Мария Семенова - С викингами на Свальбард
Злополучный кит никуда не делся со вчерашнего дня. Он все так же ворочался и пыхтел в мелкой бухточке-луже, и финны радостно загомонили, увидев его: поистине, такая гора мяса только и могла быть подарком смилосердствовавшихся Богов! В руках охотников появились гарпуны с наконечниками из кости и рога, редко у кого с драгоценными железными остриями. Викинги приготовили копья, Луг и Карк вооружились широкими ножами, разделывать тушу. Спустили лодку и направились к киту.
Обреченный исполин недолго бил могучим хвостом. Слишком опытны и смелы были люди и хорошо знали, как быстрее прикончить зверя и не оскорбить его дух лишним страданием. Хельги собирал по берегу плавник. Ему бросилось в глаза – Оттар резче замахивался и бил вдвое сильнее, если видел, что Беленькая на него смотрит…
…Последняя судорога погасла на жирных темных боках, и финны облепили тушу, как муравьи. Их пир начался немедленно, они не дожидались, пока разгорится огонь и мясо на палочках потемнеет, обретая дразнящий запах. Рыжего Луга так и передернуло от отвращения, когда викинги тоже начали подходить к киту и лакомиться, придерживая левой рукой горячие сочащиеся полоски и обрезая мясо ножом у самого рта… Плюнув, Луг перекрестился и сел возле костра к ним спиной. Ему, прочитавшему сто книг, неоткуда было знать, что парное, еще, по сути, не умершее мясо имеет совершенно удивительный вкус и лучше поддерживает силы, чем всякая иная еда, а зимой лишь оно порой может отогнать страшную хворь, от которой выпадают зубы и приключается смерть…
Истинная мудрость должна быть готова не только учить, но и вбирать чужую науку, обогащаясь сама.
Во время охоты финны понемногу перестали дичиться и, в конце концов, перемешались с викингами за огромным общим костром. От сытости и жара огня их лица румянились, пушистые объевшиеся собаки и те благостно виляли хвостами, утратив обычную злость. Когда подошло время укладываться, Люди-олени уже безбоязненно утвердили на берегу длинные жерди и натянули кожаные шатры. В такой шатер-кувас не помещается много народу, зимой там устраивают женщин с ребятами, мужчины же всовывают внутрь голову и плечи, выставляя ноги наружу, и спят прямо на снегу, не думая замерзать в теплых меховых штанах.
Викинги, как обычно, отправились спать на корабль. Тут Хельги приметил, что Оттар куда-то запропастился, и окликнул его, приложив руки ко рту. Оттар не отозвался. Хельги встревожился и подошел было к Ракни, но конунг досадливо отмахнулся:
– Оттар придет.
Он, должно быть, знал, о чем говорил. Хельги долго ждал Оттара, потом все же влез под кожаный полог, приготовил Оттару его мешок и залег один под скамью.
Оттар вернулся очень поздно, вернее, не поздно, а рано, потому что близилось утро. Хельги проснулся, когда викинг толкнул его коленом, пробираясь впотьмах. Оттар был чем-то очень доволен и даже мурлыкал чуть слышно, стаскивая одежду. Он блаженно заснул едва ли не прежде, чем забрался в мешок. Он всегда так засыпал. Зато Хельги остался лежать с открытыми глазами, уставившись в темноту палатки, и горечь, какой он никогда раньше не знал, затопляла его, не оставляя просвета. Он никогда и ничего не докажет Ракни и Оттару. Он так и будет чистить песком грязный сальный котел. А когда они сходят на Свальбард и зарубят там несчастного Вагна, он вовсе им надоест, и они продадут его на первом же торгу. Ну и что с того, что он греб веслом на боевом корабле. Вот так другие люди украли из дому и продали его мать. Там, в Гардарики. Ведь если поискать хорошенько, у него нашлись бы за морем и бабка, и дед, давно оплакавшие дочку и никогда не видевшие внука!..
Хельги сам не знал, что это такое на него накатило. И добро было бы из-за чего. А то из-за того лишь, что Оттар и Беленькая гуляли по острову, вместе провожая зарю!..
Мать рассказывала Хельги, как она впервые увидела отца.
Они сидели в палатке хозяина-купца – двенадцать молоденьких рабынь, и со страхом смотрели на затянутый пологом вход. Этими местами шло на рать войско храброго словенского князя, вот хозяин и расположился тут, в прибрежном лесу, и принес Богу торговли кусок мяса и луковицу, испрашивая барыша.
Его палатку правильнее было бы назвать землянкой, ибо слуги растянули ее над ямой, убранной изнутри досками и тканью. Ступеньки уходили наверх, к пологу, не дававшему видеть синее небо. Впрочем, палатка была старая и довольно дырявая, ветер шевелил мешковину, и тонкие лучики бродили по лицам рабынь.
Сюда уже заглядывали воины-словене, юные и постарше, но ни одной не купили, потому что хозяин боялся продешевить и торговался упрямо. Теперь лучики переселились на дощатую стену, и самые беспечные из рабынь понемногу переводили дух: им начинало казаться, что страшный торг и новые хозяева не сбудутся для них еще несколько дней.
Тут-то снова послышались приближающиеся голоса, взлетел кверху полог, и хозяин колобком скатился в палатку.
– А ну улыбайтесь, кикиморины отродья!.. – зашипел он на шарахнувшихся девчонок.– Да повеселее, если по ремню не соскучились!..
А следом уже спускался другой человек, и дощечки ступенек жалобно поскрипывали под ним, потому что входивший был великаном.
Мать не врала – Хельги внимательно приглядывался к дяде и брату, да и сам был уж никак не меньше всех во дворе…
Этот вошедший выпрямился и подпер полотняную крышу светловолосым затылком. Он вглядывался в полутьму и явно не слушал трескотни купца, нахваливавшего товар. Ветер снова рванул холст, и луч солнца упал на его лицо. Мерзкое нутро было у торговца рабынями, но подле этого воина он показался еще и отвратительным внешне!..
А отец мгновенно обежал глазами несчастных перепуганных девок, увидел мать и указал на нее рукой. Она узнала потом – другие люди рассказали ему, будто здесь была рабыня, похожая на женщину, которая его не любила… Вот он и пришел сюда именно за ней, а не за другой. А тогда она в ужасе отшатнулась, пряча ладонями лицо и умоляя своих гардских Богов явить светлое чудо и сделать, чтобы не на нее, не на нее указала жилистая, окованная мозолями рука… Только представить себе, как эта рука ляжет ей на плечо!.. Но Боги чуда не сотворили, и подружка, сидевшая рядом, тихонько заплакала. А хозяин подскочил к матери и больно рванул за косу:
– Утрись, дура, выпорю!..
Слезы портят лицо – кабы этот урманин еще не повернулся и не ушел… Но отец шагнул вперед и отшвырнул купца, едва не свалив:
– Я выбрал ее, и теперь я сам стану ее бить.
Он совсем не плохо говорил по-словенски, отец. Хельги теперь, наверное, говорил еще лучше.
– Не самая красивая тебе приглянулась, – радостно засуетился торговец. – Смотри, у меня есть и другие, получше…
Он даже не думал обижаться, хотя его чуть не вываляли в пыли. Отец слушал вполуха, изредка поглядывая на мать:
– Я выбрал ту, которую выбрал, и не ты мне будешь советовать. Неси сюда весы!
Сметливый купец понял уже, что северный воин не поскупится на серебро, и назвал цену неслыханную – три марки. Хельги Виглафссон заплатил не торгуясь. И пришлось матери подняться с земляной лавки, потому что он крепко взял ее руку пониже локтя, как привык браться за весло или рукоять секиры, и почти поволок вон из палатки…
Так она шла за ним, стремительно шагавшим через лес, просвеченный красноватым садившимся солнцем, к берегу и кораблю и едва не падала с ног – шаг отца был для нее слишком широк, а коленки подламывались от беспомощного, унизительного страха, и его пальцы зло и больно сжимали ей руку, и перед глазами кружилась тропа и медные сосновые стволы…
Она же не знала, что они с отцом полюбят друг друга, и вся жизнь разделится для нее пополам: на девять дней с ним и на множество зим без него…
Хельги понял, что больше не уснет все равно, и сел в темноте, поджав под себя ноги. И тягостная, нехорошая мысль впервые посетила его: а может, и не было между ними никакой любви, и россказни матери на самом деле лишь выдумки, которыми она тешила его и себя?.. Дымилось разгромленное капище, и Боги падали с алтарей! Наверняка отец поступил с нею так, как всегда поступают с рабынями, и она теряла рассудок от ужаса и пыталась вырваться из его рук, но это было невозможно, она сама вспоминала, как взвешивали за нее серебро и понадобилось разделить монету, и отец сломал ее в ладони…
Оттар ровно дышал рядом, закутавшись в мех.
Брат говорил, у отца не было других рабынь. Наверное, брат не обманывал, и мать действительно хотела быть убитой и похороненной вместе с отцом, но все это не имело больше значения. Хельги теперь доподлинно знал, как было дело, и никому не удастся его переубедить.
Люди редко жалеют купленную на торгу. Но это была совсем особенная рабыня, непохожая на всех остальных, это была его мать. Хельги стало отчаянно жаль мать, которую он всегда считал такой счастливой. Он угрюмо усмехнулся собственной жалости и подумал: что же, тем другим девчонкам, которых вместе с ней продавали, досталась доля еще хуже. Их не обнимали прославленные воины, и у них не родились сыновья, для которых можно было бы выдумать сказку.
