Георгий Марков - Земля Ивана Егорыча
Обзор книги Георгий Марков - Земля Ивана Егорыча
Марков Георгий Мокеевич
Земля Ивана Егорыча
Георгий Мокеевич МАРКОВ
ЗЕМЛЯ ИВАНА ЕГОРЫЧА
Рассказ
А н н о т а ц и я р е д а к ц и и: "Если одному из нас придется
погибнуть в битве с врагом, то другой во имя нашей боевой дружбы
никогда не забудет о своем долге перед памятью погибшего, перед
будущим его родных и близких..." - было записано в "Клятве
дружбы", которую дали друг другу фронтовики полковник Михаил
Нестеров и подполковник Степан Кольцов, погибший впоследствии в
боях с немецко-фашистскими захватчиками. Нестеров Михаил
Иванович не пощадит ни сил, ни времени, чтобы исследовать
историю экспедиции Тульчевского, и доведет результаты этой
работы до конца. Повесть "Завещание", как и рассказ "Земля Ивана
Егорыча", проникнуты любовью к Родине, к отчей земле, раздумьями
о мирном предназначении человека.
Лауреат Ленинской премии, дважды Герой Социалистического
Труда Георгий Марков держит руку на пульсе жизни, поднимая в
своих произведениях актуальные проблемы современности.
================================================================
1
В тот вечер в Тепловском райкоме долго не гасли огни. Ивана Егорыча Крылова, первого секретаря райкома, провожали на пенсию. Всю свою жизнь Иван Егорыч прожил в Тепловском районе. Из шестидесяти трех лет со дня рождения отсутствовал только четыре года. Шла война с фашизмом. Многие тогда отсутствовали. И многие не вернулись. Многие.
Ивану Егорычу повезло. Приехал с фронта цел и невредим. Некоторые даже не верили, как могло это случиться; человек не вылезал с передовой, а не только не убит, даже не ранен.
- Заговоренный я, друзья-приятели, - отшучивался Иван Егорыч, позванивая орденами и медалями. - Пули от меня отскакивали, как горох.
- Везучий ты, Иван, и на войне уцелел, и в работе везет тебе. Кому выговоры, а тебе награды, - говаривали Крылову секретари других райкомов, когда Тепловский район выдвинулся во всех областных сводках в первые строчки и прочно занял там место.
Напомнили обо всем этом и на прощальном вечере в зале нового каменного особняка, который недавно украсил широкую, просторную площадь районного центра.
На торжество прилетел на вертолете из области первый секретарь обкома Константин Алексеевич Петров. Был он совсем молодой, годился в сыновья Крылову, но успел за свои недолгие годы многое: институт-окончил, диссертацию защитил, директором крупного завода был, стоял во главе горкома, два года колесил по областям в должности инструктора ЦК. И все же, по правде сказать, не этим снискал уважение к себе Ивана Егорыча: горячностью своей. Как начнет какой-нибудь практический вопросец раскручивать, не остановится, пока весь клубок до основания, до первого узелка не размотает. И уж если на что-то даст согласие, то, знай, своих слов не забудет! Недели не пройдет, и понесется по проводам молодой басок Петрова: "Не призабыл ли, Иван Егорыч, о разговоре? Не медлишь ли с делом? Нашел ли смелых, инициативных людей?"
А Иван Егорыч тоже не из тех, чтоб медлить: и разговор не забыл, и с делом не помедлил, и горячих, порывистых людей отыскал...
Среди речей директоров совхозов и председателей колхозов не в самом начале, не в самом конце, а где-то в середине заседания произнес короткую речь и Петров.
- Удачлив ты, Иван Егорыч, - сказал он. - Пусть таким удачливым будет и твой преемник. За Тепловский район в обкоме мы всегда были спокойны. Знали, тепловцы при любых условиях и план сделают, и сверх него кое-что дадут. Ну, отдыхай теперь, Иван Егорыч, отдыхай сколько влезет! Поработал и повоевал ты на славу. Жаль нам тебя отпускать, а надо. Ни у кого нет к тебе никаких претензий. Отдыхай!
Иван Егорыч слушал речи товарищей по работе с таким чувством, будто говорили не о нем, провожали на пенсию кого-то другого. И когда руководивший заседанием второй секретарь райкома предоставил слово Ивану. Егорычу для ответа, тот растерялся. С минуту стоял он молча, приглаживал ладонями седые волосы, спадавшие на крутой лоб, настороженно поглядывал в зал, до отказа заполненный людьми, которых он знал годы, а большинство даже десятилетия.
- Ну, перво-наперво за все доброе благодарю, - тихо сказал Иван Егорыч и замолчал, подбирая слова: - Ну и мастера же на похвалу! Пели, как курские соловьи... И такой Иван Егорыч, и этакий... А Самохвалов вон чуть слезу не пустил... Может быть, Федор Федорыч, ты это от радости: слава богу, мол, перестанет старик на рассвете с постели поднимать... - В зале громко захохотали, кто-то крикнул: "По любви он это, Иван Егорыч! Уж очень ты за его совхоз всегда переживал!"
- Спасибо, спасибо... Не хулю тебя, Федор Федорыч... Спасибо и за нонешнее и за прошлое. Помню, как ты на каждой конференции шкуру с меня сдирал: "Райком недоглядел... первый секретарь прохлопал..." Не скрою, и тебе спуску не давали. Не пойми, что в отместку за критику. Нет, по взаимной требовательности. Все ж большевики мы, а не кисейные барышни, чтоб о сладких словах только думать... Приходилось кой-когда и резкое словцо употребить. Еще раз спасибо за старание, друзья и братья... Желаю вам удач и хочу... чтоб Тепловский район шел всегда в первой шеренге... Как ни подтянут Иван Егорыч, как ни строг сам к себе, тут голос его дрогнул, глаза повлажнели, и, боясь окончательно растрогаться, он махнул рукой, поспешил закончить речь: - Живите, отцы и матери, долго и счастливо, творите добро людям.
Хлопали Ивану Егорычу, не щадя ладоней. В зале не было равнодушных. В жизни многих из сидевших здесь он играл не последнюю роль: посылал учиться, назначал на должности, хвалил за успехи, взыскивал за упущения, советовал, наставлял, спешил на помощь, а необходимость в ней возникала ежечасно.
2
Шли пятые сутки его новой жизни.
Иван Егорыч проснулся от какого-то внутреннего толчка, ставшего привычкой. В окно, через занавеску, заглядывал скупой рассвет. Слегка поскрипывая, тикали старые ходики. В открытую форточку с огородов вливался терпковатый запах поспевающей конопли. Вспархивали, пересвистываясь, в палисаднике птички-раноставки, постукивал ветерок ослабевшей драницей на крыше.
- Проспал! - вскакивая с постели, прошептал Иван Егорыч и схватился за одежду. - Что ж это Кузьма-то не сигналит? Или тоже вроде меня нежится.
Быстро-быстро залез в штаны Иван Егорыч, натянул рубашку, и тут только пронзил его холодок: "Да ты что горячку-то порешь?! Кончились твои поездки по полям и угодьям. Выпал этот удел другим теперь". Не скидывая ни штанов, ни рубахи, Иван Егорыч бросился обратно в постель, и вспомнилось ему напутствие первого секретаря обкома: "Отдыхай сколько влезет". Слово "отдыхай" как-то подсознательно потекло ручейком, долбя мозг Ивана Егорыча: "Отдыхай... отдыхай... отдыхай..."
Иван Егорыч ворочался с боку на бок, но словцо это не улетучилось, пока он не встал и не запалил папиросу.
Уснуть больше он не смог, хотя и прикладывался на подушку и принуждал себя ни о чем не думать.
Умылся Иван Егорыч быстро, как привык, но, подойдя к кухонному столику, где стояли электроплитка, белый эмалированный чайник, сковородка, вспомнил, что спешить ему некуда.
Утром он любил поесть покрепче. Впереди день, полный дел и забот. Хорошо, если выпадут свободные тридцать - сорок минут и он забежит в райчайную потребсоюза, чтоб в крохотном закутке выхлебать тарелку горячих щей и съесть котлету с горчицей. А вдруг обрушится на райком, как это часто бывает, вихрь срочных встреч, звонков, неотложных вопросов? В такие дни не только об обеде, о куреве приходилось забывать.
Иван Егорыч жарил на сковороде яичницу с салом и все посматривал на телефон: не зазвонит ли? Не вспомнит ли кто-нибудь о нем, Иване Егорыче, четырнадцать лет бессменно проработавшем первым секретарем райкома?
Очень хотелось с кем-нибудь перемолвиться словечком. Тишина в доме тяготила. Еще горше делалось от сознания, что и впереди - через час, через день, через неделю - жизнь его потечет вот так же - без спешки, в безделье, в одиночестве.
Иван Егорыч обычно ел быстро, глотал кусок за куском, не разжевывая, обжигался горячим чаем: ждать, когда остынет, было некогда. Теперь он нарочно все делал медленно, степенно, как бы притормаживая сам себя.
"Пищу нужно разжевывать тщательно, глотать без торопливости", вспомнил Иван Егорыч наставление, вычитанное недавно в журнале "Здоровье", и усмехнулся: "Буду жить по науке и проживу еще лет десять... Разве это много - семьдесят три года? Живут и дольше..."
Но именно в момент размышлений о долгой жизни надорванное сердце Ивана Егорыча напомнило о себе резкими толчками. Он открыл коробочку с лекарствами, принял таблетку нитроглицерина и в ожидании действия лекарства закрыл глаза, привалившись плечом к косяку окна.
Протяжно зазвонил телефон. Иван Егорыч, позабыв о боли в сердце, кинулся к аппарату, схватил трубку, поднес к уху - сквозь шум и треск донесся голос Самохвалова:
