Лина ТриЭС - Третья истина
Сашу остановили в первых же дверях два красноармейца. К кому, куда? Саша поняла, начни она объяснять, ее, пожалуй, не пропустят.
— Важное дело, — коротко бросила она в ответ на недружелюбную попытку схватить ее за руку. — Простите, но ВАМ я этого сказать уж никак не могу!
К ее удивлению, подействовало.
— Ясно, раз так, объяснить же надо, а не лезть, не спросивши. Вон в те двери иди, там разбирают вопросы населения.
Саша, конечно, в «те двери» не пошла, а, сориентировавшись на местности, притормозила, дожидаясь, чтобы стражи у дверей отвернулись. Дождавшись, рванула вверх по лестнице и нацелилась топать к самым внушительным дверям, возле которых на скамье сидел человек. Сделав сверхозабоченное лицо, повернулась к комнате спиной и, решительно потирая лоб, пошагала к лестнице на следующий этаж. Потом хлопнула себя по лбу, воскликнула «ах, да!» и сменила направление на прямо противоположное. И тут Саше не повезло: она влетела в совершено пустую комнату, и некому было оценить ни важность вопроса, ни логики, по которой Саша прикатилась именно сюда, ни блеска, с каким это было сделано. Ее выволокли за шиворот, и сивые усы, проходящие над губой незнакомца, того самого, со скамьи, прямо параллельно полу, задергались в такт громогласным выкрикам:
— Ты куда это? Не спросяся? Да я те уши надеру! Постреленок. А ну, говори адрес проживания? Или родичи внизу? Это что тебе здесь контору построили в бирюльки играть? Чтоб сопляки здесь, как оглашенные, бегали?
— Емельянов! Я попивал довольно приличный морковный чаек в буфете на первом этаже, но был вынужден бросить его на произвол судьбы и выскочить оттуда, потому что от твоих воплей все решили, что начался очередной этап мировой революции, и ты трубишь всеобщий сбор.
Даже в столь критической ситуации Саша с первого звука узнала тихий рокот доброго-предоброго баса, прозвучавшего в противовес звонким громам усатого.
— Емельянов, перестань на некоторое время вытряхивать из этого мальчонки пыль. Отставить, отставить, Емельянов! А тебя, молодой человек, каким ветром сюда занесло? К кому это ты так отчаянно рвешься?
Саша, которую Емельянов по приказу оставил в покое, смотрела на Севера, улыбаясь до ушей, и ничего не говоря: пусть узнает сам!
— Лыбится еще, нарушитель! — рассердился Емельянов.
Прежде, чем предаваться воспоминаниям, Емельянова следовало осадить.
— Я пришел по вопросу образования, недавно приехал. Нужно направить меня в Советскую школу. В хорошую…
— Это что тебе канцелярия бухгалтерская? Это комиссариат. По важнейшим вопросам здесь люди сидят. Тут всероссийский комиссариат заседал… — захлебнулся эмоциональный страж.
— Ты опять разоряешься, Емельянов? Причем, не вдумываясь в дело. То, что для парня его школа — вопрос самой высокой категории и его должен решать наивысший орган — это очень хорошо, Емельянов. За это сознание в человеке, пусть даже в самом маленьком, ты и воевал, Емельянов. Ты же не с пустой головой на врага шел?
— Я что говорю, может, пацан дверью обознался? Дисциплины он не понимает. А принцип — на-аш. В школьный отдел отправлю, это верно по ранжиру будет, а, товарищ Северов?
— Теперь ты, браток, Емельянов, бюрократию развел. Пришел уж человек, надо посодействовать. Мировая революция от этого не пострадает, как думаешь? Пусть за меня у тебя душа не болит, чай свой я допил все-таки. Оставайся на посту, Емельянов, стереги так же бдительно. Лови мальчишек, тащи ко мне. Сколько раз уж ставил вопрос: не нужно мне никакой дополнительной охраны, так нет, спорят, черти. Ну-с, молодой человек, — нацелил Север на Сашу круглое пенсне, заводя ее в кабинет, — откуда и как зовут? Может, Дмитрием Антонычем? Тогда будем с тобой двойные тезки.
— Вот смотрите, мир тесен, говорят! Я дядей Севером вас звать буду. Как всегда. Или возраст уже не тот?
— Вот так на! Удивил, ты меня, молодой человек… Где ж это мы встречались, дай сообразить. А насчет возраста… На твоего дедушку еще не тяну.
— Я же себя имела в виду! Мне пятнадцатый!
— Я думал поменьше, но это ничего. Ты не горюй, некрупные, они по жизни шустрыми бывают. Ты, как раз, сам тому доказательство. Так, кто ж такой будешь?..
В кабинет вошел бритоголовый человек с черными усами и остановился у стола, пытаясь привлечь внимание Северова к папке, которую он принес. Дмитрий Антонович отвлекся от Саши и добродушно заметил:
— Перестань, Юнусов, махать на меня документом, где тебя учили так обращаться с начальниками? Бумагу, что принес, брось на стол. На совещание приду, не забыл, не переживай!
Он еще немного поговорил с осчастливленным его вниманием Юнусовым, после чего последний отбыл, приговаривая укоризненно в сторону Саши:
— Человек за три сутка на пятнадцат минут перерыв делал. Надо диван полежат, чай попит… Давай, да, малшик, шагаем уже…–
На смену ему пришли еще трое, Саша переждала и этих. Наконец, улучив момент затишья, она начала рассказывать Северу о своих делах. И он сам вспомнил, как ее зовут. Извинился за свою плохую память. Выглядел он очень обрадованным встречей с «юным товарищем по Ростовской работе»:
— Какой из тебя мальчик? Это я маху дал, заработался, видишь ли, до потери зоркости. Ты даже не девочка, а уже настоящая барышня. Тут понятно, что тебе четырнадцать. Расти, Шурочка, хорошéй! Не иначе, красавица из тебя получится.
Саша порозовела от удовольствия и смущения, но тут же осудила себя — разве это сейчас уместно? Она пылко воскликнула:
— Дядя Север, это второстепенное. А главное то, чтоб я не пассивно существовала. Мне бы работу. Революционную!
Она вовсе не страдала от отсутствия революционной работы, в последнее время вообще как-то не до нее было, но Север своими убедительными речами возродил в ней былой политический порыв.
— Вся работа в школе — революционная. Ты образованная — не растеряла дорόгой гимназических знаний? Подучи. А там, в школе — разные люди собираются, их не по знаниям, а большей частью по возрасту по группам определяют. Помоги. И в идеологическом отношении. Не все понимают смысла образования, его значения. Или думают: жизни вокруг мне видеть ни к чему, для общества ничего делать не надо, я учусь — и молодца! Главное, — продолжал говорить Север, зацепившись в то же время вниманием за какую-то бумажку на столе, — создать монолитный коллектив молодых сознательных, активных членов нового общества.
И, дочитав бумагу, поинтересовался:
— Документы, говоришь, у тебя пропали? Так я же тебя знаю. Выпишут по моей записке и метрику, и направление в школу. Подскажи, какого ты года?
— Тысяча девятьсот четвертого, восемнадцатого марта.
— Поздравляю с давно прошедшим днем рождения. Та-а-к, Александра… Отчество как?
— Викторовна, — машинально произнесла Саша, готовясь к следующему вопросу. Вся напряглась… Сейчас.
— Фамилия твоя?
— Шаховская! — вскинулась Саша и сердце застучало. А вдруг он знает и помнит про Курнакову?
— Звучная фамилия! Ну, все, живи-поживай у дяди, ходи в школу, приноси пятерки. Отметки, правда, отменили. Но это временно, по моему… Погорячились. До свидания, Шурочка! Помнишь друзей? Танюшку, Ваньку? Полюшку? Они в Москве, я говорил уж тебе… А тебе на-ка вот, адрес мой и телефон. Дома я почти никогда не бываю, но все же поймать можно. А с Олюшкой, женой моей, вы скоро сойдетесь, она у меня, такого же… воспитания, что и ты … образованная. Ну, давай лапку, родственнику — привет.
…Да, так оно и было. Саша открыла глаза. Стоять, прислонившись к уже теплой от ее тела стене было не очень страшно, но оторваться от нее она не решалась. Очень захотелось, чтобы рядом оказался Виконт. Она знала себя — страх улетучился бы мгновенно. Она даже любила в его присутствии представлять всякие ужасы — от этого становилось особенно уютно. Но сейчас его поблизости нет, кроме того, она плохо понимает, где находится, хотя, вон те двери кажутся знакомыми… Саша смотрела на эти двери, прикидывая, где она уже с ними встречалась, пока из них не вышел с грязным мусорным ведром сосед, побитый в сестринском подъезде. И тогда к Александрин вернулось чувство юмора. Она представила, чтó должны были подумать соседи, увидев из окон ее, зажмурившуюся, битый час стоящую напротив дома, в котором живет. «Молодец, что тут скажешь? Молодец!» — как выражается Виконт.
— Ты опаздываешь, — сказал он, не поворачиваясь, когда она вошла.
— Саша, наш тонкий стебелечек, дитя мое! — протянул к ней руки Семен. — На тебе кровь, тебя изранили? Ужасно. Поль, ты привез ребенка в ад.
Поль, собиравший из частей, найденное в чулане, кресло, живо развернулся на сто восемьдесят градусов, окинул ее быстрым взглядом и заговорил сердито и требовательно:
— Это что? В какую переделку ты сразу же умудрилась попасть? Покажи руку! Что, кроме этого?
