Владислав Бахревский - Свадьбы
— То-то я гляжу, чудно! Семь повозок, а возница один. Оттого и плетемся.
— Лошади наши приучены ходить гуртом. Я поговорил с тобой и теперь верю тебе. Хочу расковать вас. Посажу всех на повозки, гнать будем. Так-то скорее доберемся до дома. А то недолго и до беды. Теперь хан суров. Под горячую
руку попадешь — конец. И за вас боюсь. Казаки Азов осадили. Теперь наши на русских сердиты.
Сказал и язык прикусил, в глаза вожатому смотрит, что, мол, в мыслях у русского. Огонек сверкнет, значит, бежать решит.
Нпчего, выдержал испытание.
Расковал для начала Абдул одного вожатого.
— Пойди, Иван, к девице! Спроси, не надобно ли ей чего. Скажи: баран изжарится — ей лучший кусок.
Подошел Иван к повозке. Спит девушка. Лицо белое как снег. Да не холодна белизна, на щеках зорька. Так солнышко яблоки теплом своим обливает.
И ведь взлетели. И не обожгли. Синее, как лен, полилось по Иванову сердцу.
— Как тебя зовут?
— Надежда. Где мы? Кто ты?
— В лесу. Ночи ждем, чтоб дальше идти. Меня Иваном зовут. Хозяин послал спросить: не надобно ли тебе чего?
— Пить хочу.
А хозяин тут как тут: в глаза обоим заглядывает, экая собачья привычка.
— Пить ей хочется, — сказал ему Иван.
Татарин головой закивал, побежал к одной из повозок. Бурдюк несет. А сам Ивану машет: сделал свое дело, уходи. А Надежда потянулась вслед за ним.
— Из Рязани я. Доведется коли быть в Рязани, поклонись от меня церквам да реченьке нашей, красавице.
Ивану и ответить не пришлось, мужики кричат:
— Готов баран!
— Костер гасите. Поедим и спать. А чтоб сон крепче был, скажу вам: казаки к Азову приступили.
— А ведь Азов от Крыма недалеко, — сказал тот, кто шел в десятке последним.
— Абдул ведет нас ночами потому, что татары злы теперь на русских, — оборвал мужика Иван. — Он собирается нас расковать. Он хочет, чтоб мы ему пчел развели.
Глава третья
Мурза Кан-Темир, со спины тяжелый — от загривка по плечам, как у верблюда, черствый горб жира, — в поясе был тонок и наступал на землю, словно это не твердь, а туман. Рядом с ним, но боже упаси — не вровень, не плечом к плечу, а на четверть ступни отставая, стройный, как в свои семнадцать, широкоплечий, узкобедрый, с маленькими царственными руками, огнеглазый и румяный, опять-таки не шел, а парил по-орлиному, зять мурзы Кан-Темира Урак- мурза, знаменитый князь Петр Урусов[12]. Хорошо знали князя в Москве и в Кракове, в Астрахани, в Истамбуле, в Яссах и в Бахчисарае. Князь Петр Урусов был сыном ногайского мурзы, кочевавшего близ Астрахани. Его улусы были многочисленны, а потому он метил в цари всей ногайской орды. Не без умысла детей своих отправил ко двору царя Федора Иоанновича: на виду хотел быть. И сыновья не подвели. Среди царевичей и князей братья, прозванные Петром да Александром, были не последними: что на конях скакать, что зайцев гонять, что на пиру гулять.
Да как ни пируй, а похмелья, коли вино пил, не миновать. Хлынули на русскую землю черные реки Смуты. И в 1607 году под Крапивной, в тяжкий для русских час, князья Урусовы, Петр и Александр, вспомнили, что они Урак-мурза да Зорбек-мурза. Вспомнили, подхватились и ушли со своими отрядами в степь. Зорбек отправился к отцу под Астрахань. Урак-мурза — в Крым. Мелкой сошкой в Бахчисарайском дворце не захотел быть. Слишком часто менялись ханы. Свою ставку сделал Урак-мурза на ногайского мурзу Кан-Темира.
Кан-Темир Крыму не подчинялся, когда это нужно было туркам, воевал с ханами, даже Бахчисарай захватывал. Турция Кан-Темира жаловала. Он стал блюстителем турецко-польских границ, пашой Очакова, Силистрии, Бабадага, Измаила, Килии и Аккермана[13].
Урак-мурза женился на дочери Кан-Темира, он — думал, делал — Кан-Темир.
Они шли теперь по широкому двору Белгородского дворца поглядеть долю Кан-Темира, доставшуюся после набега на Польшу.
Один поход — и орда Кан-Темира в шелку, бархате, золоте. Табуны коней. Рабов — как баранов. Двадцатилетний пленник стоил меньше десяти рублей золотом. Такого еще не бывало! Поляки не ждали удара. Султан Мурад IV, бросивший все силы на войну с персидским шахом Сефи I, запретил набеги на русские и польские украйны. И чудно! Строптивый хан Инайет послушался, а верный Кан-Темир — взлягушки, как дурная лошадь.
На то были причины. И в непослушании радел Кан-Темир о султанской выгоде: мурза поклялся свалить мятежного Инайет Гирея.
Урак-мурза однажды в присутствии Кан-Темира рассказал его младшему сыну сказочку о шестиногом дэве. Сила дэва была в коне, и стоило мудрому человеку молвить: «Ба! У коня дэва сбруя войлочная, а у моего золотая», — как в тот же миг взвился конь до самого неба и сбросил седока. Малый сказку слушал, а старый смекал.
И — в Польшу! За полоном, за кафтанами! Вот она — золотая сбруя ногайской орды. Тысячи и тысячи рабов. Крымцы от зависти зубы портят. Не от завидок ли Кафу ограбили? Султан Мурад подобной дерзости не простит. Инайет Гирей знает об этом. Прислал о дружбе говорить. И не кого-нибудь, Маметшу-ага — правую руку хана.
Урак-мурза не забыл пригласить агу на этот широкий двор. Погляди, подумай. У нас невольников, как семечек в подсолнухе. И еще два сарая невольниц. А за иную польку в Истамбуле по шести тысяч пиастров турки дают…
Прием послу нарочитый. Никаких пиров. Ответа ждать велено до утра. Ну а чтобы показать — неприязнь, мол, государственная, не личная, — на вечер Маметша-ага приглашен к Урак-мурзе.
Посол этому рад. В Бахчисарае ждут мира.
Молча шагают мурзы между рядами голых пленников. Кан-Темир жмурится под жгучим огнем полуденного солнца. На лице, приличия ради, недовольство. А пленники — хороши! Один к одному. Вдруг у Кан-Темира ноздри вздрогнули. Взял парня, мимо которого проходил, руками за голову, открыл ему рот и поморщился: зубы редкие, черные. Поднял мурза указательный палец и стрельнул им вниз. Парня с гнилыми зубами тотчас убили. И еще одного убили — бородавки на лице.
Оглядел мурза Кан-Темир свою долю, улыбнулся наконец. Подозвал к себе бахчисарайского торгаша, еврея Береку.
— Какой товар в твои руки идет! — Языком прищелкнул. — Думаю, что тридцать золотых за каждого, — это значит даром отдать.
Берека долго кланялся, а сказал твердо:
— Нынче тяжелые времена, господин! Десять золотых, и то себе в убыток.
Кан-Темир нахмурился, заругался, за саблю схватился.
— Двадцать золотых за раба! Столько же дашь и Урак-мурзе.
— Господин! — взмолился Берека.
— За твою мудрую смиренность получишь разрешение скупить рабов у прочих мурз и воинов.
Берека схватился за голову, а в глазах не слезы — огонек-коготок: купец прикидывал прибыль.
Мурзы удалились. Берека снова обошел пленных, заглядывая в рот каждому. Закончил осмотр товара к вечеру.
— Скажите, не кривя душой, — спросил у рабов, — остались ли еще люди в вашей стране?
Поляки смотрели вниз, молчали.
— Напоить и накормить! — приказал Берека.
Воду принесли хорошую, а мясо — собаку бы стошнило.
Ничего заморского! Татарин Урак-мурза угощал татарина Маметшу-ага по-татарски. Пахучий тулупный сыр. Этот сыр, прежде чем есть, целый месяц держат в тулупе. Пастырма — посоленное, засушенное на солнце воловье мясо. Какач — так же приготовленное, но баранье мясо. Каймак — затвердевшие на огне сливки. Молодой жеребенок. Из питья: башбуза — хмельная, как вино; щербет, язма, приготовленная из катыка *.
Принимал Урак-мурза именитого гостя не во дворце, в сакле. На полу кошма, на стенах — ковры. На коврах — серебряное оружие.
Перед едой помолились. За едой о лошадях говорили. А как башбузу стали пить, Урак-мурза хмельным прикинулся.
— Горько гостя горьким угощать, но все ж лучше, чем улыбаться, а за спиной кинжал держать наготове.
Сказал это Урак-мурза и помрачнел. Бузу пил, усы щипал, словно духу набирался для недоброй вести. Маметша- ага ему помог:
— Не хотите с ханом заодно стоять?
— То ли слово — хотеть! — всплеснул руками Урак-мурза. — Не можем. Мурза Кан-Темир на службе у турецкого султана, а своему слову он не изменщик.
— Верность — талисман царственных особ, — с торжественностью в голосе согласился Маметша-ага.
Стали говорить о верности, восхваляя преданных слуг. А в глазах у обоих мудрость и понимание. Верность хороша, когда она чего-нибудь да стоит. Ах, коли бы друг другу сердце открыть. Только ведь и так понятно: одного поля ягода, другим не чета. А впрочем, одного ли?
Урак-мурза. Я изменил Лжедмитрию Первому ради ласки царя Василия Шуйского.
Маметша-ага. Когда трон под моим господином Джанибеком Гиреем в первое его правление пошатнулся, я изменил ему и при Магомет Гирее командовал сейменами хана.
