Игорь Генералов - Святослав (Железная заря)
— Старшой, очнись!
Знакомый кметь прянул в сторону. Всё ещё сжимая меч, Колот приблизился.
— Ты, Крук?
— Я.
Противный потусторонний ужас не хотел уходить из разума, оплетя его липкой паутиной.
— Коснись пламени!
Руки кметя чуть дрожали, когда проводил ими над факелом, сам, видимо, напугался Колотовым же страхом. К ним, переговариваясь, освещая огнями дорогу, шли свои. Колот бросил меч в ножны, вздрогнул всем телом, прогоняя объявший его могильный холод, сказал Круку:
— Помогай грузить...
Привезённых к городу мертвецов укладывали в принесённые с Дунайского берега лодьи, на руках заносили их на приготовленные крады. Самая большая крада — для Икморя. Святослав, сложив на груди руки, смотрел, как кмети ставят, утверждая, лодью с телом старого друга. Успокоились роившееся мысли в голове рядом с торжеством смерти, пришла отрешённая безмятежность. Сзади бесшумно подошёл Акун, положил руку на плечо родича, напомнил:
— Жребий брошен, княже, Перун требует жертву.
Святослав кивнул головой, соглашаясь.
Пленных ромеев опоили зельем, на случай если кто потеряет достоинство и, позорясь, будет выть, прося пощады. Акун и остальные жрецы приняли из рук князя жертвенные ножи. Хруст, вскрик, кровавое бульканье, руда полилась, наполняя железные мисы,
— Во имя Перуна, слава!
Воины подходили по очереди, чело каждого мазали жертвенной кровью. Мельтешили, ожив, сотни факелов. Строго, соблюдая чин и степенность, кмети отходили, надевали очелья и алые повязки. Святослав скинул рубаху, обнажив мощное мускулистое тело, покрытое старыми и новыми, едва зарубцевавшимися, ранами, принял из рук Акуна факел со священным огнём.
— Прощай, Икморь, прощайте и вы, братья, храбро сложившие головы. Придёт час и встретимся с вами в Нави на пиру у богов наших светлых. Слава!
Огонь полез по сухим веткам, охватывая краду, и вскоре пламя, разбрасывая искры, высоко взметнулось вверх, пожирая дерево, очищая мёртвую плоть. От множества костров в предградье стало светло, как днём. Пламя заиграло сполохами на длинных стенах Доростола, выхватив чёрный зев открытых ворот с языком мощёной дороги. «Слава!», подхваченная сотней глоток, проходя сквозь холмы, эхом прокатывалась по равнине. Общий торжественный порыв захватил Колота, ничего не осталось после того малодушия, только стыд за себя, не первый год воевавшего. Вспомнился Всеслав, красивая воительница Яра, над телом которой надругались ромеи — вот они, лежат все здесь и над потухшими кострами уже насыпают курганы. От боли потери хотелось лететь, обнажив оружие, во вражеский стан, крушить, ломать всё, что попадётся на пути, упасть с разрубленной головой, сжимая в смертельном объятии ромейскую глотку...
По рукам пошли поминальные чаши. Многими голосами товарищей произносились имена павших воинов. Сказитель Певень тронул пальцами струны гуслей и густым голосом завёл песнь о подвигах ратных. Сыпалась земля на пепел, снова всё вокруг охватила тьма, воины постепенно тянулись в город продолжать тризну.
Глава 34
В большом дворе бывшего дворца великого боярина Доростола, видавшего разгульные пиры под открытым ласковым болгарским небом, наполнялся гомонившими ратными людьми.
Воеводы, сотники и просто выбранные от кметей, рассаживались по выставленным скамьям и просто на землю. Большинство после тризны умылись, сменили повязки на ранах, оделись в чистое. Чуть притихнув, проводили глазами Свенельда, что, опираясь на костыль и кивком головы здороваясь с теми, кого успел заметить и признать, прошёл по выложенной серым камнем дорожке к входу во дворец. В плотном нагретом воздухе витало нечто торжественное, что как будто не ушло после ночной тризны. Через это спавшее напряжение прорывалось. Доростольское сидение надоело всем и хотелось хоть какого-нибудь конца, только не бесславного. Князь вышел к собранию в простой белой рубахе, подпоясанной алым поясом, выглядел довольно бодро, хоть за всю ночь сомкнул глаза едва ли часа на два. Встал на высоком каменном крыльце, широко расставив ноги в кожаных мягких поршнях.
— Звал я вас, господа-совет, думу вместе думать, что делать нам дальше, — громкий с хрипотцой голос Святослава катался по двору, вливаясь в уши воинов, — кто хочет слово держать по делу, того будем слушать.
Кметь-тмутараканец из выборных, пихаясь, продрался сквозь ряды, влез на крыльцо, уступленное ему Святославом, крутил по сторонам бритой головой, сверкая начищенной медной серьгою, начал:
— Меня называют Рутом, сыном Харека. Я много ратился за свою жизнь и те, кто знает меня, никогда не назовут трусом, ибо я не показывал спины в бою. Вчера мы видели гибель многих наших товарищей, и сегодня я скажу: биться и умереть — доблесть, но губить войско понапрасну — дурость. Никто...
Голос руса потонул в гомоне кметей, взбудораженных речью.
— Кто его выбирал?! Спихните его с крыльца! — рвал глотку Заяц.
— Тише ты! — пихнул локтем друга Колот.
— Замолкните, дайте договорить!
Рус подождал, когда соратники утихнут, и продолжил:
— Никто не назвал Волка трусом, когда он спас рать из Переяславца!
— Что предлагаешь?
— Прорваться ночью через Дунай. Икморь, покойник, под носом у них проходил, и мы пройдём!
Ему возразили сразу несколько голосов, в том числе и воевода Акун, сам многажды ходивший в морские походы:
— Ромеи теперь плотно нас заперли. Пожгут, как Игоря когда-то, если кто и прорвётся, то их будет немного.
— Пусть следующий речь держит!
На крыльце оказался молодой воин, по исцветшей вышивке на рукавах да и то с близи, можно было определить, что он из северов. Усыня со Свенельдом быстро и едва заметно переглянулись, что не ускользнуло от Святослава. «Вишь, сговорились, а сами речь не хотят держать, парня послали!» — про себя усмехнулся князь.
— Клятву надо взять с ромеев, что уйдём с добычей и оружием, они согласятся — их силы тоже конец имеют! — молвил север.
В ответ полетели ядовитые шутки, негодующие замечания, что, мол, негоже с ромеями сговариваться. Парень, смутившись, сошёл с крыльца. После него ещё выступило трое-четверо, причём один откровенно дурачился, едко шутил в сторону византийцев, чем вызывал смех собрания. Зубоскала взашей согнали, и на его место поднялся Усыня, решившийся таки сказать. Говорил коротко и зло, обвиняя во всём болгар, что бросились присягать на верность Цимисхию, благодаря чему тот и дошёл до Доростола и что нечего цепляться за землю, люди которой легко переходят от одного правителя к другому. Проникнувшись речью, Усыню неожиданно поддержали. Едва дождавшись, пока северский воевода закончит, на крыльцо взлетел Самуил, бурея от гнева, заговорил не менее пламенно, чем Усыня:
— От вас ли я слышу сии речи? Болгары отважно сражались с вами в Преславе и бьются здесь, под Доростолом! Если кто считает, что это не так, пусть скажет мне в лицо! Мне стыдно за тех севастов и властелей, что предали мой народ, но болгары русов не предавали! А с тобой, воевода, мы сражались бок о бок ещё вчера.
— Я не имею ничего против тебя, Радомир! — ответил Усыня. Но Самуил уже отвернулся и продолжал:
— Неужели вы отступите тогда, когда враг уже сломлен? На вас смотрит вся земля Болгарская, которая падет к ногам победителя.
Самуил перевёл дух, ему тут же полетели возражения:
— Побеждали уже и шиш в рыло!
— Свои интересы блюдёшь, воевода!
— Пусть князь скажет, как он — так и мы!
Святослав тяжело взошёл на крыльцо, сунул большие пальцы рук за пояс, нахмурившись обвёл взглядом выжидательные лица собравшихся воинов.
— Никто ещё не побеждал нас силою оружия. Мы били булгар, исмальтян, хазар, ромеев. Без крови взяли Болгарию. Погибнет слава, которая шествовала вслед за войском русов, если мы теперь позорно отступим перед ромеями. Проникнемся мужеством, которое завещали нам предки, вспомним о том, что мощь русов до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно сражаться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством; мы должны либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, достойные доблестных мужей!
С удовольствием князь увидел, как просветлели лица кметей, значит, дошло слово.
— Когда вы встанете в строй, — продолжил он, — то вспомните, что смотрят на вас души братьев ваших, требующих отмщения! Победа или смерть!
Когда отгремел подхваченный клич и воины начали расходиться, Святослав обернулся к воеводам:
— Всем отдыхать! Выступим за два часа до заката.
И нечаянно поймал строгий осуждающий взгляд Свенельда, выдержал его, дав воеводе первым опустить очи.
Глава 35
Кмети молчком помогали друг другу облачаться в брони. Колот тоже молча смотрел на них. Вдругорядь дал бы совет, пристрожил кого-нито либо просто, стоял бы рядом и балагурил вместе со всеми, помогая снимать предбоевое напряжение, показывая храбрую небрежность перед смертельным врагом. Многих, а может, и всех он видит в последний раз. Для него уже не существовало завтра, была только предстоящая битва, жаркое солнце и эти вот кмети, которых в сотне осталось чуть более шести десятков. Все разбрелись, ожидая приказов, тихонько переговаривались, будто боясь нарушить некое торжественное действо. Заяц, всегда и везде державшийся особняком, сидел на чурбаке для колки дров, уставясь немигающим взглядом в землю, вертел в руках стёганый подшлемник. Кметь именем Недята жаловался другу:
