Вальтер Скотт - Карл Смелый
— Извините, государь, меня принял под свое покровительство их начальник Ферранд де Водемон, который счел встречу мою с Донергугелем за личный поединок, и желая, по словам его, вести войну благородным образом, он честно отпустил меня с конем и оружием.
— Скажите, пожалуйста, — с презрением в голосе произнес Карл, — этот бродяга-принц хочет показать свое великодушие! Но пусть он щеголяет своим благородством, я не возьму с него примера. Продолжай свой рассказ, Артур де Вер.
Когда Артур рассказывал, каким образом и при каких обстоятельствах граф Альберт Гейерштейнский открылся ему, герцог устремил на него быстрый взгляд и, невольно вздрогнув, прервал его:
— И ты не вонзил ему в грудь кинжала?
— Нет, государь! Мы благородно вверились друг другу.
— Однако же ты знал, что он мой смертельный враг, — сказал герцог. — Нерешительность твоя сводит на нет все достоинство твоего подвига. Пощада Альберта Гейерштейнского обращает в ничто смерть Донергугеля.
— Пусть будет так, государь, — смело отвечал Артур. — Я не требую от вас похвал и не уклоняюсь от ваших упреков. В том и в другом случае я имел личные причины так поступить — Донергугель был мой враг, а графа Гейерштейнского я уважаю.
Окружавшие герцога Бургундского вельможи со страхом ожидали последствий, которые произведет эта смелая речь. Но никогда нельзя было предвидеть, каким образом отнесется к чему-либо Карл. Он посмотрел вокруг себя и со смехом вскричал:
— Слышите ли вы, господа, этого английского петушка? Как громко он будет со временем петь, если теперь так храбро держит себя в присутствии монарха!
Посланные на рекогносцировку, вернувшись, донесли, что герцог Ферранд со своим отрядом возвратился в свой лагерь и что поле совершенно очищено неприятелем.
— Так воротимся и мы назад, — сказал Карл, — если уж сегодня нет надежды преломить копья. А ты, Артур де Вер, иди со мной.
Вернувшись в свою палатку, герцог снова расспрашивал Артура, который ничего не сказал о том, что отец Анны Гейерштейнской говорил ему относительно своей дочери; он думал, что Карлу этого вовсе не нужно было знать, но он откровенно рассказал ему об угрозах графа Альберта. Герцог выслушал его хладнокровнее, чем в первый раз, но при словах, что тот, кто не дорожит своей жизнью, полный властелин над жизнью своего врага, он вскричал:
— Но кроме этой, есть еще другая жизнь, где и тот, кто предательски умерщвлен, и его подлый вероломный убийца оба получат мзду по заслугам! — Он вынул висящее у него на груди золотое распятие и, набожно поцеловав его, продолжал: — Вот на что возлагаю я мою надежду. Если мне суждено пасть жертвой убийцы, то да найду я помилование в будущей жизни! Господин маршал! — вскричал он, — приведите сюда содержащихся под стражей.
Маршал Бургундии вошел с графом Оксфордом и доложил герцогу, что другой его пленник, Кампо-Бассо, так убедительно просил позволения осмотреть часовых в лагере, занятом его войсками, что он не мог ему в этом отказать.
— Хорошо, — сказал герцог Бургундский. — А вам, лорд Оксфорд, я хотел представить вашего сына, если вы еще не успели обнять его. Он приобрел себе честь и славу, а мне оказал важную услугу. Теперь наступили такие дни, в которые все люди прощают своим врагам. Не знаю отчего, но против моего обыкновения я чувствую непреодолимое желание предупредить назначенный между вами и Кампо-Бассо поединок. Согласитесь для меня быть друзьями; возьмите обратно ваши залоги и доставьте мне случай закончить этот год, может быть последний в моей жизни, примирением.
— Государь, — сказал Оксфорд, — вы требуете очень малого, убеждая меня исполнить только долг христианина. Я отчаивался потерять моего сына. Воссылаю хвалы Всевышнему и вашей светлости за возвращение мне его. Но быть другом с Кампо-Бассо — это для меня вещь невозможная. Я вверяю честь мою воле вашего высочества; если он возьмет обратно свой залог, я охотно возьму мой. Джону де Веру нечего опасаться, чтобы не подумали, будто он боится Кампо-Бассо.
Герцог, искренно поблагодарив его, пригласил всех присутствующих провести вечер у него в ставке. Артуру показалось, что герцог был гораздо ласковее обыкновенного, а графу Оксфорду припомнились прежние годы, когда начались их дружеские отношения, пока неограниченная власть и постоянные успехи не изменили еще характера Карла, от природы запальчивого, но не чуждого великодушия. Герцог приказал раздать солдатам съестных припасов и вина, осведомляясь о том, хорошо ли они размещены, заботятся ли о раненых, и вообще справлялся о здоровье войска, на что получил не вполне благоприятные отзывы. Некоторым из своих приближенных он сказал вполголоса; — Если бы я не был связан клятвой, то отложил бы войну до весны, чтобы бедные мои солдаты терпели в походе меньше невзгод.
Впрочем, в герцоге не заметили ничего особенного, кроме разве того, что он несколько раз спрашивал о Кампо-Бассо и наконец получил в ответ, что граф, чувствуя себя нездоровым, лег, по приказанию своего врача, в постель, обещаясь на рассвете быть опять при исполнении своих обязанностей.
Герцог ничего не сказал на это извинение, приняв его за предлог, к которому прибегнул итальянец, желая уклониться от встречи с Оксфордом. Гости разошлись из герцогского шатра за час до полуночи.
Оксфорд с сыном возвратились в свою палатку. Граф погрузился в глубокую задумчивость, которая продолжалась около десяти минут. Вдруг он сказал:
— Сын мой! Прикажи Тибо и людям его до рассвета привести к нашей ставке лошадей. Я бы желал, чтобы ты пригласил нашего соседа, Кольвена, сопровождать нас. Я хочу на заре осмотреть наши передовые посты.
— Вы так внезапно приняли это намерение, — заметил Артур.
— И все-таки, может быть, оно принято слишком поздно, — отвечал Оксфорд. — Если бы ночь была лунная, я бы отправился тотчас.
— Теперь темно, как в волчьей яме, — сказал Артур. — Но почему вы как будто чего-то опасаетесь?
— Ты, Артур, может быть, сочтешь своего отца суеверным; но моя кормилица Марта Никсон, уроженка северной Англии, была женщина с особенными предрассудками. Она часто говаривала, что внезапный, беспричинный переход в характере и привычках человека, например, от пьянства к воздержанности, от нетерпимости к снисхождению, от скупости к расточительности, от щедрости к сребролюбию и тому подобное, означает скорую перемену его судьбы; что сильный переворот обстоятельств к добру или к худу (и скорее к худу, так как мы живем в нечестивом мире) всегда угрожает тому, чьи качества характера так неожиданно изменились. Бредни этой старухи так сильно подействовали теперь на мое воображение, что я решился удостовериться собственными глазами, прежде чем наступит день, исправны ли в цепи вокруг лагеря наши караулы и патрули.
Артур известил Кольвена, отдал нужные приказания Тибо и потом лег спать.
Перед рассветом первого января 1477 года, дня достопамятного благодаря ознаменовавшим его событиям, граф Оксфорд, Кольвен и Артур в сопровождении Тибо и еще двух всадников отправились осматривать цепь вокруг лагеря герцога Бургундского. Большей частью на своем пути они нашли часовых и караулы в надлежащей исправности. Утро было чрезвычайно холодное. Земля была покрыта снегом, местами растаявшим от продолжавшейся два дня оттепели и кое-где превратившимся в лед вследствие сильного мороза, который начался с прошедшего вечера. Едва ли можно было представить себе что-либо суровее этой картины. Но как велико было изумление и испуг Оксфорда, когда они доехали до той части лагеря, которую накануне занимал Кампо-Бассо со своими итальянцами, число которых со всадниками и страдиотами простиралось до двух тысяч человек. Графа Оксфорда и его спутников никто не окликнул, ни один конь не заржал, у коновязи не стояло ни одной лошади… в лагере не было ни души! Они напрасно осмотрели палатки и навесы — все было пусто…
— Вернемся в лагерь, — сказал граф Оксфорд, — и ударим тревогу; это явная измена.
— Позвольте, милорд, — возразил Кольвен, — не лучше ли, прежде чем вернуться назад, собрать более полные сведения. Впереди, в двустах шагах отсюда, у меня есть батарея, контролирующая эту дорогу; посмотрим, на своих ли местах мои немецкие артиллеристы, и я почти готов поручиться, что они там. Батарея охраняет узкую тропу, по которой только и можно пройти к нам в лагерь; если мои люди на своих местах, то я отвечаю своей жизнью, что мы будем защищать этот проход до тех пор, пока вы приведете к нам на помощь войска.
— Так вперед, с Богом! — сказал граф Оксфорд.
По ухабистой почве, местами оледеневшей, местами покрытой снегом, они поскакали к пушкам, нацеленным на проход, который шел вверх до той точки, где стояла артиллерия, и потом отлого спускался в сторону лагеря. При слабом свете луны, смешивающимся с первыми лучами загорающей зари, они увидали, что все пушки стоят по местам, но что при них нет ни одного человека.
