Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь
— Приближается минута, — заключила Екатерина, — когда исчезнет все, что мешает моему могуществу.
Раздался глухой стук; королева-мать с беспокойством осмотрелась вокруг.
— Так кто-то есть, отворите! — приказала Екатерина.
Ренэ поспешил отворить дверь… Комната была пуста. Озабоченная Екатерина посмотрела на своих собеседников; их спокойствие возвратило спокойствие и ей.
Неожиданно собака, пользуясь тем, что ее никто не видал, прыгнула на стол и, утащив кусочек пастилы из ящика, неосторожно оставленного открытым, съела его.
Ренэ один заметил это и быстро заменил эту коробочку другою, которая была у него в кармане.
Забившись в предсмертных судорогах, через несколько секунд собака была мертва.
— Эта пастила была отравлена! — закричала испуганная Екатерина.
Жером Тушэ побледнел.
— Я не знаю, какой причине приписать смерть этой собаки, но во всяком случае, яд был дан ей не в моем доме…
Ренэ взял кусочек пастилы и съел его, глядя на королеву совершенно невозмутимо.
Это успокоило Екатерину.
Жером Тушэ с этой минуты отказался от своего плана мщения.
Когда королева-мать воротилась к своим носилкам, она сказала парфюмеру на пороге дома:
— Я жду тебя в башне Астрологов…
Через час после этих событий Мария Тушэ, воротясь к себе домой, послала просить свидания у адмирала Колиньи.
IX. Таверна Лурсин
Таверну Лурсин посещали работники и купцы из предместья Сент-Женевьевского холма. Хозяином таверны был Лоазель, славившийся своей услужливостью. Помощником Лоазеля был известный нам горбун Клопинэ. Главною комнатою в таверне была большая зала, сообщавшаяся с улицей большой стеклянной дверью. Столы, скамейки и буфет составляли всю ее меблировку.
— Ты хорошо меня понял? — говорил Лоазель Клопинэ, который собирался уйти.
— Как только может понять человек, а я считаю себя человеком — отвечал горбун. — Вы увидите… я вам говорю только это!
— Хорошо! Говори меньше, а действуй больше.
— Вы знаете, хозяин, что я от дела не бегаю…
— Да, но ты любишь иногда слишком все увидать, все посмотреть, во все вмешаться, ты любопытен и болтлив как кривая сорока… Беги на Сент-Женевьевский холм и помни, что Жермена ждет известий.
Горбун сделал несколько шагов, потом воротился к старой Жермене, которая, сидя на углу большого камина, плакала, опустив голову на руки.
— Будьте спокойны, — сказал он ей с великодушным порывом, — для моих товарищей у меня ноги оленя, но для тех, кого я люблю, я привязываю к сердцу крылья.
— О, Боже мой! — молилась Жермена, — позволь мне увидать опять мою милую Алису!
— Надейтесь, — сказал трактирщик, с волнением пожимая ей руку. Что-то говорит мне, что Алиса будет возвращена…
— Да услышит вас святая Дева!..
— Я каждую минуту жду, что Алиса найдется. А так как в моей таверне сходятся все, которые ее ищут, я надеюсь увидеть их скоро, с бокалом в руках празднующих счастливое возвращение.
Трактирщик говорил о том, чему сам не верил.
— Это ужасно! Это было ночью… окно отворяется, люди в масках влезают в комнату, где я спала возле кровати моей бедной питомицы и хватают Алису, лишившуюся от испуга чувств. Напрасно борюсь я с ними и зову на помощь… Они завязывают мне рот и осыпают ударами… и я падаю без сил к их ногам.
— О, подлецы! Бить старуху!
— Когда несчастный отец прибежал на мои крики, было уже поздно. Похитители унесли его дочь!
Старуха залилась слезами.
Но Лоазель должен был подавить волнение, потому что в таверну вошли посетители: чулочник Марсель, кишечник Гюбер и кожевник Ландри. Все трое были веселы. Они сели за стол.
— Эй! Приятель Лоазель, давай вина, да самого лучшего! — закричал Марсель. — Моя хозяйка родила мальчика, мы хотим повеселиться и выпить.
Пока трактирщик спешил подать вина, Марсель продолжал:
— Сядемте, вы здесь, мэтр Гюбер? Ландри хорошо сделал, что привел вас. Во-первых, мне приятно начать знакомство с вами, а потом чем более пирующих, тем веселее.
— Вот вам, чтобы праздновать рождение вашего мальчика, — сказал Лоазель, — славное винцо!
— За здоровье ребенка! — вскричал Ландри. — Э! Да это сущий нектар… За благоденствие законного отца ребенка!
— И моей добродетельной супруги! — прибавил Марсель.
В это время трактирщик приблизился к Жермене, сидевшей спиной к лавочникам.
— Видите, они ничего не знают, — шепнул он ей на ухо.
— Кто это? — спросил Марсель трактирщика.
— Это Жермена, которая живет у сен-медарского звонаря.
При этом имени трое пирующих встали с уважением, лица их помрачились.
— А я ее не узнал, — сказал Гюбер. — Прошу вас извинить меня. Невежливость моя тем глупее, что вы так огорчены, госпожа Жермена.
— Ах! — снова зарыдала кормилица Алисы. — Никто не может понять, какие страдания я терплю.
— Их понимают все, все сен-марсельское предместье сострадает вашему несчастью.
— Но невозможно, чтобы полиция не нашла виновника этого похищения! — вскричал Ландри.
— Этьенн Ферран найдет его прежде полиции, — с уверенностью сказал трактирщик.
— Клопинэ не возвращается, — вздохнула Жермена.
— Горбун? — переспросил Марсель. — Когда я шел за кумом Ландри, я его видел… Он смотрел, как танцуют цыгане перед Патриаршим двором, где уже две недели, — прибавил он вполголоса, как бы боясь компрометировать себя, — кальвинисты собираются слушать проповедь.
— А! Так этот негодяй исполняет мое поручение! — с гневом воскликнул Лоазель.
— Какое поручение?
— Я послал его к Этьенну узнать, что там делается.
— Ну! Я побегу сам, — сказал Ландри, — и если найду горбуна, заставлю его вспомнить о купанье в реке… Дурак я был, что сожалел о моем поступке!
Но в ту минуту, когда кожевник хотел уйти, в таверну вошли новые посетители. Гнев отражался на лицах одних, отчаяние — на других. Прежде чем мы скажем, кто они, мы должны последовать за Клопинэ не к Патриаршему двору, где видел его Марсель, но на одну улицу, куда с некоторого времени горбун стал часто заходить.
Эта улица называлась Мельничной.
Каждый раз, как Клопинэ заходил на нее, он осматривался. Удостоверившись, что никто не следит, он устремлялся в темный коридор одного из домов, в конце которого была деревянная лестница. Горбун взбегал на ступени с проворством кошки, потом вполголоса произносил свое любимое выражение:
— Саперлипипопеть!
Через несколько секунд после сигнала тихо отворялась дверь и молодая девушка, бледная и болезненная, подбегала к горбуну.
— Здравствуйте, Марта, — говорил он в волнении.
— Здравствуйте, Клопинэ, — отвечала девушка, потупив глаза.
— Как сегодня здоровье бабушки? Алиса Модюи приходила к ней?
— Приходила, она принесла милостыню от доброго сен-медарского аббата… О, если бы вы знали, друг мой, как мне тяжело принимать эту милостыню!
— Полноте!.. Разве вам можно упрекать себя? Разве вы мало до сих пор работали, чтобы кормить вашу слепую бабушку!.. Вы так много работали, — продолжал горбун, — что сами сделались нездоровы и…
— А болезнью моей и моим выздоровлением воспользовались для того, чтобы унизить меня, — медленно шептала молодая девушка.
— Унизить вас, мадемуазель Марта? Ах! Если бы это была правда, я дорого заставил бы поплатиться за унижение, которому они подвергли вас!
— Накажите же себя самого, — говорила Марта, — и возьмите назад серебряную монету, которую вы забыли на столе моей бабушки.
Когда девушка говорила эти слова, краска стыда покрыла ее лоб. Вместо ответа Марта увидала слезы на глазах горбуна.
Вот что произошло в одно из первых свиданий Марты с горбуном. С этого дня простодушная девушка не отказывалась от его помощи.
Много раз Клопинэ приходил узнавать о здоровье выздоравливающей Марты и возвращался с тяжелым сердцем: на душе его была тайна.
Марта возвращаясь в свое скромное убежище, ловила себя на мысли, передававшейся этими словами:
— Добрый молодой человек!
X. Комедия пьянства
Жилль Гобелен, знаменитый красильщик, имя которого сохранилось в названии особых ковров, дал своему работнику Этьенну Феррану долю в прибыли. Но кроме привязанности, которую он имел к своему честному работнику, Гобелен платил таким образом ему за неоценимую услугу: Этьенн Ферран после многочисленных поисков смог найти химический состав, дававший пурпуровую краску, которая употреблялась для изготовления королевских мантий.
Этьенн жил в одном доме с Гобеленом. Комната его была скромна и проста. Единственным украшением был рисунок, сделанный им самим и изображавший ребенка, которого на ступенях лестницы поднимал человек в одежде работника.
