Михайло Старицкий - Буря
Половина рыцарства и жолнеров бросилась за Шембергом, другая — за Потоцким; но ни тому, ни другому не удалось сделать вылазки: ее упредили татары.
Дикий гик огласил воздух, и, с поднятыми ятаганами и кинжалами в зубах, кинулись татары ураганом в проломы.
— На копья их! — скомандовал Потоцкий.
Ставши на одно колено, передние ряды нагнули их и уперли другим концом в землю; вторые и третьи ряды взяли наперевес. Потоцкий силился стать в первых рядах, но ротмистр оттянул его.
— Там надо сильных, любый мой гетмане, — почти молил он, — а ясный мой пан ослабел от раны… Придет и наш черед… теперь на всякого хватит отваги.
Внутри обоза раненые, больные, умирающие приготовились тоже к последней отчаянной борьбе. Обернувши оторванными велетами свою раненую ногу, Сапега приподнялся на колени и, прижавшись к возу спиной, обнажил свой длинный палаш. Кто мог еще подняться, последовал его примеру, остальные, лежащие, вытянули зубами кинжалы и взвели курки.
С двух сторон лагеря раздался оглушительный, рычащий крик, и татары, пустивши в упор тучу стрел, налетели на копья.
Закипел и там, и тут свирепый, дикий рукопашный бой: крики, взвизги, рычанья, проклятья, стоны, лязг мечей, стук ударов, шум паденья, треск костей — все слилось в какой–то адский, потрясающий рев, и рев этот подымался к ногам мрачного всадника, наполняя его душу страстным, безумным блаженством.
— Тебе, тебе, невинная голубка! — шептал он бессвязно. — Вам, бедные мученики, вам эта жертва! Спите спокойно… Братья не забыли о вас!
Первые ряды татар падали, но на трупы их лезли другие; пронзенные насквозь, тянулись все–таки по древкам, чтобы хоть ударить врага кинжалом; с возрастающим остервенением налетали новые татарские силы, но поляки с мужеством последнего отчаянья продавали свою жизнь страшною ценой; даже падающие в смертельных ранах цеплялись руками, впивались зубами в горла своих косоглазых врагов. Ослепленные каким–то безумием злобы, и кони, и люди сцеплялись, падали и скатывались в окровавленную, барахтающуюся кучу. При серых сумерках, сгустившихся в долине, эти прощавшиеся с жизнью герои в кольчугах и латах, сверкавших тусклым блеском, напоминали каких–то страшных выходцев с того света. Горсть их казалась ничтожною в сравнении с тучей саранчи, охватившей своими бурными волнами весь табор и грозившей ежеминутно затопить его.
Заметя, что уменьшающиеся с каждым мгновением силы поляков сосредоточены только у двух прорывов, где кипел с адским ожесточением бой, татары начали проползать с двух остальных сторон, под телегами, а у самых прорывов, несмотря на отчаянное сопротивление поляков, сила их начинала ослабевать: одни падали под перекрестными молниями ятаганов, другие, истощив до последнего энергию, подавались под страшным напором назад.
У Шемберга от страшного удара о кольчугу какого–то мурзы разлетелся вдребезги клинок, но он схватил в руки огромную дубовую люшню и стал размахивать ею, разбрасывая направо и налево облепивших его татар. — Гей! Сюда! Сюда, панове! — хрипел он, задыхаясь и чувствуя, что скоро выбьется из последних сил.
Но мало кто мог уже откликнуться на его зов. Кругом падали жолнеры, покрывая своими телами каждый уступленный татарам шаг. Последние рассвирепели и усилили нападение на охраняемый Шембергом пункт.
Ротмистр все еще держался у бреши и косил татар своим полупудовым палашом, словно косой. Багровый, с седыми развевающимися волосами и сверкающими глазами, он напоминал собою какого–то сказочного богатыря из северных саг. Паны не отставали от него, и каждый взмах их кривуль не пропадал даром; но копейщиков оставалось мало; древки ломались, перебивались ятаганами, защитники падали на трупы своих братьев…
Потоцкий стоял со своим голубым знаменем в центре; кучка слабых, изнуренных раненых теснилась вокруг своего юного гетмана, а он, с окровавленною головой и огненным взором, потрясенный страшною картиной смерти героев, не чувствовал ни боли, ни опасности, а горел душой броситься поскорее в рукопашный бой и повторял отрывисто: «Отчизна, ты не покраснеешь за нас!»
В долине уже было почти темно, но догоравший день бросал еще последние красноватые отблески на возвышенные окраины. Потоцкий поднял глаза и увидел как раз над собою темную, резко вырезавшуюся на горизонте фигуру. Освещенная с одной стороны слабыми кровавыми тонами, она показалась ему выходцем с того света, злым духом, любующимся разгромом и поджидающим их душ.
— Сатана! — вздрогнул Потоцкий и покачнулся.
Но в это время раздался справа страшный крик: «Алла!..»
LXIX
— Бейте невер! За мною, друзья! — крикнул, оглянувшись, Потоцкий и, потрясая знаменем, бросился, не помня себя, один на черную толпу разъяренных демонов. Увлеченные беззаветною отвагой своего молодого вождя, бессильные, истекающие кровью воины вспыхнули последнею энергией и вихрем рванулись вслед за героем. Натиск этой кучки полуживых людей был так стремителен и разящ, что татары смешались, попятились, а атакующие начали поражать их чем попало: саблями, кинжалами, пистолетами, обломками копий, осями, железными цепями.
Растерявшиеся татары отбивались слабо, скользили в крови, падали, прятались под возы; но сверху через баррикады карабкались другие, а на противоположном конце копошились под возами третьи.
Отряд Шемберга был уже почти совсем оттеснен от прорыва, но сам он, с огненными всклокоченными волосами, с налитыми кровью глазами, как разъяренный бык, еще стоял впереди и взмахивал своею страшною люшней; с хряском обрушивалась она то на одну, то на другую бритую голову… Но вот за люшню уцепились три пары сильных жилистых рук, и обессиленный Шемберг, потеряв равновесие, поскользнулся в густой красной луже и упал на спину… С диким гиком бросились на его грудь татары…
В то же время раздался какой–то демонский визг, и пролезшие с противоположной стороны татары ударили с тылу на Потоцкого, а справа в широкую брешь, где пал Шемберг, ворвался черным кипящим потоком торжествующий враг.
— Гетман окружен! — вскрикнул с ужасом ротмистр, увидав колеблющееся знамя Потоцкого среди хлынувших на него со всех сторон татар. — На выручку! За мною! — гаркнул он и бросился с воскресшею силой в кучу врагов; за ним кинулись и остальные, оставив свободным проход.
Уронивши в неистовом порыве свой меч, ротмистр схватил какой–то обломок оглобли в обе руки и начал прокладывать им широкую дорогу к бесстрашному юноше.
— Ах, любый мой! Надежда наша! Краса и цвет Польши! — произносил он со стоном, тяжело дыша, отрывочные слова, не сводя глаз с своего любимца. А Потоцкий с сверкающими глазами, с пылавшим лицом все еще стоял и отбивался своею саблей, прижимая левою рукой свое знамя к груди.
— Не троньте, псы! Это гетман! — рычал охрипшим голосом ротмистр, проламываясь к нему.
Потоцкий услышал эти вопли и бросил в сторону ротмистра благодарный любящий взгляд.
Вот еще три–четыре татарина — и ротмистр уже прикроет своего предводителя широкой грудью; но вдруг кто–то оглушил его сзади чем–то тупым; искры сверкнули в глазах его, голова закружилась, рука выпустила оглоблю. Но ротмистр еще не упал, а покачнувшись, протискивался вперед. В этот миг налетевший неожиданно татарин полоснул гетмана по руке, и она опустилась с саблей, как плеть.
— Стой! Диявол! — рванулся к гетману ротмистр, простирая над ним обе руки, но было уже поздно.
Блеснул другой ятаган, черкнул концом по руке ротмистра и с несколько ослабленным ударом впился в белую шею молодого героя. Как подрезанный косой колос, упал полный сил и красы юноша в лужу разлившейся крови.
Мучительный стон пронесся среди не павших еще жолнеров и рыцарей; напряженная до последней степени энергия их сразу упала; изнеможенные до полного бессилия, они молча побросали оружие, не прося даже пощады, а ожидая с нетерпением скорейшего конца этих терзаний. С потухшею злобой, с безжизненными глазами, многие даже не шевельнули рукой для защиты от вонзавшегося в их усталые груди железа.
В это время раздался стук многих копыт, и к месту страшной бойни подлетел на коне в черной керее значной козак и, подняв полковничий пернач, крикнул зычным голосом:
— Именем ясновельможного гетмана, требую, чтобы битва была сейчас же прекращена!
Все вздрогнули, оглянулись и занемели.
Перед ними стоял известный всей татарве Кривонос.
— Стой! Салдыр! — крикнул на своих Тугай–бей и подскакал к Кривоносу. — Якши! Чего, брат, сердитый?
— Гетман заключил с ними мир и отправил как вольных, — смотрел угрюмо полковник на разгромленный табор, на кучи окровавленных тел.
— Йок пек! Не знал! — улыбался широкой хищною улыбкой татарин. — Скажи на милость! Пусть брат не сердится, не знал! Отбери ему от меня бакшиш! — ударил он ласково по плечу Кривоноса и подъехал к обозу, где уже хозяйничали мурзы.
