Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

Джулиан был его лучшим другом: его отличала красота и кротость нрава, не говоря уже об относительном владении арабским языком. Именно он стал приглашать Камаля на чай, и казалось, больше других был увлечён его пением, так как почти каждый день просил его спеть «О свет очей моих», и внимательно слушал его, затем нежно, одобрительно бормотал:

— Я уеду в свой край… Я уеду в свой край!..

Камаль замечал у него такое настроение и всё больше привыкал и привязывался к нему, пока однажды не сказал на полном серьёзе, словно указывая на источник своей печали:

— Верните нам Саада-пашу, а сами возвращайтесь в свою страну!..

Джулиану не по нраву пришлось его предложение, которого он, конечно, ждал, но сам он, напротив, потребовал — как уже делал раньше при аналогичных обстоятельствах — не упоминать больше имени Саада-паши: «Саад-паша… ноу!» Таким образом, первого египетского переговорщика — по образному выражению Ясина — постигла неудача.

Однажды один из «друзей» Камаля принёс ему картинку-карикатуру, которую нарисовал сам. Камаль с удивлением и беспокойством посмотрел на неё и спросил: «Это мой портрет?… Нет, это не мой портрет!» Однако почувствовал в глубине души, что это всё-таки он, а не кто-либо ещё, пусть и в таком виде. Затем поднял глаза на солдат и увидел, что те смеются, и понял, что карикатура — это такая шутка, и воспринимать её нужно весело, и сам смущённо засмеялся в подражание им, а когда об этом проведал Фахми, то пристально посмотрел на него и с удивлением сказал:

— Боже мой… Этот рисунок не упустил ни одного из твоих недостатков, а только подчеркнул их!.. Маленькое щуплое тельце, тонкая длинная шея, большой нос, огромная голова, крохотные глазки…

Затем они оба рассмеялись:

— Единственное, чем «твой друг» вызывает восхищение — это тем, что выставил тебя в столь элегантном виде, да и в том заслуга не твоя, а мамы, которая только и занимается дома, что приводит всё в порядок!

И бросил на Камаля злорадный взгляд, а затем сказал:

— Секрет их любви к тебе в том, что они покатываются со смеха, глядя на тебя и твою чрезмерную элегантность. По-арабски это значит, что ты «всего лишь обезьянка с кокосом» в их глазах… Что ты получил за своё предательство?!

Но слова Фахми не произвели эффекта, так как мальчик понимал, насколько враждебно его брат относится к англичанам, и считал, что это только манёвр, с помощью которого он хочет разлучить его с друзьями!..

Однажды он, как и всегда, пришёл в лагерь и увидел Джулиана у дальнего ограждения на дороге: тот внимательно всматривался в переулок, куда выходили окна дома покойного Мухаммада Ридвана. Тогда он тоже стал смотреть в ту сторону, и заметил, что его друг махает рукой, делая кому-то непонятные знаки, и хотя не подошёл к нему, но испытал какое-то инстинктивное чувство, смысл которого ускользал от него, а затем им овладело любопытство и желание поболтаться вокруг палаток, что стояли напротив въезда в переулок, незаметно пойти за Джулианом и проследить взглядом за тем, на что он так внимательно смотрит. Там он увидел небольшое окошко во флигеле дома семейства Ридван, которое выходило на коротенький переулок, а в нём мелькнуло улыбающееся лицо Мариам!.. Камаль остановился, переводя взгляд с солдата на девушку в замешательстве, будто отказываясь верить собственным глазам. Как могла Мариам совершить такое — высунуться из окошка на всеобщее обозрение?!.. Как она могла так бесстыдно показывать себя Джулиану?! Он махал ей рукой, а она улыбалась ему в ответ!.. Удивительно! Её улыбка всё так же играла на её губах!.. И её глаза пристально глядели в глаза Джулиана, пока она не заметила присутствие Камаля! Он шевельнулся, и Джулиан обернулся к нему, и едва заметив мальчика, засмеялся и что-то заговорил на своём языке, тогда как Мариам в ужасе быстро вернулась в дом. Камаль в замешательстве посмотрел на солдата; бегство Мариам лишь усилило его подозрения, и всё это дело теперь казалось ему смутным и непонятным.

Джулиан дружеским тоном спросил его:

— Ты её знаешь?…

Камаль кивнул головой в знак согласия и не проронил ни слова. Джулиан скрылся куда-то на несколько минут, затем вернулся, неся в руках большой свёрток, вручил его Камалю, и указав на дом Мариам, сказал:

— Отнеси это ей…

Но Камаль лишь вздрогнул и отступил назад, упрямо крутя головой вправо-влево. Произошедшее не выходило у него из головы, и хотя он с самого начала чувствовал серьёзность ситуации, но пока ещё не понимал, насколько же она серьёзна и опасна на самом деле. Придя домой, он рассказал обо всём на очередной семейной посиделке за кофе. Амина выпрямилась и немного отодвинулась на своём месте, держа в руках чашку с кофе, не поднося её к губам и не ставя на поднос. Фахми и Ясин переместились с противоположного дивана на тот диван, где сидели мать и Камаль, и пристально, с непередаваемым изумлением посмотрели на него.

Проглотив слюну, Амина сказала:

— Ты на самом деле это видел?!.. Тебя не обмануло зрение?!

Фахми же с отвращением переспросил:

— Мариам?!.. Мариам?!.. Ты уверен в том, что говоришь, это была Мариам?!

Ясин тоже спросил:

— Он делал ей знаки, а она улыбалась ему?!.. Ты на самом деле видел, как она улыбалась?!

Амина возвратила свою чашку на поднос, и подперев рукой голову, тоном угрозы сказала:

— Камаль! Такая ложь — это непростительный грех перед Аллахом… Приди в себя, сынок… Может быть, ты ошибся?!

Камаль поклялся всем, во что верил, что это правда, и Фахми с горечью и разочарованием произнёс:

— Нет, он не лжёт. Ни один здравомыслящий человек не станет обвинять его во лжи, разве вы не понимаете, что придумать подобную историю в его возрасте просто невозможно?!..

Мать грустно спросила:

— И как мне поверить в это?!

Фахми, будто разговаривая сам с собой, сказал:

— Да, как можно ему верить?!.. — затем резким тоном. — Но это случилось… случилось..!

Последнее его слово ранило, словно кинжал, настолько оно огорчило мать. Фахми словно намеренно повторно нанёс этот удар. И правда, всякие житейские дела отвлекли его от Мариам, и он вспоминал её лишь где-то на обочине своих мечтаний. Но удар, поразивший мать, проник в неё из сердца сына. Он и сам был сбит с ног…, растерян…, ошеломлён… Не знал, забыть ли о ней или нет, любить её или ненавидеть, приходить в бешенство из-за поруганной чести или из-за ревности?… Она была для него как засохший листок дерева, сорванный ветром и упавший на землю…

— Как мне поверить в это?! Когда-то давно я был уверен в Мариам также, как и в Хадидже или в Аише. Её мать достойная женщина, отец её — да смилостивится над ним Аллах — был одним из благороднейших людей… Старинные соседи…, отличные люди…

Ясин, который всё это время, казалось, был погружён в собственные мысли, не без иронии сказал:

— Чему вы удивляетесь?… С давних пор Аллах создаёт и праведников, и подлецов.

Амина в знак протеста, словно отказываясь до сих пор верить, что её все эти годы вводили в заблуждение, сказала:

— Аллах свидетель, что я никогда не замечала ничего плохого в ней…

Ясин предостерегающе заметил:

— Да и никто из нас тоже, даже Хадиджа, великая придира, и та поддалась на её обман. Она сумела обмануть даже более понятливых, чем мы с вами!

Фахми, страдая от боли, закричал:

— Откуда мне знать сокровенное?! Такое трудно себе представить.

Он был вне себя от гнева на Ясина и ненавидел всё человечество: и англичан, и египтян в равной степени… мужчин и женщин, особенно женщин, задыхался… и спешил скрыться из виду, чтобы в одиночестве испустить вздох облегчения, хотя не покинул своего места, словно был к нему намертво привязан…

Ясин обратился к Камалю с вопросом:

— Когда она заметила тебя?

— Когда Джулиан обернулся ко мне…

— А затем убежала от окна?

— Да…

— А видела ли она, что ты её заметил?

— Наши взгляды на миг встретились…

Ясин язвительно заметил:

— Бедняжка!.. Она, несомненно, сейчас представляет себе это наше собрание и наш разговор!