Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам
— Пятаков! — повторил Ленин и даже стукнул кулаком по спинке стула. — Ах, этот Пятаков! Что и говорить, бесспорно, ценный организатор… Но по кой–каким вопросам у него каша в голове! Неимоверная путаница! На конференции мы ему на это уже указывали! На конференции мы дружно его раскритиковали!
— Владимир Ильич! — сказал Подвойский решительно. — Нам надо немедленно уходить: Ашкенази ждет с машиной, позднее будет трудно проскочить. Беседу с Коцюбинским мы организуем вам в ближайшие дни.
— Непременно! В самые ближайшие! И мы найдем способ перетащить Пятакова сюда, поближе к Центральному Комитету. Обещаю это вам, товарищ Коцюбинский! — Ленин крепко потряс руку Коцюбинского. — Спасибо вам! И запомните: на Украине нужен архитакт национальный! Это исключительно важно! Великоросс, который станет возражать против права украинцев или финнов самим решать свою судьбу, может быть назван шовинистом! — Будьте здоровы! — Он еще раз тряхнул руку Коцюбинского и прибавил: — А вам вообще хорошо было бы кончать с делами здесь и возвращаться на Украину. Скажите, — вдруг спросил Владимир Ильич, не выпуская руки Коцюбинского, а другой придерживая Подвойского, — фамилия «Коцюбинский» мне знакома. Вы не имеете отношения… Алексей Максимович Пешков, наш Горький, рассказывал мне о своем друге, украинском писателе Михайле Михайловиче Коцюбинском?
— Это мой отец.
Ленин тепло взглянул Юрию в глаза:
— Ваш отец? Рад! Очень рад! Вы даже не представляете себе, как это прекрасно, что у украинского писателя Коцюбинского сын — украинский большевик! Поезжайте, немедленно поезжайте на Украину, товарищ Коцюбинский! Большевик должен быть со своим народом!
— Я в армии, Владимир Ильич. Мой полк стоит в Петрограде. Да и в Петрограде немало украинцев, особенно в гвардейских полках.
— Прекрасно! — сказал Ленин. — Гвардейские полки — наша опора. Мне кажется, Николай Ильич, — обратился он к Подвойскому, — что ваша «военка» должна использовать товарища Коцюбинского именно в гвардейских полках — агитатором, даже комиссаром, если вам удастся организовать институт комиссаров. Это в равной степени важно и для Петрограда и для Украины. — Ленин опять заговорил с Коцюбинским: — У пролетариата нет теперь иного выхода, как только захват власти. И помочь ему должна армия. Идите в ваш полк, товарищ Коцюбинский: будем добывать власть и здесь и на Украине вместе — и великорусские и украинские большевики! Нам нужен свободный союз вольных крестьян и рабочих вольной Украины с рабочими и крестьянами революционной России! Украинцы имеют безусловное право на удовлетворение своих национальных требований. И запомните: именно безоговорочное признание этого права одно лишь и дает возможность агитировать за вольный союз украинцев и великороссов, за добровольное соединение в одно государство двух народов. Именно безоговорочное признание этого права одно лишь в состоянии разорвать на деле, бесповоротно, до конца, с проклятым царистским прошлым, которое все сделало для взаимоотчуждения народов, столь близких и по языку, и по месту жительства, и по характеру, и по истории… Революционная демократия России, если она хочет быть действительно революционной, действительно демократией, должна порвать с этим прошлым, должна вернуть себе, рабочим и крестьянам России, братское доверие рабочих и крестьян Украины!.. Будьте здоровы, дорогой товарищ!..
Ленин приветливо улыбнулся, надвинул кепку на лоб, поднял воротник пальто, дружески кивнул и перешагнул порог.
Подвойский прошел за ним и прикрыл за собой дверь.
Коцюбинский остался один. Волнение распирало ему грудь, и что–то огромное, все увеличиваясь, росло и росло у него внутри, словно рос, становился больше и сильнее он сам. Идти! Действовать! Немедленно! Всего себя, всю свою жизнь — каждое движение, каждый вздох — только борьбе!..
На улице чихнул автомобильный мотор, еще раз чихнул, затем затрещал — и сразу же треск стал затихать, отдаляясь. Ленин уехал.
Дверь отворилась, и вошел Подвойский.
— Ты иди, Юрко, — сказал он, — придешь сюда же завтра утром: сейчас я должен отправить по одному всех членов ЦК. — Он улыбнулся. — Дела хватит на целую ночь! Завтра в девять. Иди! Ребята тебя пропустят… — Он еще раз улыбнулся. —Поговорил–таки с Ильичем! Эх, ты!.. На добрых десять минут задержал…
— Николай Ильич! — воскликнул Коцюбинский. — А по дороге все будет в порядке? Машина надежно доставит Ленина?..
— Все будет в порядке. Обеспечено!.. Ну, ну! — уже рассердился Подвойский. — Говорю тебе: иди!
На улице Коцюбинский остановился прикурить возле двух красногвардейцев, дежуривших на углу. Ему захотелось рассказать им, как он разговаривал сейчас с Лениным и что сказал ему Владимир Ильич. Так полон был он весь сейчас, что невозможно было хранить это богатство только для себя, необходимо было поделиться им с другими. Но часовые дружелюбно кивнули ему, улыбнулись, махнули рукой.
Один сказал:
— Ты уж, браток, не сердись, что малость бока намяли: сам понимаешь…
Второй:
— Иди, иди! И так Николай Ильич ругается…
Юрий пошел.
Теперь никто не следовал за ним, улицы были совсем пустынны — спускалась ночь. Белые ночи кончились, но все же и сейчас, хотя время приближалось к одиннадцати, только–только смеркалось. Было тихо вокруг — здесь, в закоулках Выборгской стороны, но где–то далеко, в центре, то и дело срывалась пулеметная очередь или хлопали выстрелы из винтовок. И тут же затихали. И тогда слышен был только грохот сапог Юрия по выбитой мостовой.
Тихо было в растревоженном, но притаившемся городе — дома по обе стороны улицы вздымались в фантастических петроградских сумерках, словно внезапно материализовавшиеся и тут же заколдованные, вновь окаменевшие призраки. Они были совсем близко, а казалось, лишь мерещились вдалеке.
Юрий шел широким шагом, стуча каблуками о булыжник, вольно глядел он на все, что его окружало, был он, казалось, один в пустынном городе, но в душе его теснился целый мир, и со всем миром говорил он сейчас. Прекрасно жить на земле! И нет лучшей цели в жизни, чем борьба ради того, чтоб жизнь на земле стала прекрасной!
Подходя к Лесному проспекту, он увидел заставу.
Поперек улицы тянулась цепочка фигур в шинелях, на тротуарах толпились кучки военных.
Чья застава? Это были не красногвардейцы, но могла ведь быть какая–нибудь революционная часть. Впрочем, если это даже войска, верные Временному правительству, у Юрия не было оснований опасаться: он направляется к себе в полк, только что выпущен из–под ареста согласно указанию Временного правительства.
Юрий пошел прямо на заставу.
— Кто идет? — раздалось тут же, и от группы на тротуаре отделился офицер с несколькими юнкерами.
Юрий показал полковое удостоверение.
— T–так!.. —протянул офицер, внимательно изучая бумажку, а еще внимательнее приглядываясь к рубцу, пересекавшему щеку Юрия. — Комитетчик?
— Так точно!
Юнкера обступили их и молча поглядывали — угрюмо на Коцюбинского, вопросительно — на офицера.
— Увольнительный? — хмуро спросил офицер.
Юрий объяснил: увольнительного из части он не имеет, так как, во–первых, в последнее время увольнительные билеты вообще перестали практиковать, а во–вторых…
— Перестали практиковать, — злобно прошипел офицер, — в разложившихся, анархических, большевизированных частях! А со вчерашнего дня увольнительные вновь введены во всех частях гарнизона. Co вчерашнего дня ни один военнослужащий не имеет права оставить свою часть и выйти в город без увольнительного — вам это известно?
— Нет, — ответил Коцюбинский, —это мне не известно, так как я только сейчас освобожден из–под ареста согласно договоренности правительства с…
Юнкера зашумели и, грохоча прикладами винтовок о булыжник, придвинулись ближе…
— A! — крикнул офицер. — Из–под ареста! Из тех самых, из бунтовщиков? Большевик?! Вот откуда у тебя эта метка на морде! А я–то гляжу…
Он отступил на шаг, вдруг размахнулся и изо всех сил ударил Юрия в лицо.
Юрий зашатался, едва устоял на ногах.
— Как вы смеете! — крикнул он и бросился к офицеру.
Но несколько юнкеров уже повисли на нем с двух сторон.
— Вы ответите за это! — успел крикнуть Юрий. — Вы — негодяй!
Офицер размахнулся и ударил Юрия еще раз. Юнкера швырнули его на землю.
— Сволочь! Комитетчик! Взять его! Во второе комендантское! На Инженерную!.. — Офицер пнул Юрия ногой и завизжал: — По «договоренности» освобождены все арестованные во время демонстрации, а ты арестован сейчас и на тебя эта «договоренность» уже не распространяется, сволочь! Теперь тебя никто не освободит! Сгниешь, большевистская морда, в тюрьме…
Юрий лежал на мостовой, а офицер и юнкера пинали его сапогами в ребра, топтали ногами.
