Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам
Едва миновав мост, он свернул за ближайший угол, — стрельба, такая частая в центре города, отошла далеко назад, — точно от центра до этой рабочей окраины было не несколько кварталов, а несколько дней пути.
Юрий наконец выпрямился во весь рост. Пули не свистели, кругом было тихо. Окна домов, правда, не светились, но из каждой подворотни выглядывали люди. Не успел Юрий сделать и десяти шагов по мостовой, как справа и слева послышалось:
— Стой! Кто таков?
Слева и справа, одновременно вынырнуло несколько человек — в кепках и пиджаках, но с винтовками.
Юрий вздохнул с облегчением — впервые за эти дни: Красная гвардия!
Шинель на Юрии была солдатская, погоны с гимнастерки сорваны. Он протянул документ — удостоверение солдатского комитета 180–го полка.
Красногвардейцы глядели сурово, но не на документ, а на кровоподтек — во всю щеку Юрия, от переносицы к подбородку.
— Казачья нагайка? — спросил степенный рабочий с длинными седыми усами, очевидно старший десятка.
— Нагайка…
— На демонстрации заработал?
— На демонстрации…
— А откуда идешь?
— Из комендантского управления.
Красногвардейцы придвинулись ближе, суровые лица были все еще насторожены, но взгляды стали мягче.
— Товарищи! — взволнованно заговорил Юрий. — Товарищи! Скажите! Что с Лениным? Ленин на воле? Не захватили?..
Красногвардейцы переглянулись, кое–кто улыбнулся, кое–кто окинул приязненным взглядом, но лица оставались все так же непроницаемы. Тот, что с седыми усами, внимательно вглядывался в побледневшее от волнения лицо неизвестного в солдатской шинели и с документами, выданными солдатским комитетом, точно хотел проникнуть ему в душу: ведь теперь и солдаты бывали разные и в солдатские комитеты попадал иной раз черт знает кто!
— Из сто восьмидесятого, говоришь? —переспросил старик, не отвечая Юрию.
— Сто восьмидесятый хорошо держался! —подал голос кто–то из окружающих.
— Где ваших били? — спросил старик.
— На Литейном. Там и попались, когда с Охты казаки подошли. Так как же Ленин, товарищи?..
— Правильно! —подтвердил тот же голос. — Так оно и было!
— Правильно, — повторил и старик. И вдруг добавил: — А Ленина мы не отдадим, так и знай!
Коцюбинский перевел дыхание. Итак, с Лениным все хорошо!
— Куда сейчас идешь? — спросил старик.
Ответить Юрий не имел права: адрес был конспиративный.
— Пробираюсь в полк, — ответил он. — Значит, с Лениным все в порядке, товарищи? Где он?
— А ты не сомневайся, — сказал старик, — и не спрашивай. Врагу нет к Ленину пути, где бы он ни был. А друга он и сам найдет, — прибавил он твердо. И тут же спросил: — А не боишься в полк возвращаться? Хотя и по договору отпущен, но их брату, буржуйским прихвостням, разве можно доверять?
— Опасность, конечно, есть, — сказал Коцюбинский, — но ведь я — большевик.
— Большевик, говоришь?
— А вы? —спросил Коцюбинский. — Вы откуда? Чей это отряд?
— С «Русского Рено» мы, — с достоинством отвечал старик и прибавил, пряча усмешку в длинных усах: — Есть такой… французский заводик в нашем российском Питере… И заметь: заводик–то большевистский!
Коцюбинский обрадовался:
— Я о вашем заводе знаю. Ведь вы еще в марте послали в Советы одних большевиков!
Радостный возглас солдата приятно было услышать красногвардейцам: они доброжелательно заулыбались, теснее окружили Коцюбинского, кто–то дружески хлопнул его по спине, другой вынул пачку «Раскурочных» фабрики Гудал и протянул Юрию.
Седоусый сказал:
— Ну что ж, иди, товарищ, своей дорогой, — и добавил, точно оправдываясь: — Стоим на страже, чтоб не пробрались контрики. — Видно было, что он гордится этим. — На нашу сторону они и сунуться боятся: тут, товарищ, наша рабочая власть!.. Иди! — сурово оборвал он, словно недовольный, что разболтался: — Если ты и вправду большевик, так, верно, по делу торопишься. Иди! Будь здоров!
Он кивнул. Кто–то из тех, кто стоял поближе, пожал Коцюбинскому руку. Но когда Юрий отошел на несколько шагов, старик крикнул ему вдогонку:
— Чтоб все правильно было, ты уж прости: за тобой на всякий случай наши ребята пойдут. Такое, сынок, дело: опасаемся, чтобы провокаторы да шпики не пролезли…
Он отдал распоряжение, и двое парней, отделившись от кучки, пошли за Коцюбинским шагах в двадцати.
Это несколько обескуражило Юрия: вот тебе и на! Ведь он не имеет права воспользоваться конспиративным адресом, пока не убедится, что никто не видит, в какой дом он идет.
Но на сердце было легко и радостно: Ленин на воле, Ленина не захватили, приказ Керенского об аресте Ильича выполнить не удалось!.. И — красногвардейцы! Поражение не обескуражило рабочий класс. Крепко взял пролетариат в свои руки оружие!..
Юрий свернул с Сампсониевского проспекта на Сердобольскую улицу и неожиданно столкнулся еще с двумя красногвардейцами, чуть не сбив переднего с ног. Эти двое были без винтовок, но руки держали в карманах, и тот, которого Юрий толкнул, сразу же выхватил браунинг.
— Стой!
Юрий остановился.
— Руки вверх!
Юрий поднял руки.
Второй быстро ощупал карманы шинели и галифе.
— Оружия ищете — усмехнулся Коцюбинский. — Оружие было, да в комендатуре забрали и даже расписки не выдали.
Но красногвардейцы — молодые ребята — уставились на кровоподтек на лице Юрия:
— Где морду попортил? По пьяной лавочке?
В это время приблизились те двое, что шли следом.
— Наш это! — крикнул один из них. — Старик уже проверял! Пусть идет своей дорогой. Из тюрьмы после демонстрации.
Красногвардейцы сошлись все четверо, и Коцюбинский стоял среди них растерянный — что же теперь делать? На дощечке углового дома значился тот самый номер, которой ему и был нужен: 92 — по Сампсониевкому, 1 — по Сердобольской… Но он не мог войти туда при людях, хотя бы это и были красногвардейцы, свои. Пройти мимо? Они пойдут за ним следом. Вернуться сюда позднее? Спросят — зачем?
Петлять? Сразу вызовет подозрение… Как же попасть на конспиративную квартиру?
И тут возникла страшная мысль: явки уже не существует, конспиративной квартиры здесь нет, — ведь не может быть, чтобы конспиративную квартиру охраняли открытые наружные посты… Как же тогда найти связь?
— Иди себе, иди, землячок! — подбодрил его один из посланных седоусым. — Иди вперед, а мы за тобой…
— Ребята! — крикнул Коцюбинский. — Зовите вашего старшего. Как хотите, а я отсюда дальше не пойду…
— Как это не пойдешь? — изумились оба. — А говорил: тебе в свой полк надо…
И тогда вот что произошло. Коцюбинский только успел заметить, как двое, стоявшие перед ним, перемигнулись с теми, что были сзади, — а там уже ничего увидеть не мог. Один согнутым локтем запрокинул ему голову назад, другой набросил на лицо какую–то тряпку, а остальные вязали веревкой руки.
Потом его куда–то поволокли, скрипнула калитка, а может, дверь, под ногами он почувствовал порог, его ухватили под мышки и поволокли быстрее — так, что ноги тащились по земле. И все это делалось молча, в абсолютной тишине, только кто–то прошептал: «А черт его знает, может, провокатор или шпик… чего ему, сукину сыну, тут надо…» И кто–то тоже шепотом ответил: «Хотел видеть старшего, так сейчас увидит… ”
Потом его поставили на ноги и тут же надавили на плечи — он сел на табурет. Было тихо, он различал только тяжелое дыхание стоявших рядом, а один голос промолвил негромко:
— Разберитесь, товарищ Подвойский. Может, и в самом деле свой, а может, подосланный: действовали в точности по вашей инструкции.
— Подвойский! — вскрикнул Юрий. — Николай Ильич!..
И Юрий рассмеялся: да ведь именно Подвойский, глава «военки», и был ему нужен!.. Смех сквозь толстую мешковину был еле слышен — глухой, как из–под земли.
— Кто это? — услышал он такой знакомый голос Подвойского, начальника по «военке», старого друга и учителя по черниговскому дореволюционному подполью, отца по партийной жизни.
Но повязки с глаз у Юрия не сняли, только чья–то рука сдвинула тряпку, освобождая рот. Мешковина больно царапнула раненую щеку, и Юрий чуть не вскрикнул.
— Это я! Коцюбинский!
— Юрко?
Повязка упала с глаз, и Юрий увидел дорогое лицо с подстриженными усами и бородкой клинышком. Четверо красногвардейцев смущенно переглядывались.
— Вот те на! Значит, свой?
Но Подвойский не улыбнулся. Лицо у него было взволнованно и сосредоточенно.
— Спасибо, товарищи, —сказал он красногвардейцам. — Вы действовали правильно. Можете идти. Товарищ останется здесь.
Он подождал, пока красногвардейцы, неловко посмеиваясь, выходили из комнаты, и Коцюбинский успел осмотреться в тесной прихожей провинциальной на вид квартирки: стены оклеены дешевыми обоями — мелкие, пестрые цветочки по светлому полю. В углу вешалка, на ней пальто, несколько шляп, кепка.
