Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
В один из периодов упадка духа к Сципиону подошел старший сын и попросил ознакомиться с его новой работой. Оказывается, он оставил историю Пунийских войн и обратился к жизнеописаниям. Это не понравилось отцу, показалось ему свидетельством отсутствия целеустремленности Публия и его недобросовестности в труде, потому он резко раскритиковал такой поворот в тематике и не удостоил новое произведение внимания. Но через некоторое время младший Публий снова напомнил старшему о плодах своего вдохновения, заявив при этом, что он тщательно переработал сочинение и приблизил его к желанному идеалу, заложенному в душе каждого художника. Отец поморщился и нехотя взял свиток, однако не спешил с его прочтением. Он опасался новых разочарований, а кроме того, испытывал отвращение ко всяким теоретическим трудам вообще, поскольку потерял смысл собственной работы.
Когда-то Сципион говорил друзьям, что на досуге у него особенно много дел, имея в виду писательскую деятельность. Он много жил и много размышлял, ему было что рассказать людям, но, разочаровавшись в перспективах человечества, он не захотел оставлять на поруганье презренной толпе результаты изысканий своего ума и полетов души и уничтожил все написанные им свитки. «Те, кто читает Катона, не достойны читать Сципиона», — произнес он, глядя на пылающий в очаге папирус. С тех пор бывали моменты, когда Публий раскаивался в содеянном, но тут же гнал все сомнения прочь, считая их непростительной слабостью для человека его масштаба. Решение принято, и он следовал ему неуклонно. Бросив писать, он прекратил и чтение. К чему читать о добродетели, если в мире утвердился порок, внимать книжной мудрости, если вокруг царствует невежество, вникать в рассуждения о благе и смысле жизни, когда сама жизнь выродилась в азартные скачки, в жестокую погоню за миражем фиктивных ценностей? Если Публий теперь и думал о ком-либо из греков, то отнюдь не в связи с их учением, так, например, Зенона он вспоминал лишь в связи с тем, что тот покончил с собою, задержав дыхание.
Но при всем том, Сципион сознавал, что не имеет права переносить свои взгляды на сына, для которого писательская деятельность была единственной дверью в жизнь. Поэтому он, творя над собою насилие, в конце концов развернул свиток, однако, едва коснувшись взглядом строк, вдруг преобразился и неожиданно легко прочел его целиком, не прерываясь и даже не меняя позы. Это было захватывающее повествование о жизни Марка Фурия Камилла, исполненное боли за катастрофическое неразумие народа и муки великого человека, но прежде всего — веры в окончательное торжество справедливости. Закончив чтение, Сципион надолго задумался. Произведение было написано талантливо, однако не это являлось предметом его размышлений. Публия поразил смысл сочинения, выпукло проступающий на полотне представленных событий. Да, римский народ, пойдя на поводу у худших из граждан, оклеветал и неправедно осудил Камилла, но за это подвергся нашествию варваров, практически уничтоживших Рим, и лишь вмешательство простившего соотечественников изгнанника спасло Город от окончательной гибели. Народ осознал ошибку, опять пошел за Камиллом и благодаря этому победил иноземного врага, а затем и восстановил родной город. Здесь не было ничего нового для Сципиона, и сама по себе эта история мало его вдохновляла, поскольку он понимал, что в те века народ в глубине души своей был чист и лишь под действием дурных веяний на него садился налет порока, который можно было удалить, тогда как теперь порча вызревала в человеческих недрах и, проступая наружу, свидетельствовала о полной нравственной гибели людей. Новым для него стало то, что эту тему избрал его сын. Что руководило им? Созвучие этого повествования с жизнью самого Сципиона несомненно, причем в нем как бы дается оптимистическое продолжение его судьбы. Что это значит? Ищет ли юный Публий положительный выход из тупика для государства с тем, чтобы вместе с Отечеством и самому обрести смысл жизни, или старается ярким историческим примером воодушевить отца? А может быть, он упрекает его за отход от дел и ставит ему в пример Камилла, который в критической ситуации продолжал верить в победу справедливости и добился ее?
Сципион перечитал сочинение во второй и в третий раз и тогда окончательно понял, что оно обращено к нему и только к нему. Истинным героем этого жизнеописания Марка Фурия Камилла являлся Сципион Африканский. Многие детали в изображении суда и травли четырехкратного триумфатора чернью были взяты из недавней истории Сципионов, но еще более значительное сходство обнаруживалось в описании переживаний безвинно осужденного. По отрывочным фразам и мелким деталям поведения Сципиона его сын воссоздал картину грандиозной трагедии большой личности. С присущей художнику способностью проникать за кулисы внешних явлений в сердцевину чужой души он узрел и суть обиды Сципиона, и ее тончайшие нюансы, а поскольку он их не только увидел, но и сам пережил благодаря таланту перевоплощенья, то сумел достойным образом все это запечатлеть в неровных строках нервного почерка.
Сципион был тронут такой заботой сына, явленной в столь необычной и энергетически насыщенной форме, но не более того. В те времена художественный талант ценился только в изображении эпических картин битв или политических распрей, но не в передаче психологии страдающего индивида. Возможно, где-нибудь на Востоке, в эллинистическом мире, у этого художественного произведения и нашлись бы ценители, но не так дело обстояло в Риме.
Сципион позвал Публия и сообщил, что прочел его труд. Потом он некоторое время помолчал, ожидая, пока утихнет волнение молодого автора, а затем сказал:
— Работа любопытная, яркая, но… бесполезная. Она не заслужит признания граждан, потому как не является ни историческим исследованием, ни поэмой.
— Я это знаю, но я ставил перед собою более благородную цель, нежели поучать или забавлять сограждан, — с достоинством ответил Публий.
— Дорогой мой Публий, нет задачи благороднее, чем воспитывать соотечественников, но, увы, это не всегда возможно: существуют целые поколения, изначально созданные обществом слепыми и глухими. А что касается твоей цели, то скажу так: я ценю тебя как сына, но пока не могу отметить как большого историка, тогда как второе долговечнее первого, а значит, предпочтительнее.
— Оно представляется тебе предпочтительным лишь потому, что я не сумел, как следует, исполнить задуманное, — с огорчением заметил Публий.
— Нет, на избранном тобою пути дальше двигаться некуда, ты достиг вершины, так что дело не в исполнении, просто бывают такие времена, когда не стоит трогать руины разрушенных городов, а надлежит создавать новые очаги жизни. Я свое назначенье исполнил, и обескураживающий результат, ставший итогом моих побед, выбил меня с моей орбиты. Я не знаю действенных путей к выходу государства из морального кризиса, а вслепую блуждать по дебрям подлости и лжи не желаю, поэтому я ушел. А вот ты в силу своего возраста уйти не имеешь права, ты еще не исчерпал заложенный в тебя природой и нашим Римом потенциал, а потому обязан искать дорогу к победе. Я сжимал в руках меч и двигал легионы, твое оружие — стиль и мысль. Ступай же смело вперед, как в свое время сделал это я, и пусть тебе повезет больше, чем мне.
Немного подумав, младший Публий сказал:
— Да, ты прошел большую часть пути и прошел доблестно, меня же еще в детстве закружил смерч болезни и перебросил сразу к финишу. Так что мы оба у черты. Глобальное зло разлилось над миром, ныне благоденствуют лишь мерзавцы да болваны. Ведь только посмотри: нет в Риме человека, выносливее крепкого, как лошадиное копыто, Порция, пышут самыми яркими красками здоровья физиономии Теренция и Петилиев, а сколько звериной энергии у фанатичных поклонников золотого истукана слепой богини Алчности! Нам же достается только все плохое, в том числе, болезни. Так, недуг отнял у тебя славу победителя Антиоха и втоптал мой ум и прочие способности в бездонную трясину немощи. Я заметил, что в последние годы неестественно часто болеют и другие честные люди.
Сципион не знал, что ответить юному старцу, и бессильно поник головою.
Вскоре после этой сцены здоровье Публия вновь ухудшилось то ли от переутомления, то ли от разочарования, и он слег на несколько месяцев. Отец ежедневно проводил у его ложа четыре-шесть часов. Стараясь отвлечь больного от грустных мыслей, а заодно расширить его исторические познания в расчете на будущую писательскую деятельность, Сципион читал ему греческие книги. По ходу чтения они обсуждали представленные на их суд древними авторами события и особенно жарко спорили по вопросам оценки знаменитых личностей. Как это ни странно на первый взгляд, телесно слабый и вялый в жизни молодой человек проявлял большую склонность к авантюризму, нежели его отец, проведший три блистательно-дерзкие военные кампании и предпринявший неисчислимое множество отчаянно-смелых боевых операций. Публий симпатизировал таким людям, как Александр, Пирр, Алкивиад, Лисандр, Кир Младший и порою восхищался даже Ганнибалом. Сколь ни близки были по духу отец и сын, эпоха взяла свое: она раскрасила нрав представителя нового поколения в вызывающе пестрые цвета эллинистического индивидуализма. Как ни доказывал старший Сципион младшему, что объекты его восторга являются типичными представителями вымирающей цивилизации и не несут в себе ничего иного, кроме хищной энергии разрушения, тот стоял на своем и по-прежнему считал вполне допустимым для выдающихся людей использовать все имеющиеся под руками средства ради достижения славы. Впрочем, индивидуализм Публия выступал как бы незаконным сыном его мировоззрения, возникшим из мутных волн эмоций, тогда как разумом он был республиканец и при этом даже не подозревал, что одно, по сути, противоречит другому.
