Рекс Стаут - Великая легенда
— Значит, ты рабыня!
Я сразу же пожалел о своих словах. Ее лицо покраснело, а глаза сверкнули.
— Недостойно мужчины напоминать мне об этом, — гордо отозвалась она.
Я быстро шагнул к ней, моля о прощении:
— Я не хотел обидеть тебя, Гекамеда, а тем более попрекнуть твоим несчастьем. Мне радостно слышать, что ты смертная, так как я принял тебя за богиню. Ты нальешь мне вина?
Лицо девушки смягчилось, она молча подошла к столу и подняла тяжелый сосуд, чтобы наполнить кубок. Я последовал за ней, восхищаясь безупречной формой ее шеи и плеч и белизной рук. Поставив сосуд, она вопросительно посмотрела на меня:
— Хочешь сыра?
— Да, — ответил я, хотя никогда не употреблял сыр в вине, — если ты положишь его своими пальчиками.
Не сумев удержаться от улыбки, девушка взяла большим и указательным пальцами щепотку желтого порошка и высыпала его в кубок. Потом она повернулась, чтобы уйти.
— Гекамеда! — воскликнул я и умолк, не зная, что говорить дальше. Она серьезно смотрела на меня. — Ты меня простила? — наконец спросил я.
Девушка кивнула.
— Тогда я счастлив. Ты так же прекрасна, как твое имя, Гекамеда. Больше я ничего не скажу, чтобы не обидеть тебя. Ты живешь в шатре Нестора?
— Да, — просто ответила она. — Ахилл подарил меня ему после взятия Тенедоса. Я благодарю Палладу, что не досталась кому-нибудь помоложе.
— Ты права, Гекамеда. Мне жаль тебя. Если бы не грозящая мне опасность…
Ее лицо стало нерешительным. Внезапно она шагнула ко мне, схватила меня за руку и тихо сказала:
— Тебе грозит страшная опасность. Берегись греков.
Прощай.
И затем, словно охваченная приступом страха, выбежала из комнаты, прежде чем я успел попросить у нее объяснений или поблагодарить за предупреждение.
Я стоял с кубком в руке, тупо уставясь на покачивающийся занавес, за которым скрылась девушка. Даже тогда мне было трудно поверить, что это не небесное видение. Я не знал, что в мире существует подобная красота.
Но меня грубо пробудили от грез. Едва я поднес кубок ко рту, как услышал звук у входа в шатер и, повернувшись, увидел дюжину греков. Быстро оглядевшись, они устремились ко мне.
Отскочив на противоположную сторону стола, я поднял тяжелый сосуд и швырнул его в них. Это задержало их, но только на мгновение.
Я опрокинул стол и, используя его в качестве баррикады, стал отбиваться голыми руками, но численное превосходство противника оказалось чрезмерным. Выведенные из себя моим сопротивлением, они повалили меня на пол, продолжая избивать руками и ногами.
Мне казалось, что это продолжается целый час. Я закрыл лицо руками и стал ждать конца.
Потом сознание покинуло меня, и наступила темнота.
Глава 7
Гекамеда из Тенедоса
Когда я пришел в себя, тьма не рассеялась. Нигде не было ни луча света, и некоторое время я лежал, думая, что стал жертвой дурного сна.
С возвращением памяти я понял, что лежу на спине на твердой земле. Попытавшись встать, я обнаружил, что мои запястья и лодыжки крепко связаны. С проклятием я повернулся на бок и стал тянуть ремни, но все усилия оказались напрасны — работа была сделана на совесть. Мои руки были связаны за спиной, поэтому я не мог дотянуться до веревок зубами.
Я напрягал зрение, но ничего не видел. Казалось, будто я лежу на дне глубокой ямы. Когда эта мысль пришла мне в голову, я решил, что меня оставили умирать с голоду, хотя подобной варварской жестокости едва ли можно было ожидать от утонченных греков.
Я стал кричать, и справа невдалеке тотчас же послышался грубый голос:
— Заткнись, троянский пес!
Игнорируя эти слова, я разразился потоком вопросов, но в ответ получил тот же приказ с предупреждением, что, если не подчинюсь, мне придется худо.
Голос звучал внушительно, и я умолк. По крайней мере, я был не один. Несомненно, меня поместили в один из трех шатров напротив шатра Нестора, а голос принадлежал солдату, которому поручили мою охрану.
По-видимому, мне сохранили жизнь для того, чтобы на следующий день меня мог допросить Агамемнон. Было известно, что он целых три дня вытягивал сведения из несчастного Факила, прежде чем приказал принести его в жертву.
Таков был исход моей ночной экспедиции в греческий лагерь — вот к чему привела меня моя слабость.
Она все еще давала себя знать, ибо я по-прежнему пытался винить Елену в моих бедах, хотя и понимал, что несправедливо. Если она и завлекла меня своими чарами, предательство я совершил по собственной воле.
Лежа на земле связанный по рукам и ногам, я наконец нашел мужество признать это.
Приготовившись к худшему, я пытался спокойно думать о смерти. Я отлично знал, что греки никогда не позволят мне вернуться в Трою, сохранив жизнь и честь, а последнюю я подверг такой опасности, что решил цепляться за то, что от нее осталось.
Четыре часа до рассвета — я вошел в шатер Нестора незадолго до полуночи — тянулись еле-еле. Я лежал на животе, на спине, на правом и левом боку, стараясь успокоиться, но тщетно. Мне казалось, что темнота никогда не кончится. Иногда до меня доносились звуки шагов снаружи — очевидно, мимо проходил стражник, — а во время смены охранника в шатре послышались голоса.
Но с первым лучом света, проникшим сквозь маленькую щель в клапане шатра, закипела бурная деятельность. Я слышал, как солдаты бегают по дорожке, обращаясь друг к другу на дюжине разных диалектов.
Кто-то принес моему охраннику, сидящему на скамье в углу шатра, чашку с горячим супом, кусок мяса и горсть соленого печенья. При виде явного аппетита, с которым он атаковал свой паек, я ощутил голод, но, когда через несколько минут мне принесли такую же пищу, с досадой обнаружил, что она не так хороша, как кажется на первый взгляд.
Мясо, по-видимому, срезали с бедра старой пилийской собаки, а от супа исходил резкий запах чеснока — к тому же в нем плавало нечто похожее на кусочки кожи.
Печенье оказалось наиболее удобоваримым, и я съел всю порцию.
После еды мне снова связали руки за спиной, и я переключил внимание на моего стража. Пока в шатре было еще темно, я пытался вытянуть из него какие-нибудь сведения, но он оказался не более приветлив, чем его предшественник. Внешность охранника вполне соответствовала его манерам. Густая всклокоченная борода покрывала большую часть лица и шеи; плащ, мешком висевший на его массивной фигуре, был грязным и рваным. За поясом торчало несколько деревянных дротиков, а на земле возле скамьи, где он сидел, лежало толстое деревянное копье с медным наконечником.
Любые попытки сопротивления с моей стороны выглядели безнадежными, так как я был связан и беспомощен.
Когда солдат, приносивший нам еду, поднимал клапан шатра, внутрь проникал яркий дневной свет. Повернувшись на бок, я мог видеть солнечный блик на земле. Через отверстие доносились крики воинов, становившиеся все громче — очевидно, в лагере происходило нечто необычное.
Прислушиваясь к крикам солдат и приказам командующих, я думал о том, что меня ожидает и когда будет решена моя судьба. Мои размышления прервал воин при полном вооружении, который, судя по блеску доспехов, был военачальником, возможно высокого ранга. При его появлении стражник вскочил на ноги и отдал честь.
Не обратив на него внимания, военачальник подошел ко мне и сказал:
— Идей, ты задержан по приказу царя Агамемнона, который хочет поговорить с тобой. Сейчас он вооружается перед битвой, а когда вернется с поля, тебя отведут к нему.
После этого он повернулся и вышел, так же бесцеремонно, как появился.
Моя догадка оказалась верной — Агамемнон надеялся получить от меня сведения относительно прочности троянских стен. Я твердо решил, что сообщу ему только ложные сведения, и это решение укрепила весть, что мне придется целый день лежать связанным на земле.
Сначала меня обуял гнев, но, осознав свою беспомощность, я покорился неизбежному.
Постепенно крики солдат стали тише, а резкие, отрывистые приказы военачальников звучали все реже.
Я слышал, как Нестор обратился к солдатам с речью, — если бы его воинские способности были равны ораторским, он, несомненно, стал бы великим героем. Тем не менее красноречие старика помогло мне отвлечься — я с удовольствием прислушивался к его цветистым фразам.
Наконец звуки его голоса сменил топот ног удаляющихся солдат, после чего наступила тишина.
Она продолжалась очень долго, и я подумал, что все солдаты отправились на поле боя и лагерь опустел. Это вновь навело меня на мысль о бегстве — я стал пробовать крепость стягивающих меня ремней и задумчиво поглядывать на охранника. Очевидно, он догадался о том, что творится у меня в голове, так как со злобной усмешкой поднял с земли и прислонил к колену копье. Безусловно, он был бы только рад предлогу вонзить его мне в грудь, и мое первое движение стало бы последним.
Впервые мне в душу закралось отчаяние. Поведение солдата явственно давало понять, что все кончено и моя гибель близка. Меня обуял страх, и только колоссальным усилием воли я удержался от того, чтобы молить о милосердии моего стража.
