Борис Тумасов - Усобники
Вот и младший брат, Даниил Московский, пытался отговорить его от поездки, сказывал: «Все мы Невские, гоже ли нам врозь тянуть?»
Ну и что, коли братья, а Дмитрий, эвон, на великое княжение уселся и еще Переяславский удел прихватил. Отчего же с братьями не поделиться?
И будто оправдывая себя, князь вздохнул:
— О-хо-хо, не по справедливости живет Дмитрий!
Накануне отъезда посоветовался он, Андрей, кое с кем из удельных князей. И что же? Ярославский и ростовский в один голос заявили: пора Дмитрию отказаться от великого княжения. А Михаил Тверской от разговора ускользнул. Да у князя городецкого на Михаила обиды нет, разве что досада сохранилась. Тверское княжество не Городецкое, и Тверь не Городец: и людом не обделена, и краше обустроена.
Вспомнилось, как, посаженный на княжение в Городце, он попрекнул отца в бедности удела. Строго глянул на него Невский, сказал как отрезал: «Всем вам, удельным князьям, быть под рукой великого князя. И он вам вместо отца будет. Без того Руси не подняться с колен, на какие ее Орда поставила. В одной упряжке вам ходить. А будете врозь тянуть, не сбросить Руси рабства. О народе русском вам думать…»
Больше, пока Невский был жив, Андрей о переделе уделов речи не заводил. Но зло на Дмитрия держал.
Как хотелось ему сесть на великое княжение, уж он бы княжил по справедливости! Но городецкий князь тут же задавал себе вопрос: как по справедливости? Будешь ли всем угоден, коли каждый князь норовит свой удел расширить?
Мысли Андрея на иное перекинулись. Еще удастся ли из Орды живым воротиться? Андрей не забыл, как всякий раз, когда отец уезжал в Орду, он всегда прощался со всеми, знал, что зависит от воли хана. Особенно при Берке.
За войлочными стенами шатра беспокойно заржали кони и раздались голоса караульных гридней. Андрей насторожился, привстал. Вдалеке слышался топот множества копыт. Городецкий князь догадался: стороной промчался табун тарпанов — диких коней, каких еще немало водилось в степи.
Проскакали, и будто стихла степь, замерла на короткое время. А вскоре в зарослях осоки, что на берегу пересыхающей речки, закричал коростель, ухнул филин, и все смолкло.
* * *Чем ближе к Сараю, главному городу Орды, подъезжал князь Андрей, тем чаще встречались татарские стойбища, кибитки, юрты, высокие двухколесные арбы, многочисленные стада и табуны. Нередко вблизи юрт горели костры, и кизячный дым вился над висевшими на треногах казанами. Сновали татарки в шароварах, ярких кафтанчиках с перехватом. Тут же бегала крикливая, голосистая детвора, поднимали неистовый лай лютые псы.
— Звери, — заметил боярин Сазон и глазами указал на свору. — Ровно ордынцы в набеге.
Второй боярин, Ипполит, кивнул на табун и объездчиков:
— Кони татарские и в снежную пору сами себе корм добывают. А по весне, на первой траве, отъедаются и готовы к дальнему переходу.
Гридни разговор поддержали:
— Татарин с конем неразлучен и в набегах неутомим.
— Под седлом у ордынца мясо конское сырое. Он его в походе задом отбивает. Этакое мерзкое мясо им в лакомство.
Сазон хмыкнул:
— Татарин сыро мясо едал, да высоко прядал.
Князь Андрей промолчал. Тревога не покидала его: какую встречу готовят ему? Верно, в Сарае уже известно, что едет русский князь. Знают и о том, что везет он дары. На подарки в Сарае охочи и падки. Мурзы и беки льстивы, всяк на словах обещает слово доброе хану сказать, а на деле молчит, ждет, как хан себя поведет.
В прежние лета говорили: путь к сердцу хана лежит через его любимую жену. Иногда старшая жена могла напеть хану, и тогда от ее нашептываний зависела судьба князя, явившегося на поклон…
И городецкий князь подумал, что прежняя жена хана Телебуга умерла, но прошлым летом ему привезли из далекого Китая, из земель поднебесья, совсем юную ханшу Цинь. Она в короткий срок покорила хана своей красотой и прочно завладела его сердцем.
Но как попасть к ней? Говорят, она недоступна и ее стерегут верные хану нукеры [19]…
Всю оставшуюся дорогу князь Андрей ехал с мыслью о таинственной ханше и решил во всем положиться на волю Господа.
Главный город ханства Золотой Орды, Сарай, строили мастеровые со всего света. Рабы воздвигали великолепие своего времени. Побывавшие в Сарае очевидцы вспоминали, что это был один из красивейших городов в низовьях реки Итиль [20], на перекрестке торговых путей из камских булгар, русских княжеств и Крыма на Хорезм, в Среднюю Азию, Монголию и Китай.
Город разросся, и отсюда ханы руководили половиной мира. Могучая держава, еще не испытавшая во всей полноте будущей феодальной раздробленности.
После Батыя брат его, Берке, выше по течению Итиля, на его рукав, положил начало новому Сараю. С той поры оба города стали именоваться Сарай-Бату и Берке-Сарай. Оба они выросли в крупные ремесленно-торговые и культурные центры.
Ремесло и торговля были источниками больших доходов ханской казны. При Берке-хане Золотая Орда приняла мусульманство, но осталась державой веротерпимой. Еще великий Чингис завещал уважать любую религию.
От Берке-хана повелось строить в Сарае не только мечети, но и христианские храмы, иудейские синагоги. Стояли они неподалеку друг от друга, и жители обоих городов были вольны молиться тем богам, каким пожелают.
Христианский храм строился с подаяний верующих со всей Орды. Много помогал ему князь Александр Невский, приезжая в Сарай. По его просьбе Владимирский митрополит благословил и Сарайского епископа.
Городецкий князь намеревался побывать на исповеди в русском храме. Однако он не собирался открывать душу священнику. Разве поймет он, чего ждет князь Андрей от хана? Городецкий князь хотел получить от епископа благословение. Пусть он благословит его на встречу с молодой ханшей Цинь и поддержит русского князя, замолвит доброе слово хану.
Солнце уже давно повернуло на вторую половину, когда начался город. Домишки глинобитные, подслеповатые. Улочки беспорядочные, шпиль мечети вытянулся в небо, крыша христианского храма тесовая, а рядом еврейская синагога.
Город встретил князя шумом и гомоном. По улочкам проезжали тележки, арбы. Иногда в них были впряжены ослики или двугорбые верблюды. Из-за дувалов доносились удары кузнечных молотов. Вот прошла толпа, прогнали скот. Над городом повисла пыль. Кричали ослы, ржали кони. Слышалась многоязычная речь.
Вот прорысил отряд нукеров в кожаных панцирях, с луками, притороченными к седлам. На княжеских гридней внимания не обратили.
Боярин Сазон заметил:
— Люд здесь со всего мира. Все больше невольники. Короткая жизнь у них.
— Правду сказываешь, боярин, — откликнулись дружинники. — Коли бы их слезы в Итиль слить, вода бы из берегов вышла.
Въехали в узкую улочку, растянулись цепочкой. До караван-сарая, где обычно останавливались приезжие, оставалось совсем мало. Вдруг Сазон снова голос подал:
— А погляди-ка, князь Андрей, никак мурза Чаган к нам коня правит. Поди, помнишь, он у нас с переписчиками побывал.
Мурза скособочился с седла, закричал визгливо:
— Урус конязь, тебе и нойонам место в караван-сарае, а нукерам вели юрту за Сарай-городом ставить!
И, почесав оголенный под зеленым халатом толстый живот, ускакал.
Улочкой с торговыми лавками городецкий князь с боярами и гриднями, что сопровождали вьючных лошадей, въехали в распахнутые настежь ворота караван-сарая.
Двор был вымощен камнем, со всех сторон его охватывали двухъярусные строения, где внизу находились складские амбары, а наверху жилые каморы.
Пока гридни разгружали тюки, князь поднялся в свою камору, в которой все отдавало сыростью и прелью. Андрей присел на ковер по-татарски, скрестив ноги. Прикрыл глаза и как наяву снова увидел пыльные, грязные улочки Сарая. Сейчас бы в самый раз в бане попариться, да здесь у них, у неверных, какая баня?
Вошел Сазон, доложил, что пушнину разгрузили, внесли в амбар, а он, Сазон, успел разузнать, что на прошлой неделе хан с ближними мурзами и нойонами, с преданными нукерами удалился на летнюю стоянку, в степь, и когда вернется, никто не ведает. Скорее всего, по морозу. А еще разузнал Сазон, что ханша Цинь из Сарая никуда не выезжала, и если ей хан велит, то последует за ним в степное стойбище. Андрей нахмурился:
— А что, Сазон, ужели нам здесь до холодов быть?
Боярин руками развел:
— Отколь знать, княже, одному Богу ведомо.
— Ты, Сазон, разведай, — может, к ханше какие пути прознаешь.
Боярин удалился, а отрок внес таз с водой, подал князю рушник. Андрей умылся, снял с лица усталость, вытерся. Придвинув стоявший на ковре деревянный поднос с лепешкой и куском вареной конины, поел не торопясь, запил уже теплым квасом, поморщился:
— Эко пойло, не ядрено…
И задумался. Неужели попусту путь в Орду проделал? И в чем брата обвинять будет? Какой самый тяжелый грех за ним? Пожалуй, хан озлобится за то, что Дмитрий в Копорье и на Ладоге ордынский выход на себя взял…
