Ирвинг Стоун - Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт
— Генерал Хантер, может быть, находится на расстоянии часа-двух пути.
— Я усилю охрану.
Он вызвал офицера, отдал приказ, чтобы через линии не пропускали никого ни под каким предлогом. После ухода офицера Джон сказал:
— Подойди сюда и сядь со мной за стол.
Она молча сидела, пока он излагал, показывая пальцами на карте, свой замысел, с помощью которого намерен разбить армию генерала Прайса и оттеснить ее. Она слышала не многое из сказанного им. Она знала, что он поведет свои войска в бой, что случившееся с Натаниэлем Лайоном у Уилсон-Крик может случиться и с Джоном Фремонтом, что многие солдаты могут погибнуть. Он может оказаться одним из них. Через некоторое время Джон понял, что она не слушает. Он увидел выражение тревоги в ее глазах, затем отодвинул в сторону свои бумаги и карты, взял ее руки в свои:
— Ты не считаешь меня соломенным генералом?
— Я просто думаю: несколько дней назад исполнилась двадцатая годовщина нашей свадьбы. Ты был в лагере около Озейдж-Ривера. Ни ты, ни я не подумали об этом. Мы были слишком заняты и обеспокоены. Итак, дорогой, это некое подобие нашего праздника.
Джон приложил ее ладонь к своей щеке, сказав при этом:
— Мы отметим завтра, когда закончится сражение и мы добьемся победы. Ты мне принесла настоящий подарок к годовщине, Джесси: шанс сделать добро, прежде чем станет поздно. Ты всегда давала мне шанс сделать добро, и всегда в самые критические моменты вроде нынешнего.
Они сидели в прохладной тишине палатки у грубого стола. Память возвращала их к прошедшим двадцати годам, каждый понимал, что это свидание может оказаться последним. В палатке витали невысказанные мысли, воспоминания о счастливых годах, об испытаниях и трудностях, через которые они прошли. Медленно, почти с трудом Джесси сказала:
— Легко говорить о любви в обычные времена, зная, что кризис далеко. Но сейчас, когда твоя жизнь в опасности и мы стоим перед возможной разлукой, я полна благодарности за наши двадцать лет товарищества, мне почти нечего сказать тебе, кроме того, что я говорила тебе много раз до этого: я люблю тебя, любила тебя с того момента, когда ты вышел из-за отцовского кресла в Академии мисс Инглиш и взял меня за руку, ты для меня — вся жизнь, и ты сделал мою жизнь красивой и счастливой.
Он стоял неподвижно и смотрел на нее.
— В тот дождливый полдень, когда мы сидели за чайным столиком у пылающего камина, я обещал тебе, что буду всегда любить тебя. Именно эта любовь поддерживала мои стремления отвечать твоим надеждам. Я не знаю, что произойдет завтра, Джесси, на войне не бывает уверенности. Может произойти что-то непредвиденное, что помешает нашей действительной победе. Но на заре я отправлюсь на поле боя с надеждой, что должен выиграть…
Раздался сильный стук по наружному столбу, поддерживавшему палатку. Курьер отогнул полог и вошел, на его лице были полосы там, где пот смыл дорожную пыль. Он отдал честь и спросил:
— Генерал Фремонт?
Затем оторвал подкладку сюртука, извлек вшитый под нее пакет и протянул его Джону.
Джон бросил бумагу на стол и вскрикнул:
— Сэр, как вы прошли через мои линии?
— Мне было приказано генералом Хантером передать вам это послание, сэр.
Он вновь отдал честь и исчез.
_/11/_Джесси тревожно всматривалась в лицо мужа в то время, как он посмотрел вначале на адрес, а затем на подпись внизу страницы. После этого он протянул ей депешу. Она прочитала приказ, подписанный президентом Линкольном, освобождающий генерала Фремонта от командования. Они просидели некоторое время в горьком молчании, а затем Джон сказал:
— На заре атака не состоится. Все запланированное должно быть отброшено.
Сколько сейчас времени?
— Почти полночь.
— Разве ты не командуешь здесь до прибытия генерала Хантера?
— Технически, да. Командую.
— В таком случае, если генерал Хантер не приедет к заре, разве ты обязан отменить свои приказы армии? Все готово для великой победы. Армия Запада имеет право доказать, что она может сражаться и сыграть свою роль в войне. Ты, Джон, также имеешь это право. Если бы этого посыльного не пропустили до утра через линии…
Казавшийся ниже ростом и приунывший, он мог лишь сказать:
— Ты права, Джесси, атака должна состояться. Этот приказ будет стоить Северу потери важной победы. Завтра исполнится сто дней, как мы приехали в Сент-Луис; все, что мы делали с тех пор, каждый наш шаг был направлен к нынешнему моменту. Будет печально для дела Севера отбросить такую возможность…
— Тогда ты атакуешь?
— Нет, я не могу. Любой другой офицер мог бы, должен был бы. С моим прошлым я не могу.
— Но почему, Джон?
— Я не могу совершить мятеж.
Бег ее мыслей оборвался; вот здесь скрывается враг, их неизменный спутник, одно слово во всем мире, которое парализует их рассудок и отвагу, — символ их несчастья. Она быстро подошла к мужу. Они не должны спасовать перед мучительными тенями прошлого. Она осознавала огорчение, приуготовленное для него, если его сместят сейчас, в тот самый момент кульминации; если она сможет убедить его взять решительный, смелый курс, то ее миссия будет выполнена. После великой победы Джона она с достоинством сойдет со сцены, вернется на Север к своим делам, ибо ее миссия завершится. Джон пойдет вперед, к более крупным победам. Она твердо посмотрела в лицо мужа:
— Это ты и сказал мне, когда я просила тебя послать войска на подкрепление полковника Мюллигана, вместо того чтобы направить пять тысяч человек в Вашингтон и дать возможность генералу Макклеллану проводить парады на Пенсильвания-авеню. Все достигнутое тобою, Джон, пришло благодаря самостоятельным действиям, а не слепому повиновению. Мы боимся слова, а не действия, ибо это проклятое слово «мятеж» преследует наши мечты. Когда тебе потребовались деньги, чтобы дать солдатам, которые были готовы уйти к концу девяностодневного срока службы, ты забрал необходимые деньги у квартирмейстера. Это было незаконно, но даже президент одобрил твой шаг. Быть может, незаконно начинать сражение на рассвете, но победоносное завершение никогда не будет сочтено мятежным.
Он в отчаянии покачал головой:
— Ох, Джесси, у армии цепкая память: если я начну атаку утром, а врага не окажется на месте и он уклонится от боя или же будет стоять на месте и примет бой, а мы не добьемся выдающейся победы, поднимутся страшные крики и вопли. Снова закричат о «Фремонте-мятежнике», о человеке, отказывающемся считаться с властью, подрывающем армейскую дисциплину, бросающем в бой солдат не ради Союза, а с целью спасти свое командование и свое назначение.
— Министр Камерон говорил тебе, как крайне нужна победа, он приказал тебе добиться ее любой ценой…
— Мистер Линкольн — главнокомандующий. Его приказ об отзыве перекрывает указания Камерона.
— Джон, ты когда-либо жалел, что я перечеркнула приказ полковника Аберта и послала тебе весточку, отправившую тебя во вторую экспедицию?
— Нет, Джесси, результат оправдал этот шаг.
— Тогда почему эти же соображения не сохраняют свою силу и сейчас? Ты подошел к критическому моменту, критическому часу, ради которого работал сто дней. Решающая победа рядом. Сможет ли генерал Хантер осуществить твои планы?
— Он захочет разработать собственные планы и собственную кампанию. Наш поход будет перечеркнут.
— Победа не может быть незаконной, незаконно лишь поражение. Разве осуществленные тобою приготовления не обязывают тебя начать сражение утром? Ты никогда не отказывался от последствий смелого, независимого шага. Что это — страх перед еще одним полевым судом? Мы выдержали один такой суд, выдюжим и другой.
Он присел в конце длинного дощатого стола, закрыл лицо руками.
— Я не могу сделать этого, Джесси, — прошептал он. — Твой отец однажды заметил, что небольшой мятеж — порой гений демократии. Я уже пользовался таким гением. В этом отношении был прав генерал Кирни. Упорный мятеж более опасен, чем любые благоприятные результаты, принесенные им. Я не могу превратить себя в закоренелого мятежника.
Джесси не имела права давить на него дальше. Сама она не боялась последствий: какое название ни дали бы потом, она атаковала бы на рассвете. Она видела, как необученные рекруты превращались в прекрасно организованных боевых солдат, знала, ценой каких усилий Джон собрал достаточно ружей и артиллерии, чтобы сделать возможным это наступление. Подобно Наполеону, они потратили сто дней для большой кампании. Но теперь все осталось позади, их усилия были напрасны, для них не найдется больше места в борьбе за дело свободы, к которой они так долго готовились и принесли так много жертв.
Джесси понимала, что если утренняя атака провалится, Джон и Джесси Фремонт станут «закоренелым бунтарем и женским политиком». Она удивлялась, почему ей, однажды поверившей генералу Кирни, что нельзя восставать против собственного правительства, вновь хочется встать на этот тернистый путь.
