Иван Кратт - Великий океан
Шхуна давно потерялась в гудевшей темени. Буря прервала побоище, и оба корабля боролись теперь со стихией. После схватки с корсаром бот был полуразрушен, гибель последнего паруса, почти половины команды довершила его судьбу. Остались Павел, Лещинский, умиравший боцман и трое матросов в кубрике, тупо и равнодушно ждавших конца.
Павел нечеловечески устал. Если бы не веревка, державшая его у рулевого управления, его снесло бы в пучину. Иной раз, когда «Ростислав» долго не мог подняться, юноше хотелось развязать узлы троса, перестать сопротивляться. И только остатки сознания, мысль о людях, лежавших внизу, под палубой, время от времени заставляли его судорожно цепляться за румпель.
Вот так же, когда ему было двенадцать лет, трепала их буря у Алеутских гряд. Баранов привязал его вместе с собой у руля, команда, промышленные держались за мачты каюта и трюмы были затоплены. Двое суток носились они по морю, потом Тайфун швырнул судно на камни. Корабль бился о рифы, раздвигалась и сжималась треснувшая палуба, в щелях давило людей. Баранов приказал срубить мачты, строить плот, но плот разметало по заливу, люди погибли. Дочку штурмана, ровесницу Павла, бросил бурун на утес с такой силой, что у нее от удара оторвало обе ноги. Когда буря утихла и Баранов с Павлом выбрались на берег, мальчик долго и зло кидал в море камни, словно хотел ему отомстить. Затем обратился к правителю.
Крестный,заявил он с хмурой решимостью,вырастужелезный корабль куплю. Все каменья изломаю.
Павел не выпускал руля. Иной раз волна накрывала судно и казалось, что «Ростислав» больше не поднимется. Вода неслась стремительным потоком, заливала румпель. На какую- то долю минуты человеческая воля гасла, ослабевали мышцы, Павел переставал ощущать действительность. Представление о реальном поддерживали только хилый, вздрагивающий огонек компаса и улетающий звон корабельного колокола. Вскоре фонарь потух, умолк и сорванный колокол. А потом сквозь грохот сшибавшихся волн проник и не уходил мерный, однотонный гул.
Павел понял и медленно разжал пальцы. Это ревели буруны. «Ростислав» несло на берег; скалы, как видно, находились совсем близко.
Несколько секунд юноша стоял не двигаясь. Ничто не могло спасти обреченное судно. Не было парусов, погас огонь, кругом бушующий, осатаневший мрак... Однако воля к жизни брала свое. Обхватив руками румпель, Павел долго, мучительно работал. В памяти держались деления компаса, румбы. Ему казалось, что еще можно оторваться от скал. Осунувшийся, в одном обледенелом кафтанепарку давно сорвала волна,задыхаясь, то вскакивая, то припадая грудью к мокрому румпелю, помогая ногами, командир «Ростислава» пытался бороться.
Гул становился неотвратимым. Судно неслось в середину бурунов, сверкнул в темноте среди белой пены голый утес. Удары кормой и днищем, а потом рев стал стихать, бот закачался на короткой волне, черкнуло о подводные камни. Ветер внезапно прекратился, исчезли водяные горы, крупная зыбь сменила разбушевавшийся океан. «Ростислав» очутился в бухте.
Павел все еще продолжал сжимать румпель. Случившееся медленно проникало в сознание. И только когда Лещинский, оторвавший крышку люка, бросился к якорям, юноша очнулся. Негнущимися пальцами, зубами распутал он узлы веревки, которой был привязан, ползком добрался к помощнику. Вдвоем они отдали якорь.
Но канат оказался неукрепленным, только один раз был обернут вокруг брашпиля. Трос высучивался с необычайной скоростью. Стуча зубами, как в лихорадке, Павел сунул свой кафтан под ворот, Лещинский бросил шинель. Не помогло. Судно продолжало нестись к берегу... Лишь вторым якорем удалось закрепиться.
Когда наконец разогнули спины, Павел протянул руку Лещинскому.
Вы...сказал он взволнованно,я буду звать вас Федор Михайлович... А меня зовите Павлом. Я весьма повинен...Он замолчал, вытер разорванным подолом рубашки лицо.
Лещинский ничего не ответил, торопливо и крепко двумя пальцами пожал его холодные, распухшие пальцы. Затем уверенно прикрикнул на матросов, уже возившихся с запасным якорем.
Павел совсем промерз. Только теперь почувствовал, что весь дрожит. Подняв кафтан, он заторопился в каюту переодеться, но вдруг остановился на мостике, вскрикнул. Лещинский и матросы подняли головы.
Гляди! шепнул Павел, указывая на правый борт.
Далеко в темноте, то появляясь, то пропадая, мерцал небольшой огонек. Это был бортовой фонарь шхуны. Корсар, как видно, хорошо знал бухту и спокойно пережидал здесь бурю.
Осторожно, чтобы не скрипнуть досками узкого трапа, Лещинский поднялся по лестнице, сдвинул крышку люка, осмотрелся. Бот раскачивался и скрипел, била в борт волна, кругом темно и пусто. Лишь по-прежнему в ночном мраке золотилась колеблющаяся световая точка. Помощник шкипера выбрался на палубу, тихонько опустил крышку. При движении плащ у него распахнулся, на секунду блеснул оранжевый глазок фонаря.
Лещинский поспешно запахнул полы одежды, некоторое время стоял возле люка. На палубе никого не было, хлопали обрывки снастей, где-то далеко, за невидимыми скалами, гудел океан, глухо ревели буруны. Мерно стучала внизу помпа.
Час назад, когда заметили огни корсара, Павел созвал оставшуюся команду и приказал заняться исправлениями повреждений. На рассвете надо незаметно покинуть бухту. Двое матросов были поставлены на откачку воды из трюма, третий вместе с Павлом сшивал старый запасной парус, Лещинский заделывал течь. Наружные работы оставили до утра. Мачта и руль уцелели это было самое главное.
Только боцман неподвижно лежал на узкой койке. У него был разбит позвоночник. Старик тупо и безнадежно стонал. Тонкий огарок озарял его вытянувшееся лицо, серые обескровленные губы. Изредка он умолкал, медленно шевелил пальцами. Ему недолго оставалось жить.
Убедившись, что никто не приметил ухода, придерживаясь рукой за обломки перил, Лещинский приблизился к борту, обращенному в сторону мелькающего огонька, вынул из-под плаща фонарь. Сквозь толстые, защищенные сеткой стекла сочился мягкий, неяркий свет. Подняв фонарь над головой, Лещинский несколько раз взмахнул им, словно проводя черту, затем быстро опустил вниз, привязал к борту.
Дальний огонь продолжал мигать по-прежнему. Все так же плескалась волна, шумел ветер, выстукивал внизу насос. Завернувшись в плащ, сливаясь с темнотой, Лещинский ждал. Он привык ждать. Пятнадцатилетним подростком ждал смерти аббата, своего воспитателя, чтобы овладеть его экономкой, смиренно развратной рыжей Франческой. Не дождавшись, проник в спальню, убил появившегося на пороге аббата. Ждал у публичных домов Вены, где продавала себя Франческа, потом сам научился торговать ею. Троих, побогаче, прирезал. Авантюрист, не знавший ни родины, ни нации, в конце концов перебрался в Россию, попал на каторгу. Ждал на Соликамских рудниках побега каторжан политических. Выдал их. Получил свободу, принял православие. Тридцатилетний, умный, бывалый, водил корабли в Японию, на Алеутские острова.
Тихий и скромный с сильнейшими, наглый и жестокий со слабыми, он был угоден своим хозяевам. Грабеж превосходил торговлю, бобровые шапки и воротники пахли кровью, но для разбойников туземцы не были людьми. Шкипер судна, на котором служил Лещинский, ставил спина к спине нескольких алеутов, стрелял в них из штуцера. Хотел испытать, «в котором человеке остановится пуля». Пуля застревала в четвертом. Вырывал глаза юношам, заглядывавшимся на его любовницу. За обедом распорол живот алеутке, съевшей приготовленный ему кусок китового мяса.
Лещинский смотрел, улыбался и ждал. Мерещился свой корабль, остров, могущество и власть.
Баранов прикончил хищников. Лещинский перешел к Баранову. Доверие правителя могло дать все. Могло, если бы не вернулся Павел. Неужели 0Кейль опять прозевает?..
Лещинский недолго стоял у борта. Свет на шхуне неожиданно исчез, вместо него появились сразу два огонька, быстро погасли. Помощник облегченно вздохнул, снова поднял фонарь, поводил им в воздухе, затем спокойно швырнул в море.
Всю ночь стучала помпа, сшивали парус. Несмотря на разбитый борт, воды в трюме оказалось не много, пробоина была у самой палубы. Груз тоже не пострадал. Связки бобровых шкур Лещинский отлично разместил при отплытии. Уцелели припасы.
Павел часто выходил на палубу, всматривался в непроглядную темень. Никаких признаков близкого рассвета! Тяжелые облака укрывали небо, спускались до самой воды. Погас и огонь на шхуне. Казалось, ночь будет тянуться всегда. Боцман уже не стонал, лежал с широко открытыми мутными глазами. Мигала свечка.
Когда наконец за кормой посветлело, Павел помог вытащить наверх холстину, достал подзорную трубу. Пока матросы возились у реи, юноша тревожно пытался разглядеть бухту. Но темнота еще не рассеялась, смутно проступали очертания корабля. Зато стало тише, шторм прекратился, не гудел ветер.
Опустить лот! негромко распорядился Павел и сам пересчитал узелки.
