Дмитрий Петров-Бирюк - Степные рыцари
И взвился в поднебесье хор грубых мужских голосов:
По беседушка-ам си-идят, одну-у речь говорят…
Таку речь гу-утарят: «Ка-ак бы нам в поход пойтить…»
У мальчишки захватило дух от восторга. Ведь это ж его песня!..
«До-обрых малолетков за со-обой повести-и…»
Да ведь это же запевает его друг Макарка! Гурейка поддал под шерстистые бока лошади шенкеля, подскакал к костру, вокруг которого сидели казаки и пели. Ну да, вот Макарка, а рядом подыгрывает на дудочке дядя Ивашка.
— Макарка! — радостно вскрикнул Гурейка.
— О! — удивился Макарка. — Никак ты, Гурьяшка, а? — Он вскочил и подбежал к приятелю. — Ты тоже, стало быть, с нами?
— Да нет, не совсем, — потускнел парнишка. — Меня послал войсковой дьяк к отцу. Не знаешь, где его найти?
— А вот поедешь прямо, — рассказывал Макарка. — А потом свернешь влево у вербы. Там увидишь — стоит большой белый шатер. Вот в нем-то и находится твой отец.
— Что ж, Макарка, тогда не подождал-то? — обидчиво спросил Гурейка. — Небось обоих аргамаков изловил?..
— Нет. Одного. Другого поймал дядь Ивашка… Я тебя ждал, ждал, да так и не дождался, позвал с собой дядь Ивашку.
— О! — протянул Гурейка. — Ну, ежели дядь Ивашка, то это хорошо. Не жалко, что ему достался аргамак.
— Да ты не тужи, Гурьяшка, — утешал Макарка. — Мы тебе у какого-нибудь турка али татарина отобьем…
Подошел старик Чекунов.
— Здорово, Гурейка, — сказал он.
— Слава богу, дядь Ивашка. — Ты чего приехал?
— Боярин Чириков прибыл, требует отца. Вот меня и снарядил войсковой дьяк за отцом.
— А атаман Ванька Каторжный не прибыл?
— Прибыл, дед. Царево жалованье привез.
— Любо! — обрадованно выкрикнул старик. — Ванька Каторжный царево жалованье привез! — крикнул он казакам, сидящим у костра.
Те мгновенно повскакивали, оживленно заговорили, окружили Гурейку:
— Привез, стало быть, а?
Гурейка все обстоятельно рассказал им, потом дядя Ивашка отвел его к отцу.
При свете шандал отец с ближайшими своими помощниками обсуждал в деталях план штурма крепости.
— Когда черкасы пойдут на приступ с этой стороны, — горячо говорил он, — то тут нажмут… Кто это? — спросил он, заметив, что кто-то вошел в шатер.
— Я, батя.
— Ты, Гурьяшка? — изумился отец. — За каким лядом? Я ж тебе не велел сюда появляться.
— Войсковой дьяк послал с отпиской.
— Что он, не нашел другого кого послать? Что там нового? Прибыл дворянин Чириков?
— Прибыл.
— А атаман Каторжный?
— Тоже с ним прибыл. Царево жалованье привез.
Атаман Татаринов в грамоте не разбирался. Это было его больное место, хотелось ему слыть за грамотея. И он всегда делал вид, что грамота для него дело пустое.
Вот и сейчас, получив отписку от войскового дьяка, ему не терпелось узнать, о чем ему пишет он, но при посторонних лицах он не мог выказать свою неграмотность. Вертя пакет в руках, он сказал:
— Ну ладно, атаманы-молодцы, давайте поотдохнем. Идите зараз вечерять… Самая пора. А я с сыном погутарю.
Когда все вышли из шатра, атаман поправил в шандалах потрескивавшие свечи.
— Ну-ка прочти, Гурьяшка, что пишет войсковой дьяк.
Вскрыв пакет, мальчик прочел письмо. В нем ничего не было нового. Все, о чем писал дьяк атаману, Гурейке было известно лучше, и он обо всем более подробно рассказал отцу.
— Стало быть, дюже ругался боярин Чириков? — спросил атаман у сына.
— Дюже, батя.
— Грозился?
— Грозился.
— Ну и дьявол с ним. Не боюсь я ни его, ни царя.
Гурейка даже испугался таких слов. Как это — не бояться царя? Его все боятся.
Михаил Татаринов долго смотрел на свечу, как она то затухала, то с новой силой, потрескивая, вспыхивала, освещая сосредоточенное, багровое лицо атамана.
— Знаешь что, Гурейка, я надумал? — очнувшись от задумчивости, ласково притянул к себе сына атаман.
— Нет, батя.
— Оставайся-ка ты, видно, со мной тут. Ты грамотей, человек свой, всегда мне надобен будешь. Не надобно будет к писарю обращаться… А то ж они ломаются, дьяволы…
В глазах мальчишки вспыхнула радость.
— О батя! — воскликнул восторженно Гурейка. — Спасет тебя Христос!
— Да ты чему обрадовался-то? Что, думаешь, тут мед?..
ОСАДА
Подкоп немца Иоганна оказался неудачным. Он повел его в сторону от крепости. Сам же немец и обнаружил свою неудачу.
— Ну ничего, пусть роет другой подкоп, — добродушно сказал Татаринов. — Подождем. Нам не к спеху… Всегда ведь первый блин бывает комом.
Но, говоря это, атаман кривил душой. Штурмовать крепость надо было уже давно. Положение складывалось не в пользу казаков. С Кубани к Азову стягивались многочисленные татарские наездники. Они завязывали с казаками ежедневные перестрелки. До рукопашных схваток дело еще не доходило, но они могли начаться каждое мгновение. Высланный Татариновым на Кубань отряд казаков никакой помощи не принес: он где-то затерялся в степи и не подавал о себе никаких сведений.
Осада крепости не давала никаких результатов. Толпясь на крепостных стенах, янычары дразнили казаков.
— Эй, рус, — кричал один по-русски, — у тебя башка дурак! Подходи поближе, я тебе просверлю ее картечью, чтоб дурь вышла.
— Эй, казаки! — кричал другой. — Пооколеете у стен Азова, а не увидите его, как собственных ушей.
Казаки нервничали, плевались:
— Тьфу, нечистые духи, басурмане!.. Догрозитесь вы, что мы вам глаза повыколем и языки поотрежем.
— Пойди-ка отрежь! — кричал янычар. — Спробуй.
— Чего мы зря стоим? — орали возмущенные казаки. — На кого глядим? Раз наш походный атаман не ведет на приступ, так мы сами пойдем.
— Пойдём! — подхватывая, вопили недовольные. — Чего зря стоим?
Все чаще и чаще стали роптать казаки.
А тут в довершение ко всему стало не хватать продуктов. Непривычные к лишениям, запорожцы взбунтовались:
— Чего мы стоим?
— Якого биса дожидаемся?
— Пидемо, братови, к персидскому хану. Вин нас гарно приме.
— Гей, пидемо!
— Пидемо!
С грустью прислушивался Татаринов к этим крикам. Что он мог поделать? И в самом деле, в любую минуту можно ждать открытого бунта. Самое страшное — это если запорожцы снимут осаду и уйдут в Персию. Это хуже смерти. Одни донцы не осилят взять крепость. Да если уйдут запорожцы, едва ли останутся у стен азовских одни донские казаки.
И вот однажды ослушники, горячие головушки, увлекли за собой на штурм крепости некоторых нетерпеливых казаков.
С печалью смотрел Татаринов с кургана, как бурливой волной окатили казаки крепостные стены. Под яростным ружейным и пушечным огнем врага они перебрались через ров, подставляя лестницы, карабкались на стены. Но защитники легко отбились от штурмующих. Отступили казаки в тот раз, оставив у стен крепости много трупов своих товарищей.
Неудачи следовали за неудачами.
Из Черкасска прибыл Чириков, стал требовать немедленного освобождения турецкого посла, грозя царским гневом.
А тут среди казаков распространился слух о том, что с часу на час в Азов должен прибыть огромный флот с отборными войсками, посланными султаном из Царьграда. И этот флот будто вызвали своим колдовством турецкий посол Тома Кантакузен и его толмач Ассан.
Слухи эти производили на казаков и запорожцев удручающее впечатление.
— Давай сюда к нам Фомку проклятого и его толмача! — орали они. — Нехай дадут нам ответ об этом. Давай посла!.. Давай!
Будь на месте походного атамана кто-нибудь другой, тот, видимо, при создавшемся положении растерялся бы, наделал массу непростительных ошибок. Но не таковский был Михаил Татаринов. Все эти невзгоды и неудачи, навалившиеся вдруг на его голову, только больше закаляли его волю. Умный, проницательный, он понимал, что все это временное явление и что надо дать какой-нибудь выход недовольству казаков. Он вызвал к себе есаула Пазухина.
— Панька, — сказал ему атаман, — что это ты уж больно красен, как рак вареный? Хмельного, должно, дюже зашибаешь, а?
— Да не без этого, атаман, — уклончиво произнес Пазухин. — Бывает иной раз, что и хлебнешь малость какую.
— Малость ли? — с сомнением взглянул на своего есаула Татаринов. — Гляди, парень, кабы тебя паралик не ударил.
— Все под богом ходим, — вздохнул есаул. — На то его святая воля.
— Бог-то бог, да сам не будь плох. Береженого, брат, и бог бережет.
— Да это хочь правда, — согласился Пазухин. — Слухаю тебя, атаман, что кликал?
— Слышь, казаки вон орут, требуют, чтобы Фомку Кантакузина им на глаза подать.
— Ну, слыхал, так что? Давай привезем его и толмача Ассанку.
— Так ведь побьют их казаки.
— А тебе что, атаман, жалко их? Да дьявол с ними, Нехай сгибают.
