Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Я бы желал, чтобы его черт взял, потому что вижу, что он только именем король, а ума в нем ничего нет, а как самый скот; буду стараться, чтоб его куда-нибудь отпустить бессорно!
Но разойтись «бессорно» с королем Балтаджи Мехме-ду никак не удалось, и новая жалоба короля на везира была передана Понятовским через мать султана. И второй раз повелитель правоверных нахмурил брови и приказал неаиру в Стамбул не входить, а остановиться со своим воинством в Адрианополе и стоять там, пока русские не очистят Азов.
В бешенстве везир отправил к королю трех бунчужных пашей с отрядом спагов, дабы выдворить Карла XII за пределы Блистательной Порты. На словах Балтаджи Мехмед наказал своим посланцам, что ежели король не выйдет по доброй воле, то он повелевает им схватить гиура и доставить его в простой телеге в лагерь к везиру.
— На днях я выполню свое обещание и вышлю-таки наконец этого черта! — горделиво сообщил везир Шафирову, с которым у него были частые конфиденции.
— Как только сие учинится, мы тотчас очистим Азов, сроем Таганрог и поднепровские городки...— Шафиров в знак благодарности положил руку на сердце.— А бакшиш... царский бакшиш везир непременно получит в Константинополе, по ратификации мира султаном Ахмедом. Даю честное слово в том! — И слово то было для Балтаджи Мехмеда на вес золота.
Однако везир напрасно доверился своим бунчужным пашам. Когда они прискакали в королевский лагерь, Карл XII приказал шведским солдатам примкнуть к ружьям штыки и велел своему любимцу Гротгузену, выучившему турецкий язык, перевести посланцам, чтобы они говорили с ним впредь с великим рассуждением, иначе он велит подпалить им бороды. Бунчужные паши с тревогой глянули на холодное и невозмутимое лицо короля, вспомнили, что, как сообщил им янычарский ага Юсуп перед отъездом, султан уже дважды хмурил брови при одном упоминании о везире и не допустил его в столицу, и, пятясь задом, почтительно удалились из королевской палатки.
— Кто знает,— рассуждали паши на обратном пути,— ежели король ведет себя столь надменно, не получил ли он письмо от самого повелителя правоверных, в котором султан снова обещает ему свое заступничество?
И паши не ошиблись, ибо, пока они ездили к королю, крымский хан Девлет-Гирей был принят султаном, овладел его ухом и поведал ему все, что видел с другого берега Прута, на котором он отсиделся в течение всей битвы. И в третий раз при имени Балтаджи Мехмеда султан нахмурил свои густые брови, и то был последний знак. 8 ноября 1711 года везир был смещен и заменен предводителем янычар, бесстрашным Юсуп-пашой, который, конечно же, не забыл своего великого позора, нанесенного ему везиром на Пруте. И вскоре прутский победитель Балтаджи Мехмед получил зловещий подарок от султана: шелковый шнурок, понял тот знак, и благородно отошел в рай, обещанный пророком.
Что касается русских заложников Шафирова и Шереметева, то они были брошены в темницу того самого Семибашенного замка, где уже многие месяцы томился Петр Андреевич Толстой. Отношения Оттоманской Порты с Россией снова были прерваны, и султан объявил, что по весне сам поведет свое воинство против русских гяуров и обманщиков.
Казалось, король снова выиграл партию и потому хладнокровно распорядился достроить на зиму для себя и свиты малый дворец и отдельный дом для своего нового фаворита Гротгузена, с которым он мог спокойно гулять и играть в шахматы, пока султан собирает войска в Адрианополе. Изредка между такими развлечениями, как шах-магы или игра в воланы, Карл XII вспоминал Швецию и посылал туда рескрипты о новых наборах в армию, более жестоком обращении с русскими пленными и некоторых украшениях королевского дворца в Стокгольме.
Однако король не учитывал, что Восток переменчив, пак река. Хотя Высокая Порта дважды в 1712 году объявляла войну России, нового похода не получилось. И дело не в том, что Толстой и Шафиров раздали великий бакшиш многим вельможам. Блистательной Порте непонятно было, за что же воевать, после того как русские сами отдали Азов, срыли свои крепости и сожгли свой Азовский флот. И изнеженный султан улыбнулся и вернулся к своим музыкальным инструментам, а его янычары, среди которых жила крепкая память о кровавой бойне на Пруте, с великой радостью разошлись по домам.
Отныне король стал больше не нужен Высокой Порте, и новый везир передал секретарю Шафирова: «Король шведский сам дурак, и посол его такой же дурак... Скажи канцлеру, что с мула седло уже снято, и если этот сумасбродный король будет еще упрямиться и ехать из государства нашего не захочет, то мы его зашлем в такую даль, где он может и исчезнуть!» А когда русские заложники были освобождены из Семибашенного замка, на встрече с Шафировым везир самолично разъяснил вице-канцлеру: «Не бойтесь, чтоб шведский король мог теперь здесь что-нибудь сделать, хотя он и хлопочет, и всюду суется, уподобляясь человеку, посаженному на кол: с тоски то за то, то за другое хватается!»
Меж тем король в далеких от Стамбула Бендерах все еще не ведал, что с мула седло уже снято и на Босфоре над его головой сгустились черные тучи. Карл XII все еще надеялся на новый турецкий поход, и, когда в январе 1713 года в Бендеры прибыл крымский хан, король решил, что поход тот уже начался. Однако старый друг Девлет-Гирей привез не указ о походе против Москвы, а султанский гатти-шериф о почетной высылке Карла XII через Польшу. Под нажимом Оттоманской империи польский король Август согласился пропустить Карла XII через польские владения в Данциг, а оттуда в Швецию. Почетный конвой короля должно было составить десятитысячное татаро-турецкое войско во главе с крымским ханом и сераскером Бендер. На дорожные расходы султан прислал шестьсот тысяч талеров и дарил притом королю свою карету и девятнадцать чистокровных арабских скакунов.
Девлет-Гирей лично передал Карлу и дары и гатти-шериф султана. Хан был в особом восхищении от арабских скакунов, любовно трепал их гривы и весело смеялся:
— На таких лошадях, мой король, мы вихрем домчимся до Балтики. А за морем тебя ждет твоя страна!
Карл XII надменно взглянул на ордынца, который тоже, как полагал король, куплен за московские деньги (новый роскошный ханский халат, отороченный сибирскими соболями, был в его глазах явным тому доказательством), и небрежно ответил, что к скорому отъезду он еще не готов. Султан же, добавил король, его лучший друг и просто не мог отдать такой неожиданный приказ!
— Ты хочешь сказать, что гатти-шериф подложный? — По своей горячности хан едва было не схватился за саблю.
Король ему не отвечал, повернувшись спиной, а Гротгузен объявил хану, что королевская аудиенция на том закончена.
В тот же день шведский лагерь был окружен татарскими разъездами, а хан послал грозное письмо, в котором угрожал, что ежели король будет и впрямь дурить, как бы ему, хану, не пришлось прибегнуть к оружию. Так начался калабалык — великая охота на льва.
Первоначально казалось, ничего в положении шведов под Бендерами не переменилось: когда король встречался с татарскими разъездами, они расступались. Задерживали только купцов, шедших с товарами в шведский лагерь, но и тех за небольшой бакшиш пропускали. Девлет-Гирей поджидал новый гатти-шериф султана и приказал пока не трогать короля.
Но вот и сераскер Бендер снял почетный караул янычар у королевского дворца и перестал поставлять бесплатный фураж в Варницу. В ответ король приказал открыто пристрелить арабских скакунов — подарок султана.
— Коль турки отняли у меня сено, то мне не нужны и их лошади! —высокомерно заявил он голштинскому послу Фабрициусу, который пришел уговаривать его принять предложение об отъезде.
— Но султан просто прикажет арестовать ваше величество,— заломил в отчаянии руки голштинский дипломат, имевший четкие инструкции от своего министра — барона Герца — как можно скорей добиться возвращения короля в Швецию.
— Силе мы противопоставим силу! — невозмутимо
ответил король и продолжил игру в воланы с Гротгузеном.
Известие, что король пристрелил султанских лошадей, ошеломило и хана, и сераскера.
— Безумец! Таких коней загубил! Я ему это припомню! — заскрежетал зубами татарин, страстный любитель лошадей.
— Сумасшедший! Ведь это оскорбление самого падишаха! — запричитал сераскер.
И оба немедля послали гонцов к султану.
Весть о печальной судьбе даров падишаха была воспринята в Адрианополе, где стоял Ахмед III со своим двором, как прямое оскорбление султана. Только полным незнанием восточных обычаев или открытым пренебрежением можно было объяснить поступок короля.
— Он плюнул нам в лицо, он отверг подарок кунака! — закричал султан французскому послу, пытавшемуся оправдать поступок Карла.
Спешно созванный Диван, сей совет министров и мудрецов, полностью разделял гнев повелителя. Тут же составили новый гатти-шериф, в коем сераскеру и хану приказывалось схватить короля живым или мертвым.
