Владимир Буртовой - Cамарская вольница. Степан Разин
— Кто ломится в ночь? Спать надо уже…
— Я это, Федька, впусти! — отозвался с той стороны Тимошка.
Федор даже перекрестился от радости, открыл калитку, впустил зятя, признался, что подумал, не ярыжки ли воеводские пронюхали об их сборе? После обеда ярыжек на каждом углу парами поставили, глазищами так и зыркают по прохожим. Вынюхивают, словно крысы голодные в помойной яме.
— Пришлось бы их порубать бердышами, по сполоху могла бы крупная свара затеяться. А нам она покудова не с руки: Степана Тимофеевича еще не упредили о своей готовности взять город.
Войдя в горницу, Тимошка поклонился удивленным гостям — как, воеводский денщик с нами заодно? — и обратился к посланцам атамана с новыми вестями:
— Воевода только что передал через меня приказ Жукову, чтоб всех стрельцов от Казанской дороги в остроге снять, а на их место кучно поставить детей боярских! Мнит воевода не без резона, что дети боярские будут чинить казакам более крепкий отпор.
— А нас куда? — удивился пожилой стрелец с опаленным лицом. — Неужто удумал в подвалы сунуть?
— Не сыщет столько подвалов, — резонно заметил его товарищ — их привел в дом Тюменева Игнат Говорухин, сыскав на валу острога и открывшись с полным доверием. — Синбирских стрельцов велено перевести поближе к кремлю. Воевода мыслит, что атаман Степан Тимофеевич не рискнет послать своих казаков на острог со стороны кремля. Ведь из кремля пушки и пищали могут учинить крепкий огневой бой по ним с большим для казаков уроном.
— Ай да хитрец воевода! — Никита восхитился даже находчивости князя. — Вона какую круговерть надумал! — Повернулся озабоченным лицом к Говорухину: — Надобно тебе, Игнат, спешно идти к атаману с этой вестью! Ждет он нас, потому за весь день к острогу и близко не подступается. Так и скажи Степану Тимофеевичу, что…
Но Федор Тюменев прервал Никиту:
— Надобно вам обоим идти, да от нас провожатого возьмите бережения ради. А ну как по дороге перехватят Игната? Сам же говорил, будто чей дурной взгляд на себе почуял. К добру ли?
Никита и сам настороженно посмотрел на построжавшего лицом Тимошку, вспомнил, что когда шел по городу, то в куче детей боярских сначала словно бы знакомую спину в синем кафтане приметил, а потом мельком взгляд того человека, с белой повязкой на глазу, поймал на себе. Похоже было, что следил за ним исподтишка будто давно знакомый человек… Но кто это был? Где видел его прежде? В Астрахани? В Саратове или в Самаре?
— Случись что с Игнатом, — продолжал настаивать на своем Федор Тюменев, — и будет атаман в полном неведении. Мы кинемся на детей боярских, а известно вам, что их числом не менее нас! Драка завяжется нешуточная… Московские стрельцы гораздо ближе в кремле, чем полки Степана Тимофеевича. Изрубят нас в остроге, похлеще, чем капусту в корыте!
Никита признал доводы Федора резонными, поднял руку в знак своего согласия и встал, чтобы собираться в дорогу.
— Ты, Тимоша, непременно воротись к воеводе и смотри, не будет ли от него еще каких важных приказов. А коль что прознаешь — сообщи мне, — распорядился Федор Тюменев. — А мы как ни то известим Степана Тимофеевича. Для верности, что наш человек пришел, он скажет такие слова: «Сокол из острога к орлу с Дона». Это на случай, вдруг воевода кого от себя надумает подослать с обманными речами, — добавил Тюменев, вставая с лавки.
— Добро, — согласился Никита, и они с Игнатом спешно оделись.
— Титок, спроводи атамановых стрельцов до Тимошкиного потайного лаза, потом к Волге по круче. Там, в Черной расщелине, челн укрыт ветками, с реки его не видно. Гости уедут, а ты, пождав малость, коль все будет тихо, сюда воротишься.
— Сделаю, — согласился щекастый, спокойный Титок, надел шапку, взял у двери свое ружье, закинул за спину, прихватил бердыш. — Пошли, братцы-разинцы, время уже!
Простившись с синбирянами, за Титком подались к выходу Никита и Игнат, а с ними и Федька до городского частокола.
Было темно и туманно, когда, счастливо покинув город, атамановы посланцы, следуя за Титком и рискуя сломать шеи, спустились с волжского крутого берега к воде, прошли вниз по течению и на просторной площадке, выстланной крупной галькой, остановились — здесь в отвесном берегу была глубокая расщелина, заросшая сверху донизу кустами.
Титок прошел к воде, раскрыл наваленные ветки — под ними на веревке стоял челн с веслами.
— Садитесь, казаки, я веревку отвяжу, — негромко выговорил стрелец… И тут, прежде чем затрещали ближние кусты, Никита каким-то звериным чутьем почувствовал опасность и, выхватив саблю, успел крикнуть:
— Игнат, Титок, берегитесь!
Полыхнуло пламя, глухо бухнул пистоль, Титок без стона ткнулся головой в воду и исчез — берег был крутой и глубокий, из тьмы расщелины на площадку выметнулось до десятка детей боярских и кинулось к Никите и Игнату.
— Хвата-ай, псы вонючие! — Нечеловечески взъярившись, Никита наискось секанул ближнего, тот успел подставить свою саблю. Звонкий стальной клинок скользнул по вражьей сабле, снес полголовы вместе с шапкой.
На Говорухина налетели двое, пытаясь схватить за руки, не дать возможности вынуть саблю из ножен. Но Игнат, с рычанием разбуженного не в срок медведя в берлоге, выбросил разом вперед два огромных кулака и двинул ими так, что оба рухнули на камни.
— Живьем брать! Живьем! — заревел кто-то из кустов.
Никита, отбиваясь сразу от троих, увидел человека с перевязанным глазом и узнал — это он мельком попался тогда в остроге на глаза, ошибки быть не могло…
— Ага-а, пес воеводский, вынюхал! — закричал Никита, нащупал левой рукой пистоль за поясом, отскочил в сторону от наседавших детей боярских, выстрелил. Человек с повязкой каким-то чудом успел упасть на руки, пуля, вспоров кафтан, пропала даром.
— Никита, за мной! — крикнул за спиной Игнат; отбив двоих кулаками, он успел вскочить в челн, саблей разрубил веревку и теперь веслом отбивался от четверых, которые лезли к нему, чтобы взять живьем.
— Уходи, Игнат! Уходи-и!.. Дело дороже жизни! — выкрикнул Никита, чувствуя, что до челна ему дойти не дадут, — человек с повязкой был уже сбоку, с длинным ослопом в руках. — Уходи-и! Я буду молчать на дыбе… Жри, пес воеводский, хватай мой гостинец! — Сделав неожиданный бросок телом вправо, Никита рубанул на миг расслабившегося противника, и тот, уронив саблю на звонкую гальку, рухнул…
…Степан Тимофеевич все ждал своих посланцев — шла последняя ночь, данная им на свершение задуманного…
Самара, 1988–1991 гг.
Примечания
1
Хвалынское море — Каспийское море.
2
Учуг (волжск.) — частокол или тын поперек реки для улова красной рыбы, которая по весне идет вверх по реке и останавливается этим учугом.
3
Голутвенный — бедный, в основном из пришлых крестьян, казак, живший, как правило, на дворе богатого казака.
4
Гафель — верхняя рея паруса.
5
Намаз — мусульманская урочная молитва.
6
1 сентября по ст. стилю.
7
Кут — угол, заулок крестьянской избы.
8
Верея — у одностворчатых ворот навесной столб. Другой столб назывался притворным.
9
Загнетка — обычно левый заулок русской печи, ямка на предпечье, куда сгребается жар.
10
Деньга — русская серебряная монета XIV–XVIII веков. Из гривны серебра (48 золотников) с 1535 года изготовляли 600 денег — сабляниц или 300 копеек. На деньгах-сабляницах изображался всадник с саблей, на копейке — всадник с копьем. Полушка — 1/4 копейки, чеканилась из серебра без обозначения достоинства, весом в 0,17 грамма. В одном рубле было 100 копеек, которые чаще всего назывались новгородками, каждая была вдвое дороже сабляницы.
11
Шкода (стар.) — вред, убыток, порча и т. д.
12
Дети боярские — сословие, получавшее от правительства участок земли, с обязательством нести военную и земскую службу.
13
Урочище — всякий природный знак, как-то: речка, гора, овраг, грива, лес. Ранее принимали за урочище и одинокое дерево, пень, приметный камень и т. д.
14
Стрельцы управлялись «приказами»: делились на приказы, полки, округа.
15
Мурья (волжск.) — пространство между палубой и грузом, где укрываются в непогоду бурлаки, а также трюм.
