Михаил Ишков - Семирамида
Царь спустил ноги с ложа, предложил Гуле на выбор курицу, жареное мясо, каши, фрукты. Молодая женщина предпочла кашу, затем попросила сочную грушу. Она наслаждалась грушей лежа, полузакрыв глаза. Бен-Хадад взялся за курицу, кусал жадно, глотал кусками.
Услышав весть, Бен-Хадад на мгновение замер, потом принялся с еще большим ожесточением рвать зубами куриное мясо. Насытившись и выпив вина, поднялся, подошел к окну, глянул на залитый солнцем Дамаск. Весть о том, что Салманасар определился с выбором, окончательно развеяла надежду, пусть и тоненькую, что в следующем году ассирийский царь двинется на восток, в страну мидян, или на север, против Урарту.
Пусть свершится назначенное!
Не поворачивая головы, приказал:
– Ступай.
Слуга не шелохнулся.
– Что еще? – спросил царь.
– Из Ашшура доносят, что молодая супруга племянника Иблу объявила себя «воспитанницей Ашерту».
– То есть ты хочешь сказать, что она сошла с ума? Это важно?
– Ассирийский народ с восторгом встретил это заявление.
– Что Салманасар?
– Молчит.
– Ты утверждаешь, что смертная женщина объявила о своем родстве с могучей Ашерту, а Салманасар молчит?
– Да, повелитель.
– Ты полагаешь, его молчание что-то означает?
– Да, государь, – ответил слуга.
– Что оно означает?
Спальник позволил себе промолчать.
Бен-Хадад повернулся в его сторону.
– Теперь все?
– Нет, государь, – ответил евнух и бросил опасливый взгляд в сторону Гулы.
– Говори, – приказал царь.
Женщина отложила грушу.
– Купцы утверждают, – заявил спальник, – что эту мошенницу зовут Шаммурамат. Она – дочь Мардука-Закира-шуми, и по слухам, скорее всего непроверенным, именно ее предназначали в жены принцу Ахире, но не довезли.
– То есть как не довезли? Кого же довезли?
– Меня, – откликнулась Гула и, обратившись к спальнику, распорядилась: – Ступай.
Тот благоразумно удалился.
Бен-Хадад вернулся, сел на ложе, вопросительно глянул на женщину.
Гула объяснила:
– Отец отправил скифянку в Дамаск, но по пути караван захватили ассирийские бандиты. Я не знаю, каким образом эта негодная сумела околдовать наместника Ашшура и его племянника.
– Ты хочешь сказать, что твой отец согласился на подмену?
– У него не было выбора.
– То есть как не было выбора?! Выходит, послание твоего отца тоже побывало в их руках? Боги наказывают меня за ослепление!..
Он решительно направился к двери. Вслед ему Гула с достоинством напомнила:
– Если ты собираешься подвергнуть пыткам Сарсехима, ты поступишь неразумно.
Бен-Хадад впал в ярость.
– А как разумно?! Ты предлагаешь отдать палачу тебя? Я не позволю относиться ко мне как к простаку, которого всякий может обвести вокруг пальца! Которому можно подсунуть всякую завалявшуюся дрянь!
Гула вскрикнула, прижала ладонь к губам, потом тоненьким голосом предупредила:
– Молчи!!! Не говори больше ничего, чтобы потом не по жалеть об этом. Ты сомневаешься, что я – вавилонская принцесса?
Бен-Хадад смутился.
– Нет… мои люди подтвердили… но…
– Ты полагаешь, что получил бы от этой скифянки больше, чем получил от меня?
Бен-Хадад возмутился.
– Как ты могла подумать такое? Какое мне дело до этой продажной девки, когда у меня есть ты!
– Я вовсе не ревную к этой скифянке, мне нет до нее дела. Я озабочена безопасностью государства.
– То есть? – не понял царь.
– Не лучше ли сохранить в тайне все, что случилось в пустыне, – предложила молодая женщина, – и воспользоваться случаем обмануть ненасытного Салманасара?
– Как? – заинтересовался Бен-Хадад.
– Это надо обдумать, мой царственный. В этом деле спешить нельзя. Иди ко мне, я тебе объясню…
Насладившись друг другом, Гула пощекотала ноготком плечо царя.
– Меня пугает, что народ Ашшура поверил этой гнусной лжи. Притязания скифянки на родство с Иштар опасны.
– Эти дикие варвары готовы поверить чему угодно, лишь бы броситься на чужое добро.
– Сейчас важно сохранить в тайне существующее положение вещей. Это поможет нанести ассирийцам удар еще до того, как они отправятся в поход.
– Ты полагаешь, что, уличив твою сестру во лжи, мы выиграем первую битву? Внесем смуту в их ряды?..
– Еще какую! Предупреди старшего евнуха, чтобы тот держал язык за зубами. Пусть Сарсехим еще раз попадет в плен к ассирийцам. Вопрос, что он им выдаст?
Бен-Хадад вскочил с ложа, шагнул к окну. Он испытал прилив энтузиазма.
– Ты права! Ты очень права, драгоценная! Твой евнух известит Салманасара, что мы ждем подмогу из Египта.
– А мы ждем оттуда подмогу?
– К сожалению, повелитель реки уклонился от ответа.
– Вот и хорошо. Пусть Сарсехим сообщит, что фараон собирает войско. Только нельзя настаивать, принуждать этого мошенника.
– Конечно, любимая. Он узнает об этом обок, а в послании, которое он должен будет тайно доставить твоему отцу, будет написано, что мы с благодарностью примем и его помощь.
– Теперь – что касается Шами, – откликнулась с ложа сводная сестра. – Нельзя позволить этой проныре утвердиться при дворе Салманасара. Ей следует немедленно указать на ее место. Было бы уместно подвергнуть мошенницу испытанию.
– Какому?
– Об этом мы еще поговорим.
* * *В тот же день к вечеру над городом собрались грозовые тучи, и на Дамаск благодатно опрокинулись небеса. Дождь лил до утра и щедро напоил землю. С рассветом город ожил. Жители выбегали на улицы, славили Бен-Хадада, затем толпами повалили к храму Баала, засыпали храм цветами. Радовались все, даже местные шлюхи – не храмовые, величественные и надменные, но самые что ни на есть обыкновенные, промышлявшие телом на кладбищах и городских рынках. Весь день они отдавались бесплатно и с нескрываемой охотой.
Храмовые же после полудня пошли в пляс. Время от времени то одна, то другая скидывала с себя одежды, распаляя толпу до предела. Ближе к вечеру жрецы организовали торжественный вынос статуй Баала и Ашерту, а в сумерках праздник переместился за крепостные стены в пригородные сады.
Утром в казармы примчался знакомый смотритель с известием, что царь дал добро на отъезд вавилонской свиты. Писец с радостью поделился – тебе очень повезло, что ты оказался в Дамаске, щедрость государя неописуема. Затем пригласил – ты, Сарсехим, будешь самым почетным гостем, какого я встречал в своем доме.
Разобрали по домам и вавилонских воинов. Даже скифам во главе с Ардисом перепало угощений от ликующих горожан.
Смотритель постарался – это Сарсехим отметил с первого взгляда. На столе стояли самые изысканные кушанья, и у голодного, заметно отощавшего от переживаний, евнуха слюнки потекли. Хозяин славил его как великого человека, доставившего в Дамаск «обильную плодами смокву», а уж они, воины Дамаска, смогут защитить ее от посягательств немилосердного Салманасара. Их союз, в который входят множество государств Нижнего Арама[16], крепок как никогда. Нам окажут поддержку степные арабы, а также финикийские города. Если учесть, что властитель реки собирает войско, – здесь смотритель доверительно подмигнул гостю, – Сарсехим может быть уверен, смоквочку не дадут в обиду!
Менее всего Сарсехима занимала помощь, которую правитель Египта обещал оказать Дамаску. Куда более тревожило – как безопасно миновать Ашшур и что он скажет злопамятной и всемогущей Амти-бабе? Стоит только поведать о том, что случилось с Гулой, ему не будет пощады. С другой стороны, нельзя умолчать и о скверном. Кто может поручиться, что тайные соглядатаи Закира уже не донесли в Вавилон правду?
Что есть правда? Как быть с правдой? Размышляя по этому поводу, Сарсехим ощущал, как у него начинал болеть пупок, ныть шея. Затем прихватило сердце.
Увы, говорил он себе, нелепо ждать от богов справедливости. Милосердие докучно, куда занимательнее прыжки, совершаемые смертными, и гримасы, которые они строят перед лицом всемогущей судьбы. Увы, увы, жизнь не разглядывает себя в зеркале. У жизни нет зеркала, заглянув в которое смертный мог бы посмеяться над страхом и ужасом, терзающими его душу, ведь страх не что иное, как дрожание души, а ужас – ее разрубание.
Почему боги насмехаются над ним! То вызволят из беды, то вновь ввергнут в несчастье. Почему они так жестоки?
Им весело?!
Что же это за боги?!
Давным-давно рабби, у которого он малолеткой набирался мудрости, утверждал, что нет иных богов, кроме всемогущего Яхве, нет стихий – есть творение, нет судьбы – есть воля того, кто единосущ и непостижим.
Это воспоминание родило острую боль в сердце, которую он испытывал всякий раз, когда в памяти вставали родители, яма, в которой они прятались. Вспомнились два ассирийских солдата, которые вслед за родителями вытащили его из ямы. Один из них, оглядев голого мальчишку, весело крикнул другому:
– Гляди-ка, обрезанный!..
