Льюис Уоллес - Бен-Гур
Когда первый восторг от обретения прошел, мать сказала:
– В нашем счастье, дети мои, не следует нам быть неблагодарными. Начнем же нашу новую жизнь с признательности Тому, Кому мы все столь много обязаны.
Они опустились на колени, к ним присоединилась и Амра; так что молитва в устах старшей из женщин прозвучала подобно псалму.
Тирца повторяла слова молитвы вслед за матерью; то же делал и Бен-Гур, хотя и не со столь же незамутненным сознанием и не задающейся никакими сомнениями верой. Поэтому, когда они, окончив молитву, поднялись с колен, он спросил:
– В Назарете, мама, где этот человек родился, его называют сыном плотника. Кто же он такой?
Взор женщины, исполненный нежности, остановился на ее сыне, и она ответила так же, как и самому Назаретянину:
– Это Мессия.
– И откуда же исходит его сила?
– Мы можем судить по тому, что эта сила сделала с нами. Скажи мне, применял ли он ее когда-нибудь дурно?
– Нет.
– Вот тебе и ответ. Он получил свою силу от Господа.
Не так-то просто в одночасье избавиться от надежд, взлелеянных годами и ставшими частью всего существа. Хотя Бен-Гур и понимал рассудком, что они не более чем мирская тщета, амбиции его продолжали еще свою собственную жизнь в его душе. Он пока еще упорствовал в своих заблуждениях, как упорствуют в них до сих пор люди, меряющие Христа по себе. Сколь плодотворнее бы было им мерить себя по Христу!
И естественно, мать была первым человеком, подумавшим о чисто житейских вещах.
– Что мы будем делать теперь, сын мой? Куда направимся?
Тогда Бен-Гур, вернувшись к повседневным заботам, увидел, что малейший намек на недуг исчез с обновленных членов его семьи; что каждый из них снова стал точно таким же, каким он был до болезни; что плоть их снова сияет чистотой, словно кожа младенца – как и у Наамана[149], вышедшего из воды, – и он, сняв с себя накидку, набросил ее на плечи Тирцы.
– Возьми ее, – улыбаясь, произнес он, – до сих пор прохожие избегали глядеть на тебя по одной причине, теперь же без этой накидки они не смогут не смотреть на тебя.
Когда он снял накидку, обнаружилось, что к поясу его привешен меч.
– Разве сейчас идет война? – удивленно спросила мать.
– Нет.
– Тогда почему же ты вооружен?
– Возможно, надо будет защищать Назаретянина.
– Неужели у Него есть враги? И кто же они?
– Увы, мама, далеко не все из них римляне!
– Разве Он не сын Израиля и не мирный человек?
– Никто больше Его не привержен миру; но, по мнению раввинов и теологов, Он виновен в куда большем преступлении.
– Каком преступлении?
– Он учит, что и необрезанный неиудей столь же достоин Царства Божия, что и иудей самых строгих правил. Он принес в мир Новый Завет.
Мать ничего не сказала, и все четверо укрылись от солнечных лучей в тени дерева, росшего у скалы. Как ни хотелось им всем поскорее очутиться у себя дома и узнать, что происходило с каждым из них за годы разлуки, Бен-Гур смог убедить их в том, что необходимо повиноваться закону, действующему в подобных случаях. Потом он подозвал к себе араба, ждущего его, и велел ему отправляться с лошадьми к Овечьим воротам и ждать их там у входа в Вифезду. После этого они пустились в путь по дороге, ведущей через Масличную гору. Но путь к городу совсем не походил на путь оттуда; они шли быстрым шагом и без всяких усилий. Через краткое время они добрались до гробницы, недавно построенной неподалеку от гробницы Авессалома[150], в долине Кедрона. Женщины стали собирать свои вещи, а Бен-Гур поспешил заняться всем необходимым для обустройства их в новом положении.
Глава 5
Паломники на празднике песах
Бен-Гур поставил две палатки в верховьях Кедрона, неподалеку от Царских гробниц, снабдив их всем необходимым, что он смог достать. Не теряя время, он разместил в палатках мать и сестру, чтобы они могли дождаться здесь священника, который должен был осмотреть их и засвидетельствовать их полное исцеление.
Выполняя эти обязанности, он сам считался теперь до поры до времени оскверненным и не мог участвовать в празднествах, которые уже начинались. Так, он теперь не мог войти в самый священный из дворов Храма. Поэтому, а также и по своему желанию он проводил почти все время со своими родными, слушая их рассказы и повествуя о случившемся с ним.
Подобные истории – повествования о пережитом за многие годы, телесных страданиях и еще более тяжких мучениях духа – обычно рассказываются очень долго, и события в них редко следуют друг за другом в той последовательности, в которой они на самом деле произошли. Он слушал их скорбную сагу с наружным спокойствием, скрывавшим под собой кипящие в его душе чувства. Ненависть его к Риму и римлянам достигла предела; желание отмщения стало почти невыносимым. Но, рассуждая о мести ненавистному Риму, он снова и снова приходил все к тому же заключению – залогом успеха могла бы стать только война, которая сплотила бы весь Израиль в единую нацию; а все его размышления и все надежды заканчивались там же, где и начинались, – кто такой Назаретянин и каковы его намерения.
Порой он даже позволял себе помечтать о словах, вложенных им в уста этого человека:
– Услышь меня, о Израиль! Я есть Тот, кто был обещан Господом, рожденный стать Царем Иудейским, – и я пришел к тебе, облеченный властью, о которой поведали тебе пророки. Восстань же и овладей миром!
Если бы только Назаретянин произнес эти немногие слова, какое смятение вызвали бы они! Множество уст разнесли бы эти слова по городам и странам, и на призыв этот собрались бы вооруженные армии!
Но произнесет ли Он их?
И в своем страстном желании приступить к трудам Бен-Гур утратил взгляд на двойственность природы человека и на другие возможности, в частности возможность того, что человеческое начало в нем может возобладать над божественным. В том чуде, свидетелем и непосредственным участником которого были Тирца и его собственная мать, он увидел и выделил силу, способную возложить на голову еврейского народа всемирную корону взамен обломков короны римской, способную изменить общество и сделать из человечества единую, очищенную от скверны, счастливую семью. Когда же такая работа будет завершена, разве посмеет кто сказать, что мир, будучи достигнут без всяких препятствий, не является миссией, достойной Сына Божия? Посмеет ли тогда кто-нибудь отрицать Спасительную природу Христа? И, отбрасывая в сторону всякие политические последствия такого деяния, какой неописуемый личный триумф выпадет на долю такого человека? Ни один из смертных не смог бы отвергнуть перспективу столь блестящего успеха.
Между тем по берегам Кедрона и вдоль дороги, ведущей к Дамасским воротам, вырастали все новые и новые палатки и навесы, которые должны были дать недолгий кров паломникам, жаждавшим принять участие в празднике Песах. Прогуливаясь среди них, Бен-Гур пускался в разговоры с многими из этих паломников, все более и более удивляясь их множеству. Когда же он обнаружил, что у стен Святого Города собрались люди буквально со всего света – из городов по обоим берегам Средиземноморья вплоть до столбов Геракла[151], речных поселков далекой Индии, селений на самых северных побережьях Европы; и, что хотя они сплошь и рядом приветствовали его на языках, ничем не напоминающих древний иврит его пращуров, все они страстно хотят лишь одного – принять участие в замечательном празднике, – в сознании его забрезжила и стала овладевать им подспудная мысль. Разве не мог он все же обмануться в Назаретянине и неверно истолковать Его намерения? Разве не мог этот человек, пребывая в терпеливом ожидании, просто скрывать тайные приготовления и доказывать свое соответствие величественной задаче, стоявшей перед Ним? Разве сейчас не гораздо более подходящий момент для восстания, чем тогда, когда у Тивериадского озера галилеяне могли бы попытаться силой восстановить свои права на престол? Тогда поддержать их могли бы от силы несколько тысяч человек; сейчас на Его призыв могли бы отозваться миллионы – кто считал их? Развив эту теорию до ее логического завершения, Бен-Гур был захвачен великолепными перспективами, которая она сулила, и решил, что грустный человек под своей мягкой внешностью и удивительным самоотречением на самом деле скрывал проницательность политика и гений полководца.
Несколько раз за это время у палаток Бен-Гура появлялись и спрашивали его невысокие мускулистые люди, с непокрытыми головами и густыми черными бородами. Он уединялся для разговора с ними, а на вопросы матери, кто они такие, неизменно отвечал:
– Мои хорошие знакомые из Галилеи.
Люди эти приносили ему информацию обо всех передвижениях Назаретянина и о планах Его врагов, раввинов и римлян. Он знал, что жизнь этого человека находится в опасности, но не мог допустить, что среди Его врагов найдется наглец, который посмеет посягнуть на нее в такой момент. Множество надежных людей, собравшихся в городе и вокруг него, представлялось ему достаточно надежной гарантией безопасности. И все же, говоря по правде, уверенность Бен-Гура в большей степени зиждилась на чудесной силе Христа. Рассуждая чисто по-человечески, господин, обладающий столь значительной властью над жизнью и смертью, столь часто использовавший ее для блага других людей, просто не мог не позаботиться и о себе – все это было столь же несомненно, сколь и необъяснимо.
