Михаил Филиппов - Великий раскол
У павильона царя встретили Ордын-Нащокин, Матвеев, Хитрово и ловчий Матюшкин.
Царь с царицею, царевнами и царевичем сели в особую ложу; бояре и двор расположились на изготовленные им места. Их окружили цепью охотников с мушкетами, пистолетами и рогатинами, здесь же имелись на сворах борзые и меделянские собаки. Это была предосторожность на тот случай, если бы зверь бросился вне арены на зрителей.
Началось зрелище. Белый медведь должен был вступить в борьбу с тремя простыми медведями.
Матюшкин дал знак и медвежьи поводыри вывели трех диких черных медведей и, впустив их в арену, сняли с них намордники и сами перескочили обратно по сию сторону арены.
Медведи, почувствовав себя на свободе, завыли, разминали кости, и, видя, что они в сообществе лишь своей братии, начали обнюхивать друг друга и вскоре освоились.
Когда это было достигнуто, Матюшкин велел выпустить белого медведя Богатыря.
Богатырь прямо выпущен из клетки. Белый как снег, косматый, с черными глазами и красною пастью — это чудовище, появившись на арене, подняло голову вверх, как собака, и зловеще зарычало и завыло.
Черные медведи сразу струсили, поглядели в ту сторону, где показался зверь, жались друг к другу и зарычали, оскалив зубы.
Белый медведь лег на брюхо и вызывающе завыл и зарычал. Черные медведи рассвирепели и, один за другим поднявшись на задние лапы, пошли на него.
Богатырь, допустив шедшего на него с рычанием первого медведя на довольно близкое расстояние, вдруг вскочил, поднялся тоже на задние лапы, пошел на него, ударил его стремительно обеими лапами по голове и схватил зубами за горло.
Черный медведь пошатнулся и упал навзничь. Богатырь насел на него и перегрыз ему горло. Но два других медведя приблизились в свою очередь и налегли сверху на Богатыря, грызя и разрывая ему спину когтями. Почувствовав страшную боль в спине, белый медведь бросил нижнюю жертву и сделал отчаянное движение, упершись о землю лапами. От этого движения оба медведя очутились на его месте, а он с воем и рычанием выскочил из-под них. Медведи, рассвирепев, не поняли в чем дело и, чувствуя под собою свежее тело и чуя кровь, налегли на убитого своего товарища и рвали его на части.
Поглядев с полминуты на эту рычащую, движущуюся кучу, Богатырь вновь пришел в ярость, тем более, что в спине и в теле его слышалась ужасная боль, и вот он стремглав бросается на эту кучу и начинает ее рвать когтями и зубами… Не проходит и получаса, как он обращает трех медведей в груду костей, мяса и крови…
Измученный и рассвирепевший до лютости, он садится на брюхо, как пес, и с высунувшимся кровавым языком воет жалобно, хотя и победоносно.
— Велишь, великий государь, и его порешить? — обращается с вопросом Матюшкин.
— Почему?
— Да потому, великий государь, что его теперь в клеть не загонишь, а коли он отдохнет, так много бед учинит.
— Так ты вели его добить.
Матюшкин сделал знак. Ловчие выпустили на Богатыря свору меделянских.
Неожиданное появление новых врагов озадачило Богатыря, он сначала поглядел на них только презрительно и злобно застучал зубами, воображая, что этим он отделается. Но когда собаки бросились на него и, атаковав со всех сторон, стали его грызть, он от боли рассвирепел и, подбежав к барьеру, прислонился к нему задом, причем лапами и пастью уничтожал врагов.
От удара его лапы псы падали замертво, а пастью своею он в один миг умерщвлял смельчаков.
На помощь собакам подоспел ловчий Никифор Озорной: он подошел по барьеру и, приблизившись на несколько шагов к белому медведю, из пистолета выстрелил ему в ухо и тот пал мертвый.
После этого пошли другие потехи: травили волков дрессированными собаками, хорьков и лисиц борзыми, и потехи эти продолжались почти до самого вечера.
По окончании потехи царь уехал во дворец, а народ еще долго осматривал побоище и критиковал то тот, то другой момент битвы.
Возвратясь домой, царь пообедал, причем он имел разговор о том, кого избрать в патриархи. Он был в затруднении. Кандидатов было четыре: Питирим, Павел, Илларион и Иоасаф, но ни один из них не представлял того типа патриарха, какой создал ему Никон…
Потолковали и разошлись. Чтобы рассеяться, он велел позвать из темной подклети одного из верховых калик перехожих, чтобы он забавлял его песнями. Привели певца Филиппова. Это был средних лет парень, плотный и высокорослый, обладавший замечательным голосом и памятью. Играл он на домре и пел духовные песни, былины и легенды духовного содержания. Алексей Михайлович любил его слушать, в особенности, когда его терзали какие-нибудь тяжелые думы.
— Спой, что ни на есть, Филиппушка, — сердце отведи, — встретил его государь.
Настроил и приготовил Филиппов свою домру и запел об Иоасафе царевиче:
В дальней во долине
Там стояла мать — прекрасная пустыня;
Приходил ли во пустыню
Младой царевич Иоасафий:
Любезная моя мати,
Прекрасная мать-пустыня!
Приемли меня во пустыню,
От юности прелестные;
Научи меня, мать-пустыня,
Как Божью волю творити;
Достави меня, мать-пустыня,
Ко своему ко небесному царствию…
Заслушался царь этой легенды, и когда Филиппов пропел последние стихи:
Усе ангелы возрадовалися,
И архангелы счудесалися
Премладому его смыслу,
Превеликому его разуму,
А мы запоем аллилуия, аллилуия,
О, слава тебе Христе, Боже наш! —
царь поднялся с места и пошел в терем.
— А я к тебе, сестрица, душу отвести, — сказал он, входя к царевне Татьяне.
— Я собираюсь в Алексеевский монастырь… одна черница больна, нужно навестить.
— Не поздно ли?
— Лучше поздно; днем так и глядят все, куда едешь. Там меня ждут.
— Я не долго у тебя сидеть буду… Нужно выбирать патриарха, а кого, не знаем: Питирим…
— Глуп и грамоты не знает, — вставила царевна.
— Павел Крутицкий…
— Вот-то будет патриарх!.. Ему бы бабою быть, а не святителем…
— Илларион Рязанский?..
— Мужик мужиком; ему бы косу, аль серп, да в поле.
— А что скажешь об Иоасафе Тверском?..
— Этот, по крайности, благообразен, хоша не палата ума, да теперь оно и не нужно: пущай только не портит Никоновой работы.
— Видишь, позвал я Филиппова домрачея и просил спеть стих, причем думал: кого он назовет в стихе из четырех святителей, значит того и сам Бог хочет… А он и запой об Иоасафе-царевиче…
— Да коли уж выбирать в патриархи опосля Никона, так, по правде, нет ни одного, но коли его низложили, так не подобает церкви вдовствовать… Гляди, братец, ты вот по слову царицы и Морозова простил Феодосии Морозовой, а та снова свое поет, плюет на наши образы и на наши кресты, бранит Никона антихристом, а нас зовет еретиками, латинниками… Всюду она вопиет: «Наших святых Аввакума, Даниила, Епифания, Феодора сослали, истязают, а теперь сами нашли, что Никон-де латинянин да антихрист…»
— Так что же ты думаешь?
— Да так: нужно вызвать ее святых к собору, пущай восточные патриархи с ними прю ведут…
— Умница ты моя, вызову их сюда… Но тебе ехать надоть, поезжай.
Царевна оделась, взяла с собою одну из придворных боярынь, простилась с братом и уехала.
В Алексеевском монастыре игуменья, как видно, ожидала ее: она встретила царевну у ворот.
Царевна поцеловалась с нею и произнесла взволнованным голосом:
— Отчего мне только теперь дали знать, что мама Натя сильно больна?
— Она несколько часов только как пришла в себя и велела дать знать тебе, царевна.
— Что же с нею случилось?
— Говорят, ее переехали на улице… К нам в монастырь привезли ее добрые люди… Это было 13 декабря. Она была без памяти, вся в крови, ноги, руки, и голова повреждены… Что могли, то мы делали, и вот, милостивая царевна, теперь она пришла в себя.
— Можно ее видеть?
— Можно, можно… я провожу тебя в ее келью…
Игуменья ввела царевну в маленькую келью. Мама Натя лежала на мягкой и хорошей постели, в углу виднелась икона, а там теплилась ярко лампадка.
Царевна сбросила шубу и подошла к кровати. Инокиня как будто дремала. Царевна взяла ее за руку.
— Это ты, царевна… как я рада… я знала, что придешь, — слабым голосом произнесла больная.
— Что с тобою случилось?..
— Потом скажу…
Игуменья, видя, что она лишняя, вышла.
— Говори, ради Бога, мама Натя, что за беда приключилась…
— Когда его увозили… я хотела свернуть сани к народу… схватила за узду коренных… Стрелец ударил меня по голове, я упала под лошадей… дальше не помню… Помню только, что он узнал меня и крикнул: поклонись…
— Так он не забыл меня?
