Александр Круглов - Клянусь!
Но не решился президент, клятвы своей не сдержал. Даже тогда не решился, когда первым забряцал оружием Киев: возмутился тем, что Крым назначил своих силовиков, восстановил Конституцию. Самый раз для Верховного, для Президента отдать всем военным, силовикам приказ, а всех крымчан призвать оказать захватчикам всестороннее и упорное сопротивление. А дальше ясно: насмерть стоять, как приднестровцы, абхазы, осетины стояли, до полной победы!
Но тут из всех щелей повылазили миротворцы-кликуши. Более всех засуетился, запричитал самый главный из них — интернационалист (как всегда, за счет русских, России, конечно), а если точнее, по жизни, то украинский национал-коммунист Леонид Грач. К кому только не взывал он и в Крыму, и в Киеве, и в Москве: «Не допустим пролития братской крови!» Вроде беспроигрышный клич: какой же нормальный за кровь? Но только если не вскрывать спрятанную за ним трусливую предательскую суть. Вот она — в нескольких словах: «Пусть уж лучше Крым, Севастополь с миллионами компактно проживающих русских, всех россиян навечно остаются за Украиной, под её ненавистным оккупационным сапогом, чем восставать за честь, за свободу, за справедливость!»
ЖАННА Д’АРКИ всё-таки не всё ещё было потеряно, шанс оставался — парламент, грядущие выборы в Верховный Совет Автономной Республики Крым, кампания по избранию которых была уже в полном разгаре. И, по самым скромным подсчётам, мы, русские, патриоты России, вполне могли заполучить в нём около двух третей голосов. Встречи с избирателями следовали одна за другой. И однажды я просто был поражён: что за дива вдруг предстала передо мной? Завидно сохранившаяся (при её-то бальзаковском возрасте) совершенно девичья точёная стройность, ноги вызывающе длинные (в телесных колготках, как нагишом), и туфли на высоченных шпилечках невольно как бы устремляли всю её вверх, в высоту. Самовлюблённо вскинутая над окружающей толпой голова в ниспадающем водопаде светлых волос, резко очерченное помадой и тенями лицо, чего-то ищущий поверх прочих голов одухотворённый собственной неотразимостью взгляд тоже как бы окрыляли, возносили её. Не говоря уже о наряде — вычурном, ярком, полупрозрачном, словно у экзотической бабочки. И вместе с оторопью от всего этого «блеска» залетевшей откуда-то к нам, как казалось, заведомой куртизанки, меня охватило восхищение, а потом и зависть. Да, да, именно зависть — к тем, кто всей этой прелестью не только мог любоваться (как теперь я), но и сполна, насколько возжаждет душа, обладать.
И хотя очередная встреча севастопольских избирателей с кандидатами в депутаты Верховного Совета Автономной Республики Крым уже завершилась, они продолжали толпиться в огромном зале Дома офицеров Черноморского флота. Среди столпившихся вокруг меня оказалась, откуда ни возьмись, и эта «залётная бабочка». И то, что я невольно пялился на неё, конечно же, многие могли уже и заметить. А это, чёрт побери, было мне ни к чему — мне, самому старшему, уже испытанному и давно признанному предводителю борцов за российские Севастополь и Крым. Именно в этом качестве мои соратники и выдвигали мою кандидатуру — и в крымские президенты, и в депутаты — вот уже в четвёртый раз подряд. А вовсе не затем, чтобы я развлекался с красотками. И они не допустят ни малейшей расхлябанности, никакого отступничества с моей стороны. Но по тому, как из-под наклеенных длинных ресниц красотка поглядывала в мою сторону, как нетерпеливо теребила прядки свисавших волос, как пыталась протиснуться сквозь толпу поближе ко мне, становилось всё более очевидным, что у неё был какой-то взаимный ко мне интерес. А раз так, то какого чёрта поперёд батьки лезть мне. Ей это нужно — вот и пусть выставляется. Ей-то избиратель ничем не грозит. А мне… 3абаллотирует, того и гляди.
Наконец-то, соратники вокруг меня порассеялись, поразбрелись, и, как я и предвидел, красотка сама вплотную подкатила ко мне.
— Жанна, — представилась она. И тут же призналась: — Я давно уже к вам хотела примкнуть. Ещё когда вас избирали президентом и раньше, когда на первый срок — в Верховный Совет…
— Так в чём же дело? Что мешало-то?
— Не важно, — замялась она, смущённо пожала плечами. — Важно, что пришла.
— Не понял…
— Вашим помощником, доверенным лицом хочу стать, — искусительно прожгла меня своими зелёными глазами, вскинула светлой гривой волос.
Люстры в зале предупредительно замигали. И пока задержавшиеся толпились в дверях, в гардеробе, растекались по вестибюлям, последние мои приверженцы разошлись, и мы с залётной бабочкой выпорхнули на потемневшую вечернюю улицу без хвоста, совершенно одни. Дальше шагали вразвалочку, не торопясь. Я только слушал, а щебетала в основном только она:
— Я ведь тоже русская, из карельской глубинки. Россиянка до мозга костей. Хохлов загребущих этих терпеть не могу.
Мне был по сердцу этот её антихохляцкий москальский настрой. А тут и бар как раз подвернулся, вот он, перед нами — «Волна».
— Заглянем? — подмигнул я ей задорно, — Жанна д`Арк!
— А почему бы и нет, Александр свет Георгиевич! — съязвила в ответ и она.
Натанцевались мы с ней тогда, нагляделись друг другу в глаза, наоткровенничались (разве только что не наклюкались) всласть.
Потом сидели на лавочке у самого Чёрного моря, у самой воды. Волны под небольшим ветерком слегка клокотали у прибрежных камней. Приморский парк за нашими спинами легонько роптал да постанывал. Жанну это не могло не пугать. Да ещё в полуночное безлюдье, в кромешную тьму. И при каждом, особенно подозрительном, шуме, движении, казалось, живых огромных деревьев она настораживалась, напрягалась и невольно прижималась ко мне. А я не спешил себя заводить. И лишь поглубже, пожёстче начинал поглаживать своей тяжёлой ладонью её, даже сквозь плащик ощущавшиеся, совсем ещё девичьи, почти ребячьи талию, спину, плечо. Чтобы затем сползти разгорячённой ладонью почти до самой скамьи и снова наверх. И вдруг, подчиняясь какому-то своему заносчиво-дурачливому мужскому инстинкту, схватил её неспокойную длинную руку и упрямо потянул под пиджак.
— Потрогай, — приказал коротко я.
Она, было, рванула ладонь, я удержал, направил точно в левый, над сердцем, карман пиджака.
— Ой! Откуда это у вас? — подчинившись, пролепетала в испуге она.
— Вот то-то… Сиди, поплотней прижимайся ко мне и не боись. И близко никто не подступит, — бросил я самонадеянно, вытащил пистолет, предохранителем щёлкнул разик-другой и снова сунул в карман. — Стараюсь всегда носить при себе.
— А что, это действительно так необходимо?
— Цеплялись уже. В последний раз — трое.
— А кто?
— Ясное дело, подосланные.
— Ну и что? — ждала продолжения она. — Дальше что?
— Дальше… Не убивать же. Сдерживал, стрелял из этого вот пистолета поверх их голов. Покуда не подоспела милиция. Подробно об этом было в газетах.
— Да, да, слышала…
— Главный в тюрягу на пару лет угодил.
От таких разговоров новоявленную мою соратницу-красотку страх ещё пуще пронял. Пришлось уходить.
На освещённой улице нет-нет ещё пройдёт прохожий, или промчится машина, даже троллейбус всеми своими огнями сверкнул. Катер — самый последний — и тот ещё успел принять нас на борт и доставить в дальний край бухты — к моему холостяцкому логову.
Организационно-агитационный или, как теперь называют, пиаровский вклад красавицы-патриотки в моё повторное избрание депутатом крымского парламента вряд ли покрыл те потери, которые я понёс из-за неё среди женской, особенно пожилой и от этого куда более ревнивой и привередливой части до этого всегда так преданных мне избирательниц. Не слишком ли дорогая цена даже за все те радости, какими смогла одарить меня такая забавная кралечка, какой оказалась Жанна д`Арк? Но при всём при том не явила собой, увы, ничего, что, как это бывает порой, вдруг свалившись нам на голову, переворачивает всю нашу жизнь. Со мной она, ничего такого не сотворила.
Вновь избранные депутаты крымского парламента сразу же заговорили о переходе на полностью профессиональную постоянную форму работы, и мы — все сто депутатов — на четыре года съехались в столицу Крыма — Симферополь. Постепенно все получили квартиры, гостиничные люксы. А в свои избирательные округа, в свои сёла и города лишь наезжали. Время на это нам отпускалось.
— Можно я буду к тебе приезжать? — попросила Жанна.
— Хочешь, поехали прямо сейчас со мной? — предложил я самоотверженно, по-рыцарски.
— А фармацея, аптека моя? На кого я ее оставлю?
— Да ничего с ней не станется, с фармацеей твоей. Продержится с неделю-другую и без тебя.
— Так сразу и поехали?
— Да, сразу…
— Не определившись ни в чём, ничего не решив? — укоризненно сорвалось с её тоненьких выразительных губ.
— А чего тут решать? Если действительно хочешь, найдёшь и возможность, и способ. Всё должно образоваться само собой.
