Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
Никита, мирно сражавшийся с гусем по соседству с паном Чешейко, не без тайного трепета вдруг понял, что пани, разговаривая с усатым шляхтичем, на самом деле разглядывает его.
— Нам мешают оба портрета, моя королева! — громко ответил шляхтич. И в наступившей за столом тишине поднял кубок: — Виват пану Юзефу, красе и гордости нашей провинции! Клянусь честью, наш пан Яблонский более достоин быть королем Речи Посполитой, чем эти самозванцы! Просим пана убрать эти портреты, они нас оскорбляют! Виват пану Яблонскому! На троне должен сидеть природный поляк, а не саксонский курфюрст или этот тонконогий французский франтик Лещинский.
— Виват пану Яблонскому! Виват! Виват! — Шум поднялся такой, что в конюшнях в тревоге заржали лошади, а на псарне залились в лае собаки.
В конце стола выросла во весь рост могучая фигура пана Юзефа. И шум стих, как в хорошо отрепетированном действе.
— Вынести оба портрета на гауптвахту! — грозно приказал пан Юзеф стоящим в дверях жолнерам, и под восторженные крики шляхты портреты королей-соперни-ков отправили под арест.
— Не обращайте внимания на эту пьяную сцену, князь, мы по-прежнему верные подданные вашего союзника и нашего короля Августа,— обратилась пани Кристина к Сонцеву.
Тот равнодушно пожал .плечами:
— Мы не вмешиваемся во внутреннюю политику Речи Посполитой. Что до меня, то я тоже полагаю, что пан Яблонский сидел бы на троне крепче, чем пан Станислав Лещинский!
— Значит, если король Август уйдет из Речи Посполитой и наступит бескоролевье, мой муж может рассчитывать на благосклонную поддержку царя Петра?1
В ответ Сонцев молча склонил голову... Сколько раз за последние месяцы ему задавали этот вопрос в имениях польской знати, и сколько раз он вот так молча склонял голову. «Надо у всех сохранять надежду»,— говорил он русскому посланнику в Польше, своему дяде Григорию Долгорукому.
Прямодушный старый боярин не понимал этой новой дипломатии, но и не мешал ей — все тайные сношения с польскими магнатами доверял своему племяннику, которого сам когда-то и возил в Париж изучать тонкости дипломатической кухни.
Да, в новой дипломатии много зависело не от того, что сказано, а как сказано. Одна интонация, один жест стоили подчас длинных дипломатических нот. И вот сейчас этот молчаливый наклон головы точно разрешил какие-то тайные сомнения, мучившие пани хозяйку. Она на глазах присутствующих вдруг повеселела и, поднявшись с места, провозгласила здравицу в честь великого государя, царя московского Петра Алексеевича.
Если бы сам Петр I пожаловал сюда, смятение не было бы большим. Шляхта притихла, поглядывая на своего господина, который казался не менее сраженным этой здравицей, чем его люди. Минуту знатный пан колебался, но это длилось только минуту. Привыкнув во всем повиноваться своей владычице, он повиновался и на сей раз и, звонко чокнувшись бокалом с бокалом пани Кристины, присоединился к тосту.
Тотчас оглушительное «Виват царю Петру Алексеевичу!» потрясло эту огромную залу, освещенную по углам горящими смоляными факелами. В эту минуту Сонцев перехватил чей-то свирепый взгляд. Он оглянулся вполоборота, и княгиня Дольская не успела натянуть привычную притворную улыбку.
«Так вот какого бульдога мне надобно опасаться,— как-то рассеянно подумал Сонцев и беспечно махнул рукой.— В конце концов, если бы взгляды убивали, половина человечества лежала бы мертвой».
В танцевальной зале скрипки заиграли нежный тягучий менуэт. Пан князь с женой открыли бал. По знаку пани Кристины Никита оказался в соседней паре и при перемене фигур лицом к лицу с хозяйкой замка. Танцевал наш драгун неважно. Правда, по приказу Сонцева Бургиньон, который был на все руки мастер, дал ему в кратких промежутках между разъездами несколько уроков танцев, но пока не было случая применить уроки француза. Однако пани Кристина была так снисходительна к неуклюжим фиоритурам драгуна, так нежно и томно улыбалась ему, так ловко закрывала его своими юбками, что скоро Никита совсем оправился, а далее выручили молодость, крепкие ноги и стройная фигура. Так что, когда заиграли модный лихой танец драбант, завезенный в Польшу шведскими гвардейцами Карла XII, Никита понесся по кругу с пани Кристиной с таким пылом, что самые отменные танцоры Ляховицкого околотка не могли угнаться за ним.
— А ваш сержант отменный танцор, князь,— благодушно заметил Яблонский Сонцеву.— А моя-то, моя-то
Кристиночка ни одной молоденькой паненке не уступит: ножки так и летают...
И, довольный, что жена занята и весела и не мешает ему, пригласил Сонцева для беседы в свой кабинет, где лакеи уже накрывали малый стол. Князь Яблонский любил откушать отменно, но жена упрямо боролась за его фигуру и мешала в.обычные дни его вторым ужинам. Ныне запрет был временно снят, и князь поспешил со своим гостем за дубовую дверь кабинета. А пани Кристина тем временем расцветала в крепких объятиях молодого драгуна — драбант позволял сей непозволительный жест. Когда же танец кончился, «роза Волыни» заявила своему кавалеру, что устала, и попросила проводить ее в голубую гостиную. Многие в зале многозначительно переглянулись, когда хозяйка удалилась, томно опираясь на руку сержанта, который в парижском золоченом камзоле и бархатных штанишках (наряды, специально для Никиты выбранные Сонцевым во Львове) и впрямь напоминал белокурого камер-пажа версальского двора.
— Этих русских надо убрать, Зеленский! — раздраженно сказала княгиня Дольская своему чичисбею. Княгиня не танцевала из-за траура, важно сидела в кресле для почетных гостей и озирала залу. — Попозже переговорим об этом, а сейчас я пойду спасать супружескую честь старого дурака Яблонского...
— Да что же вы, присядьте! — нежно ворковала тем временем хозяйка замка, опустившись на уютный французский диванчик. Надобно сказать, что ежели вся прочая мебель в замке была сработана руками украинских столяров и плотников из маетностей князя, то малая голубая гостиная (вся обтянутая голубым шелком), будуар и спальня хозяйки были уставлены изящной французской мебелью.
— Так присядьте же.— Княгиня предупредительно подобрала свою нарядную юбку, так что из-под нее показался кончик кружев.
Но Никита, забыв все уроки Сонцева, только краснел и мотал головой, бормоча:
— Не смею сесть в присутствии пани княгини, не смею сесть!
«Ах, как он еще застенчив и наивен! — умилилась «роза Волыни», мечтательно окидывая взглядом крепкую фигуру Никиты,— И в то же время совсем уже мужчина!» И перешла в атаку более решительно и властно приказала, показывая на другой угол дивана:
—- Сядьте туда!
Никита сел, дурацки сложив руки на коленях.
Неизвестно, чем бы кончился этот начавшийся приступ, если бы двери внезапно не отворились и в гостиную не ворвалась княгиня Дольская.
— Извините, что я без стука, дорогая, но я думала, что тут никого нет! — И с насмешливой учтивостью остановилась у порога. Но пани Кристина уже скрыла кружева своих нижних юбок и поднялась навстречу.
— Что вы, я всегда рада видеть свою гостью! — сказала она, но ее глаза сказали княгине Дольской другое.
Никита поспешил откланяться, и, прощаясь с ним, пани Кристина многозначительно заметила:
— Надеюсь увидеть вас завтра на турнире, мой рыцарь! — И, проводив юношу взглядом, обернулась к Дольской: — Какие все-таки молодцы служат в этой новой русской армии! С такими сержантами царь Петр вдребезги расколошматит и схизматиков шведов, и всех выскочек-«станиславчиков»2. Не так ли, княгиня?
Шансы русской партии в замке Яблонских после этого незаконченного свидания резко возросли...
На другой день на широком зеленом лугу, спускавшемся к синей глади озера, состоялся рыцарский турнир в честь именин пана Юзефа. В Европе рыцарские турниры давно отгремели, но в Речи Посполитой время словно остановилось. Еще король Ян Собеский устраивал турниры рыцарей, а затем заботу о турнирах взяли на себя знатнейшие магнаты Польши. На этих турнирах они отбирали шляхту в телохранители, показывали силу и мощь шляхетского сословия подневольным холопам. И сейчас у лесной опушки были поставлены яркие шатры для пана князя, его знатных гостей и дам, а шляхта расселась на соседнем холме, вокруг больших бочек домашнего пива.
Затрубили герольды на сторожевой башне, и по двое в ряд по узкому деревянному мосту, ведущему из замка на луг, выехала кавалькада рыцарей. Впереди красовался прославленный рыцарь Речи Посполитой пан Чешейко, еще во времена короля Яна прославившийся как победами над басурманами, так и победами на турнирах.
Затем перед паном Юзефом пронеслись лучшие рыцари Ляховицкого околотка. Золоченые чепраки мели кистями по земле, на ярком солнце жаром пылали стальные шлемы и дедовские кольчуги. Немало рыцарей приняло участие в турнире, но все собравшиеся с нетерпением поджидали поединок основных претендентов на золотую корону, увитую венком из листьев каштана. На первое место все ставили пана Чешейко и вновь прибывшего гостя из Кракова пана Илинича, который, по слухам, вместе с известным партизаном Владеком Рыбинским возглавлял тамошние отряды «станиславчиков», наводивших ужас на всю Малутс Польшу. Этот Илинич, по национальности не то хорват, не то македонец, — высокий смуглый мужчина с лицом, изрезанным шрамами в многочисленных битвах, отвесил дерзкий поклон дамам, поцеловал руку княгини Дольской, по чьему вызову он и увился в Ляховицы, и почтительно преклонил колени перед паном Юзефом, прося князя самому определить ему соперника.
