Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 3)
Улыбка на крупном и суровом лице Твердозадова сменилась недоумением.
Нахмурив щетинистые брови, он пристально рассматривал предъявленные ему бумажки за печатями.
– Твоя рука? – спросил воевода.
– Кажись моя, – буркнул фабрикант, – токмо что не я писал… Ничего в толк не возьму. Откедов… откедов у тя сии грамотки?
– Я оные документы, – ответил офицер, – получил от тестя моего с доверительной надписью. Требую срочной уплаты.
– Я в Москве вот уж десять годов не бывал! – гневно закричал басом Твердозадов. – Мошенство! Каверза! Что вы, господа хорошие… Побойтесь бога!
– Бога мы боимся, – зашумел и воевода, выкатывая бараньи глаза. – А ты не ори, пока я те глотки не заткнул. Ты как меня честил? Помнишь?..
Смотри, в капусту искрошу. А вот, выкладывай господину поручику деньги и шагай с богом домой.
– Тьфу! – и Твердозадов швырнул на стол оба векселя. – Тоже нашли дурака, чтоб за какого-то прощалыжника кровные денежки платить. Да я в Тверь, я в Питер… До сената дойду!
Он круто повернулся и, тяжело брякая подкованными сапогами в пол, пошагал, как конь на дыбах, к выходу.
– Судом стребуем! – крикнул ему вдогонку вспотевший воевода. – Имущество опишем, в яму долговую угодишь…
– Не стращай, голоштанник, – повернулся от двери фабрикант. – Проглочу с потрохами, как снетка, и пискнуть не успеешь.
На следующий день поручик Капустин явился в магистрат, ведавший купеческим сословием и относящимися к оному гражданскими делами. За магистратским столом восседал сам бургомистр, седобородый Ряхин, два ратмана и повытчик – родственники его. Все четверо – выборные из купцов.
Поручик Капустин требовал немедленных действий по взысканию с Твердозадова двух тысяч. Члены магистрата взирали на векселя «с неохотой и сумнительством». Тогда поручик предъявил, за подписями высоких московских лиц, бумагу. Между прочим в бумаге говорилось: «Доколе то дело решением произведено не будет, дотоле того магистрата присутствующих и повытчика держать при их местах без выпуску». Прочтя бумагу, бургомистр и прочие члены магистрата поняли, что шутки плохи, доведется Твердозадова довольно понужнуть.
Истцу, поручику Капустину, была отведена на купеческий кошт квартира.
Началось дело.
Бургомистр Ряхин двадцать лет бессменно держал в своих руках весь город. В магистрате, в земской избе, в словесном суде и прочих подведомственных ему учреждениях сидели его родственники или добрые друзья. Писчики, канцеляристы, подьячие «просто» и подьячие «с приписью», трепеща, ждали мановения начальника. С незнатными людьми бывало так: двум магистратским рассыльщикам давали сыскную, они сыскивали должника в дому или где улучить было возможно, схватывали его, волокли к разбирательству, объявляя «при доезде». Ежели должник укрывался, рассыльщики волокли в суд его мать, отца или жену и содержали их под караулом, доколе должник не являлся на выручку своих близких.
А вот теперь поступить так бургомистр Ряхин поопасился: Твердозадов – фабрикант, богач, раскольник, имеющий в Москве сильную руку среди староверов-толстосумов. Поэтому словесный суд, куда передано это кляузное дело, поручил судье, купцу Постникову, наведаться к Твердозадову и упросить его кончить дело полюбовно. Судья трижды ходил к нему.
Твердозадов трижды выгонял его вон, кричал, что по фальшивым векселям не плательщик.
А как, согласно вексельному уставу, должно решить дело в двухнедельный срок, иначе взыскание по иску будет учинено с самих судей, да и поручик Капустин грозил, по смыслу имевшейся у него бумаги, в случае проволочки заковать судей, подьячих и повытчика в ножные кандалы, суд постановил повернуть дела как можно круче.
Посланы были два рассыльщика из дюжих второй гильдии купцов, и повелено было тем рассылыцикам:
– Требовать должника в словесный суд неотступно.
Здоровецкие бородатые рассылыцики усердно, страха ради, помолясь, подступили к запертым воротам Твердозадова. Грохали и час, и два, и три, из сил выбились, ни с чем вернулись в суд.
Меж тем хитроумный фабрикант, зная повадки бургомистра и беззакония местных властей, ввез в свою крепость двенадцать возов продуктов, запер наглухо ворота, спустил с цепей бешеных собак и стал отсиживаться, выжидать, что будет. А канатная фабрика его, помещавшаяся во дворе за бревенчатой стеной, продолжала работать полным ходом.
Словесный суд, видя, что должника залучить невозможно, решил передать дело обратно в магистрат, располагавший большими правами. Магистрат тотчас призвал из ржевских купцов «полицы-мейстера» Арбузова и приказал ему:
– Идти тебе, полицы-мейстер, в дом Твердозадова и требовать, дабы хозяин, по именным на него векселям, явился в магистрат в неукоснительном времени.
Но «полицы-мейстер» купец Арбузов тоже ничего поделать не смог: постучал в ворота, послушал лай бешеных собак да чью-то черную ругню и, грозя законами, было поплелся обратно. Тут голос окликнул его:
– Эй, стой! – и через щель приоткрытой на цепи калитки просунулась рыжая бородища хозяина:
– Слушай! С глазу глаз говорю тебе, Арбузов.
Толкуй судьям: Твердозадов-де хабары не даст ни гроша. А деньги-де он, Твердозадов, у купца Серебрякова сроду не брал, и расписки те фальшивые.
Пущай-де суд дознается у Серебрякова, какой жулик сими векселями обморочил его. А как дознается суд, пущай-де ловит того жулика, а не меня, я на вас, хабарники, вашу шайку воровскую в сенат жалобу учиню.
И калитка с превеликим треском захлопнулась.
«Полицы-мейстер» купец Арбузов под присягою объявил магистрату поносные Твердозадова слова. Бургомистр Ряхин с судьями довели о сем до сведения самого господина воеводы Таракана-Сухожилина. Воеводе на руку: уж вот тут-то он сумеет рассчитаться с лютым оскорбителем своим.
2
А время шло, кончился положенный двухнедельный срок. Воевода, блюдя закон и получив крупную взятку от поручика Капустина, приказал, во угождение поручику, надеть ножные кандалы на двух судейских подьячих и одного из судей. Скованные, поскрипывая перьями и глотая слезы, так и сидели в кандалах за своими столами.
Воевода пыхтел, краснел, от напряжения мысли вспухли на его толстой шее воловьи жилы, но в пустопорожнюю голову его ничего не влетало, и он не мог придумать, каким измышлением, не нарушая закона, ущемить гордеца Твердозадова. А вот как зудились руки! Напился пьян, побил жену и завалился на продрых. На другой день приказал разыскать великого пропойцу, купеческого сына забулдыжника Федьку Петушкова.
Этот пьяница то и дело валялся под забором, часто сиживал за дебоширство в арестантской, на службу же появлялся весьма редко, но законы знал лучше самого законодателя, за что и терпим был в должности подканцеляриста воеводской канцелярии. Он находился в тяжком у начальства подозрении: как-то во время запоя он схватил составленный купечеством приговор и разодрал его, повредив в титуле «Её Императорского Величества» заглавную букву «В». Такая продерзость «касалась уже важности». Однако и на этот раз, ради отменных способностей невоздержанного винопивца, дело было замято.
Федьку Петушкова привели из кабака под руки, прислонили спиной к изразцовой печке, чтобы не упал. Он еще не стар, но давно потерял облик человека. Грязные волосы торчком, глаза белые, стеклянные, левый глаз подбит, лицо отечное, нос мягкий, ветхая рубаха разодрана от ворота до подола, сухоребрая грудь с поджарым животом голы, рваные штаны лезут вниз и распухшие, в струпьях, ноги босы. Он сопел, покачивался, туго соображая, где он, кто пред ним.
– Все пропил, Федя? – сочувственно спросил его воевода.
– Окромя совести – все! – взмахнул рукою Федька Петушков и посунулся носом, но был подхвачен сторожем и снова прислонен к печке. – За правду погибаю! Взяточники все, казнокрады. Душу вынули… Прахом все… Э-эх! – Он заплакал, затряс головой и брякнулся врастяжку.
– Ребята, – сказал воевода, – вынесите этот мерзкий прах во двор да бултыхните ему на башку ведер пять воды.
Федьку потащили, он хрипел, плевался, орал:
– Вот ужо-ужо… Вот ужо!.. Государь Петр Федорыч… Всем вам петля!
У воеводы яростно заиграли пальцы, сжимаясь в кулаки и разжимаясь, а волосатый рот перекосился.
Через час Федька отрезвел. Мокрый, посиневший, он сидел в канцелярии за столом, нюхал из бутылки муравьиный спирт, вздрагивал от холода.
Воевода, сдерживая гнев, разъяснил пьянице, что от него требуется.
Федька опустил голову, сжал виски ладонями и так сидел в окаменении очень долго, может, час, а может быть, и дольше. Все думали, что он уснул. Но вот, словно под ударом бича, он вдруг вскочил, распахнул дверцы шкапа, выхватил из громадного вороха бумаг трепаное дело, перелистал его и громко прочел выпись «Соборного уложения», главы десятой:
– «Буде который ответчик учнет у пристава укрыватися и во дворе у себя не учнет сказыватися, и приставу, взяв с собой товарищей, сторожить у двора его день, и два, и три, доколь тот ответчик сам или человек его или дворник со двора сойдет, и того ответчика или дворника, взяв, привести в приказ».
