Георгий Марков - Соль земли
«Какой он образованный, начитанный человек! Сколько же он перечитал, передумал! И как говорит! В пору в институт его везти – лекции читать. Ах, брат мой Максюша, до чего у тебя глаз острый, приметливый на умных людей!» – слушая Чернышёва, думал Артём.
Череванов выразил свои размышления вслух.
– Ты прямо профессор, товарищ Чернышёв! – сказал он. – Ты изложил здесь целую программу кедропромов. Толково это у тебя получается. Но вот что меня интересует. Как ты мыслишь остановить беспорядочные вырубки кедрачей?
– Во-первых, надо кедровым лесам дать другую классификацию. Кедр не берёза, не осина и даже не сосна. Кедр – орехонос! Стоит только перевести кедровые леса в класс плодоносящих, как возникнет необходимость применять к ним совершенно иной подход.
Во-вторых, важнейшей предпосылкой созданий кедропрома являются лесоустроительные работы, которые должны сопровождаться паспортизацией кедрового парка.
И, наконец, создание вокруг кедровых лесов общественного, народного мнения как о ценности, посягать на которую бессовестно. Разве можно, например, представить себе такую картину: человек взял топор и без особой необходимости отправился рубить яблони? Это же дикость! А сколько у нас такой дикости в отношении кедра?!
– А как по-твоему, товарищ Чернышёв, где практически целесообразно развёртывать кедропромы в нашем Притаёжном районе? – спросил Артём, глядя на Чернышёва ласковыми глазами.
Чернышёв разгладил карту Улуюльского края, поводив по ней длинным, с рубцами от порезов пальцем, сказал:
– Один кедропром можно посадить в Весёлой тайге. Будет мощный кедропром. Условия позволяют. Черновые расчёты у меня имеются… Второй кедропром хорошо бы разместить в Синеозёрской тайге по левобережью. Третий – в Мареевской тайге по берегам рек Большой и Таёжной…
– А надо ли мельчить? Может быть, стоило бы иметь один кедропром и его отделения? – вслух выразил свои сомнения Артём.
– Может быть, и так… Но всё это надо по-хозяйски обдумать. А потом сама жизнь подскажет.
– И ещё к тебе один вопрос, товарищ Чернышёв. Вот мой отец перед смертью начал на огороде опыты по выращиванию кедра путём посева орешков в грунт и пересадки молоди. Как ты смотришь на это?
– Мне доводилось тоже проводить такие опыты, Артём Матвеич. Они дают неплохой результат. Но дело это новое и много трудностей. Вот возьмите, к примеру, посев ореха в грунт. Первый вопрос: каким зерном сеять? В какие сроки? Этого пока никто не знает. Второй вопрос: как уберечь высеянный орех от грызунов? По-видимому, надо создать какую-то блокаду вокруг зерна из ядохимикатов. Как это делать – тоже никто не знает. Третий вопрос: как уберечь кедровые всходы от истребления? Зелёный кедровый росток очень любят птицы, особенно сороки. Я пробовал прикрывать росток проволочным колпачком. Но сколько же надо иметь таких колпачков! И этот вопрос пока неясный. А возьмите вопросы гибридизации. Кое-кто из учёных пробовал скрещивать сибирский кедр с итальянской сосной. Результаты очень хорошие! Наш кедр начинает плодоносить лет в тридцать – тридцать пять. При скрещивании с итальянской сосной плодоношение начинается с восемнадцати лет. Может быть, можно влиять как-то и на урожайность, и на сроки созревания…
– Никто этого не знает, изучать всё это надо, – сказал Артём.
– Пока изучать некому. По кедру нет не только специального института, но даже нет сектора ни в одном из научных институтов лесного хозяйства. Нету и опытных станций.
– Это непорядок. Надо нам добиваться, ставить эти вопросы перед центром и областью. Ты подготовь, товарищ Чернышёв, все материалы. На днях должен к нам прибыть уполномоченный Центрального Комитета партии. Доложим ему, попросим поддержки, постараемся убедить.
– Материалы при мне. А разговаривать об этом я могу в любое время дня и ночи, Артём Матвеич.
3
Дуня застала мужа в весёлом настроении. Артём ходил по дому в пижаме, в тапочках, напевал вполголоса какую-то песенку.
…Есть люди, которые через всю жизнь проносят свойства, приобретённые ими в детстве или в юности. О таких людях говорят, имея в виду не внешность, а черты характера: «Их время не берёт. Годы идут, а они остаются прежними». Именно таким человеком и была жена Артёма.
Что бы ни происходило в жизни: радостное ли, печальное ли, Дуня умела оставаться спокойной, даже степенной, но этому спокойствию во всякую пору сопутствовала ироническая усмешечка, которая очень хорошо уравновешивала мысли и чувства, поступки и действия окружающих её людей.
В жизни семьи Артёма Строгова случались радости: рождались дети, потом они, дочь и два сына, заканчивали образование; район успешно справлялся с государственными заданиями; правительство отмечало наградами труд лучших тружеников района (в этом числе был и первый секретарь райкома). Да мало ли в жизни выпадает людям радостных дней!
Артём по складу своего доброго, искреннего характера всякому чувству отдавался полностью, без остатка. И всегда-всегда уместной была в его жизни Дунина мягкая ироническая усмешечка.
Случилось однажды: дочь, окончившая медицинский институт, привезла родителям напоказ диплом с отличием. Отец, что называется, купался в восторге. Мать, Дуня, тоже радовалась. Но когда этот взлёт радости был в самом зените, Дуня, как бы спуская всех с небес на грешную землю, сказала, сверкнув смешинкой своих живых глаз:
– А самый лучший диплом, доченька, доброе слово людей. Как услышу о тебе доброе слово, уж так возрадуюсь! Будет мне это самой высокой наградой за муки, в которых тебя родила.
Так Дуня поворачивала полёт чувств и мыслей в совсем ином направлении.
Однажды в годы войны наградили большую группу колхозников района за беспримерный труд во имя победы. Артём радовался, Дуня тоже радовалась. Артём каждый день то в одном колхозе на митинге, то в другом. Как-то утром, когда муж собирался снова в отъезд, Дуня пристально посмотрела на него, смешинки в её глазах, обычно прятавшиеся где-то в глубине зрачков, вспыхнули, и она ласково спросила:
– А ты горло не надорвёшь на речах, драгоценный мой?
Артём уже опаздывал, в горячке вспылил:
– А ты о моём горле не беспокойся! Без тебя знаю, что делать!
Но, выйдя из дому и сев в машину, он подумал: «А в самом деле, пора с митингами заканчивать. Людей от работы отрываем».
Ещё более уместной была Дунина мягкая ироническая усмешечка в часы неудач и печалей. Сколько таких часов пришлось пережить семье секретаря райкома!
Бывало, возвращался Артём из Высокоярска с выговором от обкома или приходил очередной номер областной газеты «Высокоярская правда» и на её страницах Артёма критиковали не стесняясь в выражениях, то за одно, то за другое. Нередко приносили огорчения и дети: проваливались на экзаменах, вступали в дружбу с хулиганами, теряли хлебные карточки. Всякое бывало!.. Артём хмурился, негодовал, становился то излишне разговорчивым, то излишне молчаливым, курил без передыха, терял сон.
Дуня переживала всё вместе с мужем. Печалилась, плакала втихомолку. Но вдруг то самое чувство ясной осознанности, что в жизни ничто не стоит на месте, что жизнь течёт как река и бессмысленно излишне долго задерживать себя на одном событии, озаряло её душу и мягкой иронической улыбкой освещало её миловидное, несмотря на прожитые годы, лицо.
– Ну и что же, если и выговор! Что ты, полиняешь от него или душой переменишься? Нет же, нет! А уж зато как возликуешь, когда похвалу от обкома услышишь! Вот подумай-ка, каково тому, кто ни холодного, ни тёплого не знает? А ты всё испытал!
Артём отмахивался от неё: слова, мол, всё это, брось утешать! Но как это ни странно, незатейливая житейская философия жены успокаивала, невольно настраивала на другие размышления. «Пожалуй, права Дуня, хватит тратить силы на это. Жизнь не вся соткана из неприятностей, будут ещё и радости, не могут они не быть». И снова к нему возвращалось нетерпение, жажда работы, и всё, что омрачало его, отодвигалось в прошлое.
Да, что бы ни говорилось о прелести юношеской любви, о её высоком взлёте и романтическом парении, есть своя суровая прелесть и нелёгкая высота в любви людей, прошедших рука об руку через десятилетия, преодолевших вместе не один и не два, а много трудных перевалов, научившихся понимать друг друга с полуслова, с полунамёка.
– Ты весёлый сегодня, Артём Матвеич, хорошие вести есть? – спросила Дуня с усмешкой, приглядываясь к мужу особым зорким взглядом, какой может быть только у любящей жены.
– Твоя правда, Дуня, весёлый. И знаешь почему? Старость свою к делу определил. Вот садись за стол, расскажу тебе, как это случилось.
– Только свою старость? А мою? О моей старости подумал? – с той же усмешкой спросила Дуня.
– И о твоей подумал, Евдокиюшка. Мы ведь с тобой как монета: взял бы одну сторону, да нельзя её взять без другой стороны.
