Льюис Уоллес - Бен-Гур
– Мои хорошие знакомые из Галилеи.
Люди эти приносили ему информацию обо всех передвижениях Назаретянина и о планах Его врагов, раввинов и римлян. Он знал, что жизнь этого человека находится в опасности, но не мог допустить, что среди Его врагов найдется наглец, который посмеет посягнуть на нее в такой момент. Множество надежных людей, собравшихся в городе и вокруг него, представлялось ему достаточно надежной гарантией безопасности. И все же, говоря по правде, уверенность Бен-Гура в большей степени зиждилась на чудесной силе Христа. Рассуждая чисто по-человечески, господин, обладающий столь значительной властью над жизнью и смертью, столь часто использовавший ее для блага других людей, просто не мог не позаботиться и о себе – все это было столь же несомненно, сколь и необъяснимо.
Не следует забывать о том, что все это происходило в промежутке между 21 марта – считая по современному календарю – и 25-м. Вечером последнего дня Бен-Гур уступил своему нетерпению и отправился верхом в город, пообещав вернуться ближе к ночи.
Свежий конь, сам выбрав себе аллюр, быстро понес его вперед. Ни один взор не провожал всадника – ни мужчины, ни женщины, ни ребенка. Хотя стук конских копыт по каменистой дороге будил гулкое эхо, отражаясь от окружающих скал, ни один человек не выглянул, чтобы взглянуть на спешащего путника. Окна домов вдоль дороги были темны; огни у входа в них были потушены; сама дорога пустынна – наступил канун Песаха, час «между вечерами», когда все пришедшие на праздник собрались в центре города, чтобы присутствовать при ритуальном заклании агнца и в ожидании того часа, когда первая загоревшаяся на небе звезда станет сигналом к всеобщему веселью и застолью.
Проскакав через северные ворота в город, всадник увидел у своих ног Иерусалим во всем великолепии его славы, освещенный всеми огнями и готовый к встрече Господа.
Глава 6
Нильская змея
Бен-Гур сошел с коня у входа в тот караван-сарай, из которого более чем тридцать лет назад вышли трое мудрецов, направляясь в Вифлеем. Оставив там коня на попечение своих соратников-арабов, он вскоре уже входил в калитку отцовского дома. Поднявшись в большую залу, он послал за Маллухом, а потом попросил известить о своем прибытии купца и египтянина. Оказалось, что они отправились в паланкинах посмотреть на празднество, хотя египтянин, как ему сообщили, был очень слаб.
Надо сказать, что Бен-Гур, велев слуге сообщить Балтазару о своем прибытии, рассчитывал на то, что весть эта дойдет и до его дочери. Так оно и случилось. Когда вернувшийся слуга докладывал ему о том, что происходит с египтянином, штора, закрывавшая дверной проем, откинулась в сторону. В залу вошла юная египтянка и прошла – вернее сказать, проплыла, окутанная белым облаком полупрозрачной ткани, в которой она так любила появляться, – к ее центру, где был ярче всего свет большой бронзовой меноры[152], стоявшей на полу. Свет, позволявший видеть ее тело сквозь тонкую ткань, ничуть не пугал девушку.
Слуга вышел из залы, оставив их наедине.
Из-за всех столь важных для него событий последних нескольких дней Бен-Гур едва ли хоть раз вспоминал прекрасную египтянку. Если же она все-таки приходила ему на память, то только как мимолетное обещание восторга, который ждет его и будет ждать.
Но теперь, когда Бен-Гур вновь увидел ее, очарование этой женщины дало ему почувствовать себя с прежней силой. Он сделал несколько шагов к ней, но внезапно остановился, всматриваясь. Такой он ее еще никогда не видел!
Вплоть до сего дня она была искусительницей, пытающейся завоевать его, – это сквозило в манере ее общения, во всех бросаемых на него взглядах, в каждом знаке ее внимания. Когда он был в ее обществе, она окружала его атмосферой восторженного почитания; покинув ее, он уносил с собой тоску по ней, побуждавшую его спешить поскорее вернуться. Для него она подводила красками свои лучистые миндалевидные глаза; для него звучали истории любви, услышанные ею от профессиональных сказителей на улицах Александрии; ему были предназначены бесконечные восклицания восторга, улыбки, песни Нила, украшения из самоцветов, наряды из тончайших тканей. Древнейшая из древних людская мысль о том, что красота является наградой для героя, никогда еще не воплощалась столь наглядно, как это ухитрялась придумывать она; тем более что он не должен был сомневаться в том, что героем является именно он, – бесчисленное множество раз она давала понять это столь же естественно, сколь естественной была ее красота, а уж древний Египет изобрел для этого множество способов.
Такой египтянка была привычна Бен-Гуру с памятной ночи лодочной прогулки по озеру в Пальмовом саду. Но ныне!
Она была бесстрастна, как мраморная статуя; лишь маленькая головка была гордо запрокинута, ноздри слегка раздуты, а чувственная нижняя губа выступала под верхней чуть больше, чем обычно. Разговор начала она.
– Ты пришел как раз вовремя, о сын Гура, – произнесла она отчетливо резким голосом. – Я хочу поблагодарить тебя за гостеприимство; послезавтра у меня может и не быть возможности сделать это.
Не отрывая от нее взгляда, Бен-Гур слегка склонил голову.
– Мне доводилось слышать про обычай, которого строго придерживаются в своем кругу игроки в кости, – продолжала она. – Когда игра окончена, они сверяются с записями на своих табулах и подводят счета; затем они поднимают чаши с вином в честь богов и возлагают корону на голову самого удачливого игрока. Мы с тобой тоже занимались игрой – она продолжалась много дней и ночей. Почему бы и нам, коль скоро мы доиграли ее до конца, не посмотреть, кому по праву должна принадлежать эта корона?
Все так же не сводя с нее взгляда, Бен-Гур беспечно ответил:
– Мужчина не может помешать женщине поступать так, как ей хочется.
– Скажи мне, – продолжала она, склонив голову и насмешливо улыбнувшись, – скажи мне, о князь Иерусалима, где сейчас он, этот сын плотника из Назарета и в то же самое время Сын Господа, от которого в последнее время все только и ждали всяких чудес?
Нетерпеливо взмахнув рукой, он ответил:
– Я не сторож Ему.
Прекрасная головка склонилась еще ниже.
– Разрушил ли он Рим до основания?
И снова, но уже с раздражением Бен-Гур взмахнул рукой.
– И где же он основал свою столицу? – продолжала она. – Не могу ли я взглянуть на его трон и на бронзовых львов, охраняющих его? А его дворец – он воскрешает мертвых, так что же ему стоит возвести себе золотой дворец? Ему надо всего лишь топнуть ногой и произнести одно только слово – и тут же воздвигнется дворец с колоннами, как в Карнаке.
Слова ее зашли чересчур далеко, чтобы быть просто шуткой, вопросы звучали оскорбительно, тон был недружелюбным. Видя это, он насторожился и, пытаясь свести все к шутке, сказал:
– О Египет, давай подождем еще немного, день-другой, может быть, неделю, и тогда увидим Его самого, Его дворец и львов.
Не обращая внимания на его слова, она продолжала:
– И почему я должна видеть тебя в этом одеянии? Эта одежда не для человека власти. Мне довелось однажды видеть сатрапа Тегерана, он был облачен в шелковый тюрбан и затканный золотом кафтан, а эфес и ножны его сабли ослепили меня сиянием драгоценных камней, которыми они были усыпаны. Мне казалось, что сам Осирис облек его солнечным сиянием славы. Боюсь, что ты не вступил во владение своим царством – тем царством, которое я хотела разделить с тобой.
– Дочь моего почтенного гостя любезнее, чем сама представляет. Она позволила мне понять, что Исида может лишь поцеловать сердце, не завладевая им целиком.
Бен-Гур произнес эти слова холодно-вежливым тоном, и Айрас, поиграв некоторое время бриллиантовой подвеской своего мониста, возразила:
– Для еврея ты очень умен, о сын Гура. Я видела, как этот ваш чаемый Царь Иудейский вступал в Иерусалим. Ты говорил нам, что он в тот же самый день объявит себя Царем Иудейским со ступеней Храма. Я своими глазами видела, как процессия спускалась с холма, неся его на руках. Слышала их пение. Любовалась, когда они размахивали пальмовыми ветвями. Я все время пыталась увидеть среди них человека царственного обличья – всадника, облаченного в пурпур; колесничего в доспехах сверкающей бронзы; величавого воина со щитом в руке. Я искала взглядом его почетный эскорт. Мечтала увидеть князя Иерусалима, командующего этим эскортом или идущего во главе когорты одного из галилейских легионов.
Она послала Бен-Гуру взгляд, полный презрения, а затем рассмеялась ему в лицо, словно возникшая в ее памяти картина была слишком нелепа, чтобы удержаться от смеха.
– И вместо Сезостриса, возвращающегося с триумфом, или Цезаря в шлеме и при оружии – ха-ха-ха! – я увидела мужчину женственного обличья, восседающего на осле и со слезами на глазах. Царь! Сын Божий! Спаситель мира! Ха-ха-ха!
