Мэри Рено - Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Леонид повел себя сердечно: расцеловал мальчика в обе щеки, положив крепкие ладони ему на плечи, и выразил уверенность, что царевич будет достоин своих предков. Александр вежливо поклонился; жизнь заставила его пойти на это, как солдата на параде. Леонид не надеялся на столь удачное начало. Мальчик, хотя и излишне красивый, выглядел здоровым и бодрым; несомненно, он будет хорошим учеником.
– Ты вырастила прекрасного ребенка, Олимпиада. Эти детские одежды очень милы. Вижу, ты хорошо заботилась о сыне. Теперь мы должны подыскать для него что-нибудь более подходящее его возрасту.
Александр взглянул на мать. Этот хитон из тонкой вычесанной шерсти она вышила для сына собственными руками. Выпрямившись в своем кресле, Олимпиада кивнула сыну и отвернулась.
Леонид отправился в приготовленные для него комнаты. На переговоры с учителями требовалось время. Известным педагогам пришлось бы оставить свои школы, у менее прославленных следовало проверить благонадежность. Его работа должна была начаться немедленно; Леонид видел, что время не ждет.
Дисциплина оказалась поверхностной. Мальчик поступал как ему хотелось; вставал с петухами или долго валялся в кровати, слонялся среди детей и взрослых мужчин. Хотя ребенка чрезвычайно избаловали, нельзя было не почувствовать в нем характера. Но речь его была ужасна. Не говоря уже о том, что он почти не знал греческого, где он выучился такому македонскому? Можно подумать, что он родился под стеной казармы.
Было ясно, что обычных часов обучения недостаточно. Жизнь царского сына следовало брать в руки от рассвета до заката.
Каждое утро перед восходом солнца Александр делал физические упражнения: два круга по беговой дорожке, прыжки, гири и метание копья. Когда наконец наступало время завтрака, еды никогда не бывало вдоволь. Если мальчик говорил, что он голоден, ему приказывали сказать об этом на правильном греческом, чтобы на правильном же греческом получить ответ, что скудные завтраки полезны.
Одежду Александра сменил домотканый хитон, грубый для кожи и лишенный украшений, – такие носили и царские сыновья в Спарте. Приближалась осень, погода становилась все холоднее и холоднее; мальчик закалился, обходясь без плаща. Чтобы согреться, он был вынужден постоянно двигаться и испытывал еще более сильный голод, но еды получал немногим больше.
Леонид видел, что Александр повинуется угрюмо, без жалоб, но с нескрываемым негодованием. Было слишком очевидно, что сам Леонид и его режим стали для мальчика ненавистным тяжелым испытанием, которое тот терпел ради матери, подавляя свою гордость. Леонид чувствовал себя неловко, но не мог разрушить выросшую стену. Он был из тех людей, в которых однажды принятая роль отца начисто стирает все воспоминания детства. Его собственные сыновья могли бы сказать ему об этом, если бы они вообще что-либо говорили. Он честно исполнял свои обязанности по отношению к мальчику и считал, что никто не смог бы исполнить их лучше.
Начались уроки греческого. Вскоре выяснилось, что на самом деле Александр говорит достаточно бегло. Язык ему просто не нравился; сущий позор для сына, сказал ему ментор, отец которого знает греческий столь хорошо. Мальчик бойко отвечал на вопросы, вскоре выучился писать. Но не мог дождаться того момента, когда, покинув классную комнату, сможет перейти на свободный македонский и солдатский жаргон. Когда Александр понял, что придется говорить по-гречески целый день, он не хотел этому верить. Даже рабы могли пользоваться родным языком, разговаривая между собой.
Александр получал передышки. Олимпиада считала северное наречие наследством героев, а греческий – вырождающимся диалектом. Царица говорила на нем с греками, из снисходительности к низшим. У Леонида были общественные обязанности, и на время, когда педагог был занят, пленник вырывался на свободу. Если, сбежав из тюрьмы, он успевал в казармы ко времени обеда, с ним всегда делились похлебкой.
Верховая езда радовала Александра, как и раньше, но вскоре он лишился своего излюбленного спутника, молодого воина из гетайров. И только потому, что привычно поцеловал юношу, когда тот помогал ему спешиться. Леонид наблюдал, стоя во дворе конюшни. Подчинившись приказанию отойти и видя, как его друг, вспыхнув, покраснел, мальчик решил, что настал предел. Александр вернулся назад и встал между учителем и гетайром:
– Я первый поцеловал его. И он никогда не пытался поиметь меня.
Александр воспользовался грубым казарменным выражением, потому что не знал другого. Леонид зловеще замолчал. Потом потащил воспитанника домой. В классной комнате, все так же не произнеся ни звука, Леонид выпорол Александра.
Своим сыновьям Леонид устраивал порки и похуже. Высокое положение Александра обязывало к другому обхождению. Но это было наказание для юноши, а не для ребенка. Леонид не признавался самому себе, что ожидал подобного случая, чтобы посмотреть, как воспримет экзекуцию его питомец.
И не услышал ничего, кроме звука ударов. В конце порки он хотел перевернуть мальчика и заглянуть ему в лицо, но тот его опередил. Ожидавший либо спартанской стойкости, либо жалоб, Леонид наткнулся на взгляд сухих распахнутых глаз; бледно-серый ободок вокруг огромных черных зрачков, плотно сжатые побелевшие губы, раздувшиеся ноздри – клокочущая ярость, сдобренная молчанием, словно бушующее в сердцевине горна пламя. На мгновение Леонид почувствовал подлинную угрозу.
Когда-то он видел Олимпиаду ребенком. Но она взвивалась сразу же, выставив ногти; лицо ее няни было покрыто шрамами. Сдержанный гнев мальчика был иного рода. Леонид опасался, что ярость Александра может вырваться на свободу.
Леонид потянулся схватить Александра за шиворот и вытрясти из него это неприкрытое сопротивление. Но каким бы ограниченным человеком Леонид ни был, в нем жило чувство собственного достоинства. Кроме того, он был призван сюда для воспитания готового к битвам царя Македонии, а не укрощать раба. Мальчик, по крайней мере, умел владеть собой.
– Молчание солдата. Мне приятен тот, кто способен выносить боль. Никаких занятий на сегодня.
И получил в ответ взгляд, в котором читалось невольное уважение к врагу. Когда мальчик выходил, Леонид увидел кровавые полосы на спине его домотканого хитона. В Спарте это было бы безделицей, и все же Леонид сожалел о своей жестокости.
Мальчик ничего не сказал матери, Олимпиада сама обнаружила рубцы. В комнате, которая была свидетельницей многих их тайн, царица со слезами обняла сына, и вскоре они плакали вместе. Александр перестал первым; подошел к очагу и, сдвинув камень, вытащил восковую куколку, которую уже видел в тайнике. Он хотел, чтобы мать заколдовала Леонида. Олимпиада быстро выхватила фигурку из рук сына. Он не должен до нее дотрагиваться, и, кроме того, фигурки вовсе не для этого. Фаллос куколки был пронзен длинным шипом, но на Филиппа колдовство не действовало, несмотря на многократные попытки царицы навести на него порчу. Олимпиада не подозревала, что сын частенько наблюдал за ней.
Обретенное в слезах утешение оказалось для Александра всего лишь мигом обмана. Встретившись в саду с Гераклом, он почувствовал себя предателем. Александр плакал не от боли, он скорбел по своему утраченному счастью. Но сумел бы сдержаться, если бы не мать. В следующий раз она ничего не узнает.
Однако и Олимпиада решила бросить вызов. Она никак не могла примириться со спартанской одеждой на сыне; она любила его наряжать. Выросшая в доме, где благородные женщины сидели в зале, как царицы у Гомера, и слушали песни рапсодов о предках-героях, царица презирала спартанцев, нацию тупой безликой пехоты и немытых женщин – грубых, как солдафоны, плодовитых, как свиньи. То, что ее сына превращают в подобие этих серых плебеев, привело ее в ярость. Негодуя на само предположение, Олимпиада подарила сыну новый хитон, вышитый синим и алым. Заявив, что выглядеть подобно благородному человеку, когда дяди нет поблизости, совсем не вредно, она сунула подарок в ларь для одежды в комнате Александра. Позднее к хитону добавились коринфские сандалии, хламида из милетской шерсти и золотая наплечная застежка.
Красивая одежда помогла Александру прийти в себя. Сначала он носил ее осторожно, но потом, чувствуя безнаказанность, стал беспечнее. Леонид, зная, чья тут вина, не сказал ничего. Он просто подошел к сундуку и забрал новую одежду вместе с лишним одеялом, спрятанным там же. Злодей прогневал богов, думал Александр, теперь ему конец. Но мать только печально улыбнулась и спросила, как же он мог попасться. Леониду следовало подчиняться; он мог оскорбиться и уехать домой. «И тогда, моя радость, начнутся наши подлинные несчастья».
Игрушки игрушками, власть властью. Ничто не делалось просто так. Олимпиада тайком осыпала его дорогими подарками. Мальчик стал хитрее, но и Леонид – бдительнее; время от времени он производил обыск ларей как нечто само собой разумеющееся.
