — тех на виселицу. А человек семьдесят отправили в Каррик. Меня после два дня наизнанку выворачивало, ведь я тоже помогал их убивать. И это мои солдаты загнали их в болото.
Мария все недвижно стояла на сиденье. Отец сказал:
— А тела, значит, уже два дня лежат на болоте. Точно павшие овцы.
— Они и погибли повстанцами, — упрямо сказал Синклер, не сводя взгляда с лошадиной холки. — С пиками в руках. Вы же знаете, сколько зла они причинили.
— Ах, это они зло причинили, — с презрительной усмешкой добавила Мария, — значит, они всему виной.
В доселе остром и живом взгляде Эджуорта застыли ужас и недоумение.
— Не может быть, — заговорил он. — Не может быть, чтобы лорд Корнуоллис отдал такой приказ.
— Это приказал генерал Лейк, — пояснил Синклер. — Сражением командовал он.
— Проклятый богом остров, — сдавленно, хрипло пробормотал Эджуорт.
— Скажите это Лейку! — с болью выкрикнул Синклер. — Корнуоллису скажите! Мне-то зачем все это говорить!
Шотландские горцы поднялись на ноги, внимательно прислушиваясь к непонятным словам, переводя взгляд то на Синклера, то на Эджуорта.
— Их убили, чтоб неповадно было другим мятеж поднимать, верно? — спросил Эджуорт. — Чтобы пример показать. А показали, что мы такие же варвары, как и эти дикари с пиками из Мейо или Уэксфорда.
— Будь у меня лучше зрение, я б их разглядела, а так вижу одно лишь болото, — вздохнула Мария.
— А я их вижу, — сказал Синклер.
— Испокон веков здесь вражда и ненависть, — продолжал Эджуорт. — Ничему путному народ здешний так и не научился. Пьют до беспамятства, перед попами своими ниц падают.
— Я мало что об ирландцах знаю, по-моему, они вроде этих шотландских горцев, — сказал Синклер.
— Кабы осушить болота, земли для всех бы хватило, — Эджуорт повел рукой с очками вокруг. На стеклах сверкнул лучик солнца. — Мою статью об этом похвалил Артур Янг.
— Вам бы своего судебного пристава в Лонгфорде поискать, — посоветовал Синклер. — Сначала в Лонгфорде, потом в Маллингаре.
Мария положила руку отцу на плечо.
— Я сам хотел собрать отряд йоменов, — рассказывал Эджуорт, — но принимал и католиков, поэтому правительство не выделило оружия. Соседи-помещики в Дублин написали, настроили власти против меня.
— Но в ополчении много папистов, — возразил Синклер, — в Северном Корке, например.
— Знаю я этих людей, — ответил Эджуорт. — Ими руководит отнюдь не разум. Все законы и все статьи для них ничто по сравнению со стихами. Я уже писал, какое пагубное влияние оказывает поэзия в этой стране. Стихи, жуткие пьяные баллады — единственный источник знаний для этих людей. Так ненависть вчерашняя порождает ненависть сегодняшнюю. Я об этом писал. Да никто меня не послушал.
Мария села, взяла из рук отца поводья.
— Благополучного возвращения в Шотландию, — пожелала она Синклеру.
— Возвращаться еще рано. В руках повстанцев часть графства Мейо.
— Ненависть и нетерпимость, — проговорил Эджуорт, — искоренили уже повсюду.
— Только не здесь, — вставил Синклер.
Мария еще раз взглянула на болото. Из густых зарослей выходили солдаты, они несли шлемы, полные ягод. Мария легонько протянула лошадь поводьями, экипаж тронулся, и отец с дочерью покатили прочь от болота, обратно через деревню Баллинамак к дороге на Лонгфорд.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
18
ИЗ «БЕСПРИСТРАСТНОГО РАССКАЗА О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В КИЛЛАЛЕ В ЛЕТО ГОДА 1798-ГО» АРТУРА ВИНСЕНТА БРУМА
Если мне не изменяет память, у Оливера Голдсмита или у кого-то из ему подобных авторов в одной из работ есть причудливый парадокс, из которого явствует, что свободнее всех живется узнику. Неимущие писаки извечно прибегают к извращающим здравый смысл уловкам, чтобы завоевать восхищение наивных читателей — им кажется, что они приобщаются к новым и глубоким размышлениям. Голдсмита, как сочинителя такого вздора, я упомянул, лишь чтобы противопоставить ему его собрата по перу, обстоятельнейшего и благоразумнейшего доктора Джонсона, его работы тем более примечательны, что отличаются здравостью суждений. Впрочем, не премину заметить, Голдсмит — ирландец, обучался в бедняцкой школе, где, несомненно, выдумка поощрялась не менее здравомыслия и размышления. Хотя, будь он лишен выдумки, не порадовал бы нас столь значительной поэмой, как «Опустевшая деревня». Кто из читавших не наслаждался ею, а читали, несомненно, все.
