Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
— Покупайте мой уголь! — надрывался его сосед.
Тем временем мимо них успел пройти ухмыляющийся негр, предлагавший всем встречным не упустить шанс нанять столь модного теперь темнокожего слугу.
Став на ступени храма Аполлона, зубодёр-фокиец вовсю расхваливал собственную мазь от зубной боли. Депра, цветочница, предлагала венки из роз, фиалок и нарциссов двум десяткам увивавшихся возле неё молодых людей. Собравшиеся возле герм праздные зеваки изучали объявления, прилепленные к основанию каждой из статуй.
Толпу прорезал целый караван запряжённых мулами повозок, доставивших в город мрамор для новых зданий. С каждым мгновением шум становился лишь громче. Шкатулка Пандоры открылась, и все сплетни выпорхнули на свободу.
На северной оконечности площади — там, где портики и длинная улица уходили к Дипилонским воротам, — располагалась лавка Клеарха-горшечника. Низкий прилавок был заставлен товаром — высокими амфорами для вина, плоскими чашами, сосудами для воды и мисками. Сзади двое учеников крутили колесо, третий покрывал посуду чёрным лаком и разрисовывал её красными фигурками. Клеарх сидел на прилавке вместе с тремя друзьями, явившимися сюда не за покупками, а для того, чтобы обменяться свежими новостями, услышанными от цирюльников. Это были Эгис, резкий голосом и плутоватый содержатель петушиных боев и игорного дома, Критон, жирный подрядчик, занимавшийся рудными копями, и, наконец, Полус, седой и морщинистый, «отдававший все свои таланты на благо общества», а иначе говоря, постоянно заседавший в суде человек.
Когда самые последние новости о Ксерксе были должным образом пережёваны, разговор начал утрачивать целеустремлённость.
— Сегодня у тебя свободный день, Полус? — попробовал поинтересоваться Клеарх.
— Действительно, свободный! Ни в «Красном дворе», ни в портике Царя Архонта нет заседаний суда; не назначено и голосование, чтобы осудить Гераклия, ввозившего пшеницу вопреки закону.
— Осудить? — вскричал Эгис. — А разве свидетельства не слабоваты для этого?
— Ну да, — фыркнул Полус, — доказательства весьма неубедительны, и несчастный молил о пощаде, усадив с собой на скамью жену с четырьмя рыдающими ребятишками. Но мы уже все решили. «Ты пытаешься растопить камень, просьба твоя останется без ответа» — так думали мы. И наши сердца говорили «виновен», хотя ум требовал оправдания. Нельзя обижать честных доносчиков. Или патриот заседает в суде только для того, чтобы выносить оправдательные приговоры? Святой отец наш Зевс, какое удовольствие получаешь, опустив в урну чёрный боб и проголосовав таким образом в пользу обвинения!
— Сохрани нас, о, Афина, от участия в судебных процессах, — пробормотал Клеарх.
Критон же, шевельнув пухлыми губами, спросил:
— И что же не позволяет судам собраться?
— Наверняка предстоящее народное собрание. Из Дельф вернулось наше посольство с оракулом относительно хода войны.
— Значит, говорить будет сам Фемистокл… — заметил горшечник. — Очень важная встреча.
— Очень, — согласился судейский крючок, заталкивая в рот только что выуженную из мешочка дольку чеснока. — Какой он благородный, наш Фемистокл! Только молодой Демарат и способен ещё сделаться похожим на него.
— Демарат? — проскрипел Критон.
— Ну да. Он же красноречив почти как Фемистокл. А как воюет за демократию! И как борется! Притом мудр, скажу я вам, прямо как Нестор.
Эгис присвистнул:
— Может, и как Нестор. Только что бы ты сказал, если бы знал так, как я, о его ночных похождениях: кости, родосские боевые петушки, танцовщицы и кое-что похуже!
— Не верю своим ушам, — буркнул юрист и тут же, впрочем, заметил со скорбью: — Значит, ему не повезло с лучшим другом.
— О ком ты? — спросил горшечник.
— Конечно же о Главконе Алкмеониде. Не спорю, когда он вернулся с победой, я, как и все, кричал: «Йо, Пэан!» — однако меня уже тошнит от склонности удачи к этому человеку.
— Помню, когда ты голосовал за изгнание Аристида, соперника Фемистокла, тебя так же тошнило оттого, что его повсюду называли Справедливым.
— Примерно так. К тому же он Алкмеонид, а их род ещё не очистился от крови после давнего убийства Кимона. А теперь он женился на Гермионе, дочери Гермиппа, слишком знатной, чтобы стать сторонницей демократии. А ещё носит при себе лаконскую тросточку, конечно же намекая тем самым на собственные проспартанские симпатии.
— Тихо, — осадил собеседников Клеарх. — Вот он идёт… Как всегда, рука об руку с Демаратом, провожает его на народное собрание.
— Они во многом похожи друг на друга, — неторопливо проговорил Критон. — Только Главкон бесконечно красивее.
— И в той же мере бесстыднее. Не верю я этим ваши, счастливчикам да удачникам, — отрезал Полус.
— Завистливый пёс! — рявкнул Эгис, и спор немедленно перешёл бы на личности, если бы в ближайшем портике не звякнул колокольчик.
— Формий, мой деверь, прибыл со свежей рыбой из Фалерона, — объявил Полус, извлекая на сей раз монету из своей природной мошны, а именно из-за щеки. — Поторопитесь, друзья, надо купить себе что-нибудь на обед.
Между колоннами портика, за столиком, заваленным чешуйчатым товаром, стоял Формий, торговец рыбой, человек упитанный и цветущий, в голубых глазах которого гуляли весёлые искорки. Руки его были по локоть покрыты коркой рассола. Заметив приближение друзей, он поднял повыше палтуса, ожидая реакции покупателей. Шум возник немедленно. На ступенях собралась уже целая толпа, и каждый пытался пробиться вперёд, вовсю орудуя локтями. Впрочем, невзирая на острую конкуренцию, обиженных не было. Остроумие и жестикуляция Формия, знавшего каждого из своих покупателей по имени, помогали ему набавлять цену. И в итоге палтус достался повару одного из состоятельных граждан, отправившемуся в город за покупками. Груда рыбы уменьшалась, и торговля приобретала всё более напряжённый характер. Казалось, что, в конце концов, не обойдётся без вмешательства рыночной стражи. Но едва в поднятых вверх руках Формия оказался последний из угрей, раздался чей-то крик:
— Смотрите, верёвка!
Покупатели тотчас бросились врассыпную. Скифы-надзиратели уже натянули натёртую красным мелом верёвку поперёк всех уводивших с Агоры выходов, кроме обращённого к югу. Они начали стягивать свою сеть, загоняя граждан к оставшемуся выходу, ибо красное меловое пятно, появившееся на одежде, служило поводом для взимания штрафа. Всякое движение немедленно прекратилось. Многотысячная толпа, заполнившая улицу между храмом и портиками, направилась сквозь узкий проход на место введения народных собраний — склоны Пникса, открывшиеся перед ней словно амфитеатр.
Сидений не было: и нищему и богатому приходилось устраиваться на голой земле.
В центре огромного полукруга, обращённого прямо к городу, а правой своей частью к красным утёсам Акрополя, поднималась невысокая, вырубленная из камня платформа — Бема, трибуна оратора. На ней располагался небольшой алтарь и несколько кресел для важных чиновников. Толпа, втекавшая на Пникс через два узких прохода в охватывавшей его массивной стене, размещалась поудобнее. Здесь все были равны: и знатный Алкмеонид, и углежог-акарнянин. В наступившем молчании председатель совета поднялся и возложил на свою голову миртовый венок, давая этим сигнал к началу собрания. Глашатай произнёс благословение всему народу афинскому и союзным ему платейцам. Морщинистый гадатель уверенной рукой прирезал гуся и, объявив, что внутренности птицы свидетельствуют о добром предзнаменовании, положил тушку на алтарь. Глашатай поведал народу о том, что никаких плохих знамений с небес не было: ни дождя, ни грома, ни чего-либо столь же неблагоприятного.
Благочестивые граждане умиротворённо вздохнули и принялись ожидать повестку дня.
Зачитали указ совета о созыве народного собрания. После глашатай произнёс обычное в таких случаях предложение высказаться.
Результат заставил застонать всех присутствующих. На Бему поднялось сразу трое. В руках их были оливковые ветви, а на головах лавровые венки — знак паломничества в Дельфы, — но плащи их, увы, были чёрными.
— Оракул неблагоприятен! Боги предали нас в руки Ксеркса.
Стон ужаса потряс склоны Пникса. На какое-то мгновение все трое застыли в мрачном безмолвии, а потом Каллий Богач торжественным и внушительным голосом поведал полную событий историю их паломничества:
— Афиняне, по приказу вашему мы отправились в Дельфы, чтобы вопросить самый надёжный во всей Греции оракул о нашей судьбе в грядущей войне. Едва мы совершили положенные по обычаю жертвоприношения в храме Аполлона, как пифия Аристоника, сидевшая над священной расселиной, источавшей вдохновляющий провидцев пар, предрекла вашу судьбу.
