Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Король Карл не любит входить дважды в один и тот же город! — рассмеялся Сонцев.— Из Львова шведам уже нечего увезти, кроме вас, прекрасная графиня!
Оржельская вспыхнула то ли от гнева, то ли от комплимента.
— И к тому же,— продолжал Сонцев,— король всегда выступает против наисильнейшей армии. А из союзных войск наисильнейшая — русская армия.
И, обернувшись к Августу, Сонцев нанес новый удар:
—. Единственно, чего нам не хватает, ваше величество, так это вашей прославленной кавалерии. Мой государь повелел передать вам, что он ждет вас в Гродно.
— А если я не согласен? — Август решил отбросить в сторону всякую дипломатию и идти напролом.
Сонцев ответил учтиво, но с легкой усмешкой:
— Мой канцлер просил передать вашему величеству, что деньги для вашей полевой казны господин фон Витцум может получить только в Гродно,— И, обратившись к Оржельской, любезно добавил: — Вкусный у вас кофе, графиня. Я слышал, что в Польше такой кофе можно достать только через Данциг, а там сейчас Лещинский.
Он с видимым наслаждением допил кофе и только тогда встал и вновь склонился в изысканном поклоне:
— Что прикажет передать ваше величество моему государю?
Август встал и ответил с королевской важной медлительностью:
— Передай, что буду в Гродно через месяц.— Но, перехватив отчаянный взгляд фон Витцума, красноречиво напоминающий о пустой королевской казне, поперхнулся и угрюмо добавил: — А может, и через неделю...
— Вот наглец! — заметил Август, как только дверь закрылась за Сонцевым.
— Но какова позитура! — восхитился фон Витцум, который был не только казначеем и камергером своего короля, но и доверительным лицом Сонцева.
— Очень решительный и опасный человек! — доложила тем же вечером Оржельская своей давней подруге, княгине Дольской.
Дом овдовевшей княгини, заставленный католическими распятиями, гораздо более напоминал монастырь, чем то заведение, в котором властвовала пани Оржельская. Княгиня Дольская, по первому мужу жена богатейшего магната Речи Посполитой князя Вишневецкого и мать гетмана литовского Михаила Вишневецкого, была фанатичнейшей католичкой. Амуры для нее давно кончились — осталась только святая апостольская церковь и политика во славу этой церкви.
— Сонцев собирается, насколько я поняла,— добавила Оржельская,— завернуть по дороге в Гродно к Яблонским. Будет уговаривать этого спесивого магната держать русскую сторону, а не связываться со шведами и королем Станиславом.
Княгиня слушала болтовню подруги с видимой рассеянностью. Но тем же вечером из угрюмого особняка
на, Замковой улице вылетели два гонца с известием о новых переменах в стратегии союзников. Один из них мчался в Варшаву к Карлу XII, другой направлялся в Гданьск, к королю Станиславу Лещинскому. и
Визит к Яблонским княгиня решила нанести сама. В старинном тяжелом рыдване, принадлежавшем еще ее первому мужу Вишневецкому, княгиню сопровождал маленький юркий человечек в партикулярном платье и с незапоминающимся лицом. Фамилия его была Зеленский. Числился он секретарем княгини, но служил верой и правдой только ордену иезуитов.
Рыцарский турнир
— Итак, мой Бочудес, знаешь ли ты, зачем мы едем к Яблонским? — Сонцев посмотрел на Никиту хотя и не без насмешки, но с явным расположением.
Бочудесом же Никита стал, когда судьба завела их вдвоем с князем в Киев. Сонцев расположился тогда на подворье у своего старого знакомца, ректора знаменитой Киевской духовной академии Феофана Прокоповича. Были у него секретные дела с генерал-губернатором Киева Дмитрием Михайловичем Голицыным, беспрестанно встречался он тайно с наезжавшими в Киев волохами и турками, и для встреч этих Никита не был ему нужен. Жили они в Киеве весьма долго, и Никита успел обегать и осмотреть весь город, а вечерами один маялся в отведенных Сонцеву покоях. Здесь его и застал как-то сам хозяин дома, зашедший было за князем. Узнав, откуда Никита родом, Феофан Прокопович пришел вдруг в восхищение и долго и подробно расспрашивал его о Новгороде. Под конец и сам разошелся, стал говорить о единстве славянского мира и о том, что, по русской истории, Киев и Новгород — города-побратимы. Феофан поведал в тот вечер молодому драгуну об Италии, ее городах и музеумах с чудными картинами, где он сам побывал. Глаза Никиты разгорелись, и, сам не зная почему, он разоткровенничался и признался, что хотя и подновлял в Новгороде уставные лики, однако же. пробовал писать и картины в итальянском духе.
Тогда Прокопович пригласил Никиту в свой кабинет, и Никита ахнул; На стене ректорского кабинета, уставленного тяжелыми учеными фолиантами, блистала картина, на коей голая девица возлежала посреди чертогов, а на нее лился золотой дождь.
— Это Даная! — пояснил благодушно Прокопович,— В оную девицу влюбился когда-то древний греческий бог Зевс и проник в ее естество в виде дождя золотого. Сожалею, но картина сия только копия с работы знатного голландского мастера Рембрандта. О подлиннике же и не мечтаю. ■
Прокопович долго еще в этот зимний вечер рассказывал восторженно внимавшему Никите об итальянских мастерах Возрождения и голландском чудодее светотени. От него Никита впервые услышал о Тициане, которому сам император Карл V подал выпавшую кисть, обворожительном Рафаэле, о благородном Микеланджело, знаменитом Леонардо да Винчи.
Ученый хозяин имел чудные гравюры и эстампы и позволил Никите брать книги из своей богатой библиотеки. Вот когда и пригодилась Никите дедушкина грамота.
Однажды Сонцев застал своего секретаря заснувшим над книгой с итальянскими гравюрами. А наутро у них нежданно вышел ученый спор.
— Что ваши с Прокоповичем старые итальянцы! — смеялся Сонцев,— Модная школа — это французская школа! Мансар, Лебрен — создатели седьмого чуда света — Версаля. А в живописи и портрете — конечно же несравненный Ларжильер.
На спор явился хозяин, и скоро Сонцев и Прокопович от картин перешли к книгам и знатным философам: англичанам Гоббсу и Локку, здравствующему в Германии Лейбницу. Никита как завороженный слушал...
Сонцев незаметно подтолкнул Прокоповича:
— Смотри-ка; нашему-то юному философу новгородская ворона в рот залетит!
Прокопович заступился за Никиту:
— Да твой секретарь и сам рисует, и бойко, скажу, рисует.
По приказу князя Никита показал карандашные наброски всей команды Сонцева: спесиво выступающего Гофмана, кауфера Бургиньона в цирюльне, Федора, мрачно восседающего на козлах.
— Да ты не бойся, — подбодрил Прокопович,— показывай далее.
Никита вытащил последние беглые рисунки: Сонцев верхом на лошади, Сонцев, спящий в кресле, и тут же — Прокопович подтолкнул Сонцева — князюшка в изысканном реверансе перед дамами.
Сонцев рассмеялся:
— Недурно, недурно! Карандаш как бритва! Остер! — И добавил уже серьезнее; — Может, и в наших многотрудных делах сгодится. А кончится война, я эти рисунки самому государю покажу. Думаю, пошлет он тебя во Францию учиться знатной живописи!
— Нет, в Италию,— вмешался Прокопович.— Только в Италию! Но пока он здесь, отпусти-ка его под мое начало на время. Я готовлю одну театральную затею, и мне ловкий живописец надобен!
— От Дмитрия Михайловича Голицына наслышан и даже ведаю, кто автор сей театральной затеи,— шутливо погрозил Сонцев пальцем, но разрешение дал.
И вот, впервые после Новгорода, Никита снова держал в руках кисть, а не шпагу, и перед ним лежали краски: синяя прусская, охряная, лазоревая. Писать надобно было не уставные лики, а декорации к трагикомедии Прокоповича «Владимир». И Никита постарался от души и на славу. Декорации получились, может, и не очень верные, зато яркие и нарядные, и бурсаки старших классов, игравшие в пьесе своего ректора, их одобрили: «Пан сержант — добрый маляр!»
Никита и сам участвовал в театральном действе и сыграл роль молоденького жреца Бочудеса, но сыграл только однажды. На другой день после премьеры карета Сонцева уносила его опять в Польшу, навстречу войне.
И то, что сейчас Сонцев вспомнил те славные дни в Киеве и назвал его Бочудесом, был добрый знак. Значит, Сонцев особливо не гневается на свою молодую команду за вчерашнюю пивную дуэль.
— Так вот, мой Бочудес, знаешь ли ты, зачем мы едем к Яблонским? — повторил свой вопрос Сонцев. И лукаво подмигнул, как равному.— Как, по-твоему, отчего я распорядился вырядить тебя в этот пышный костюм версальского камер-пажа?
И так как Никита молчал, щелкнул пальцами:
— В двадцать лет пора быть догадливым, сержант. Я хочу, чтобы ты покорил сердце дамы. Не какой-ни-будь там трактирной служаночки, а знатной дамы. И дама та, пани Кристина — жена князя Яблонского. Всей Волыни, окроме самого князя разумеется, ведомо, что па-пи питает страсть к красивым и нарядным юношам. А ты и красив, и наряден. С этими золотистыми волосами ты и впрямь — паж! Ей-богу! — Князь рассмеялся. — Спросишь, зачем мне это понадобилось? Да видишь ли, мой Бочудес, пани Кристина вертит своим мужем как хочет.
