Александр Струев - Царство. 1955–1957
Участники заседания закивали.
19 июня, средаВ отличие от свадьбы сестры, свадьба Сергея ожидалась громкая. За неделю к ней стали готовиться, а в этот день словно со всех сторон навалилось! Огарево стояло вверх дном: кругом бегали, что-то носили, переставляли, суетились. Июнь выдался жарким, и хотя солнце палило немилосердно, кто подскажет, какой сюрприз погода преподнесет через час? Вдруг, в самый разгар торжества, которое запланировали проводить на свежем воздухе, хлынет дождь? Но и это предусмотрели: перед домом, на месте, где зимою заливали каток, поставили высокие конструкции, на которых, в случае необходимости, расправлялась непромокаемая ткань. Пойдет дождь, а гости окажутся под надежным навесом.
Конструкции разработал лично Сережа, недаром он на инженера учился. На деревянном помосте расставляли столы, стулья, серванты. Серванты заполнялись тарелками, чашками, рюмками, стаканами; сбоку выставили широкий стол для подарков. Помост и дорожки, ведущие к нему, старательно застелили коврами. Площадь, где предполагались танцы, укрыли туркменские сумахи. Сумахи, конечно, не такие мягкие, как ковры, зато удобны для обуви — более плотные, жесткие — танцуй на здоровье! — к тому же, их не жалко. Но как ни старались укрыть огромную площадь двора, то тут, то там на глаза вылезала упрямая трава — что с ней поделать, ведь природа кругом!
Первый секретарь Центрального Комитета Грузии товарищ Мжаванадзе прислал невообразимое количество боржоми, сиропы для приготовления знаменитой воды Лагидзе, сыры, овощи, зелень, коньяки и вина. Ереванский секретарь отправил в Москву армянские деликатесы, среди которых самым ценным была севанская форель — ишхан, или «царь-рыба», которую умудрились доставить к празднику живой. Украинцы передали любимому руководителю и колбасы, и зельцы, и копчености, и молочных поросят, и кур, и гусей, и уток, и любимое лакомство Нины Петровны — бадью мелко нарубленных, пикантно замаринованных свиных ушей. По указанию Леонида Ильича из Казахстана приехал десяток курдючных баранов и грузовик кумыса. По заданию Серова с Азова доставили белужью икру и осетрину; с северных областей везли омуля, сига, муксун, нельму; а будущий тесть, Павел Павлович Лобанов, пообещал завалить стол невиданными фруктами, выращенными в теплицах Тимирязевской академии. Вазы с продолговатыми плодами манго, вытянутые, словно лотошные бочоночки, плоды зизифуса, неповторимая на вкус фейхоа, непомерные грейпфруты, мохнатые киви — чего только не было!
— Ты, Пал Палыч, эти чудеса убери, все равно к ним никто не притронется. Не дай Бог какой дурак с непривычки потравится. Вот это что? — Никита Сергеевич ткнул в кучу зелени.
— Спаржа французская.
— Не знаю такую. А то?
— Итальянская трава руккола, имеет выразительный вкус, у итальянцев без рукколы стол не обходится.
Никита Сергеевич отщипнул пару листиков и сунул в рот.
— Не пойму, — сплюнул он. — Ни то, ни се! Щавель не щавель, но щавель лучше. А вот там?
— Артишоки.
— Артишоки! — повторил Никита Сергеевич. — Не выговоришь. А это? — Хрущев взял красно-оранжевый мясистый плод и покачал его на руке, как бы прикидывая вес.
— Папайя, в Индии растет, — пояснил Лобанов.
— Пусть им в Индии объедаются! — опустил фрукт на место Первый Секретарь.
— А вот, — указал Пал Палыч, — маракуйя.
— Как, как?! — скривил физиономию Хрущев.
— Маракуйя.
— Ругательство какое-то! Не морочь голову, Пал Палыч! Обойдемся огурцами с помидорами, да клубникой с черешнями. Не путай людей, после свадьбы сядем и все вдумчиво попробуем.
— А где малосольные огурчики?! — прогремел глава семейства.
— Несем, несем! — откликнулась Нина Петровна. Она взяла на себя хлопоты по организации празднования.
Гостей ожидалось много, человек под двести. Были приглашены все без исключения члены Президиума Центрального Комитета, Секретари ЦК и особо приближенные к Хрущеву товарищи. Хватало, конечно, и всевозможных родственников, и друзья молодоженов список дополнили, но в основном гостями оказались крупные государственники.
Чопорно раскланиваясь друг с другом, гости чередой шли на поздравление. Поначалу чуть ли не толкучка при входе образовалась.
— Рассаживайтесь, рассаживайтесь! — командовал Никита Сергеевич.
Указывая молодой жене на ковры, министр обороны Жуков ухмыльнулся:
— Точно мы где-то на Востоке, в Самарканде или Бухаре, а не в Подмосковье!
— Мне нравится! — пожала плечами его Галина. Они с Георгием Константиновичем подошли к Леле и Сергею, поздравили, пожали руки именитым родителям, а потом пустились отыскивать отведенные им места. Жуков впервые появился перед глазами Хрущева и Нины Петровны со своей новой миловидной дамой сердца.
Стол п-образно изгибался. По центру, окружая новобрачных, расселись родители молодых и свидетели, по периферии, согласно табличкам с фамилиями, гости.
Никита Сергеевич решил обойтись без тамады, сам говорил, сам предоставлял желающим слово. Требуя тишины, он выставлял перед собой хрустальный фужер, пронзительно стуча по нему чайной ложечкой.
Начались поздравления. Говорили, что молодые с этой минуты стали взрослыми, что начинают самостоятельную жизнь. Усердно пили за великолепную пару — Сергея и Лелю, потом отдельно за Сергея, за то, как повезло ему с красавицей женой, затем поднимали за Лелю, которой посчастливилось встретить и полюбить во всех отношениях образцового парня. Был провозглашен тост за замечательную новую семью, соединившую две великих фамилии — Хрущевых и Лобановых, говорили, что это неспроста, что где-то там, свыше, все было предопределено. Это утверждение Никита Сергеевич напрочь отверг, громко перебив тостующего:
— Любят они друг друга, а ничего не свыше! Сядьте на место!
Пили за родителей молодоженов, за Никиту Сергеевича и за Нину Петровну, за Павла Павловича Лобанова и его супругу. В конце концов, родители, свидетели и родственники высказались, а гости под шумные тосты, задорные возгласы и поцелуи влюбленных успели подходяще накатить, с аппетитом налегая на яства. Никита Сергеевич стал предоставлять слово членам Правительства.
— Тебе, Сережа и тебе, Леля, желаю побольше ребятишек, рожайте, не думайте! Дети — это великая радость, в детях вся наша жизнь! — с ударением закончил тост маршал Жуков. — Горько! — под конец выкрикнул он.
В двадцать второй раз Леля и Сергей целовались. Никита Сергеевич раскраснелся, он был так рад за сына!
Молотов говорил скупо, буравил своими настырными глазами новобрачных.
— Вы должны быть достойны завоеваний Великого Октября, вы должны хранить социалистические идеалы! Должны стать примером для подражания, должны воспитывать детей в духе интернационализма, взаимовыручки, чтобы не посрамить большевиков! Обязаны на совесть трудиться во благо нашей любимой отчизны — Союза Советских Социалистических Республик! — Молотов высоко поднял бокал, кивая новобрачным, и хотел было сесть.
— «Горько» забыл! — подсказал ему Маленков.
— Горько! — продекламировал Вячеслав Михайлович и опустился на стул.
Леля и Сергей снова потянулись друг к другу.
— Спасибо сердечное, Вячеслав Михайлович! Не подведут они, не из такой породы! — у Никиты Сергеевича сердце пело, он радовался, любуясь на детей: «Красивая пара! А друзья-товарищи так мало про их красоту говорят, словно чужие!»
— А теперь слово предоставляется еще одному уважаемому человеку, Георгию Максимилиановичу Маленкову! — глядя на Маленкова, произнес тамада-отец.
Хрущев манил Егора руками, как бы призывая — поднимайся, поднимайся! Грузный Георгий Максимилианович, пыхтя, выбрался из-за стола, держа перед собой рюмку.
— Дорогие Леля и Сергей! Свадьба — это особый день, как бы итог молодости. Когда влюбленные становятся мужем и женой, они вступают в самостоятельную жизнь и будут жить с этих пор ради друг друга, ради собственной семьи, — Георгий Максимилианович сделал паузу. — На первый взгляд изменение незаметное, ничего как будто не произошло, однако уже все по-другому: нет рядом ни папы, ни мамы, теперь решения надо принимать самим. Хочу, чтобы жизнь у вас сложилась!
— Сложится, не сомневайся! — перебил Хрущев.
— Да, сложится, я не сомневаюсь, — кивнул Георгий Максимилианович. — Горько!
Под улюлюканье и подмигивания гостей Сергей и Леля снова встали для поцелуя. Артисты ждали команды, когда можно будет начинать выступления.
— А почему Николай Александрович отмалчивается?! Как суслик в нору забился! Мы тебя сейчас подтолкнем, какую ты речь заготовил?! — Хрущев, улыбаясь, грозил кулаком Булганину. — А ну, вставай!
— Я тебе не «вставай!» — оборвал Николай Александрович, он сделался красный, как рак.
