Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут
— А ведь верно, — захлопал глазами виноторговец.
Гончар, который прислушивался к разговору, перегнувшись через свой прилавок, вдруг спросит:
— Эй, друг, что ты там говорит про своё ремесло? Ты писец, верно?
Молодой человек дружелюбно посмотрел на него и лаконично ответил:
— Я этого не говорил. — Прежде чем кто-либо успел развить эту тему, он снова заговорит о налогах: — Я думаю, надсмотрщики делают только то, что они должны. Мы стонем, но платим. Вернее, платили в прошлом году... и в предыдущие тоже. Потому что урожаи были хорошие. Но в этом году... — Он красноречиво пожал плечами и возвёл, глаза к небу, неумолимо напоминая о последнем половодье. Вода поднялась значительно ниже обычного, и это не сулило ничего хорошего. — В этом году мы можем застонать куда громче. А если Ма-ке-Ра и в следующем году не сумеет вернуть Нил вспять... Добавьте к нынешним налогам два неурожайных года, и начнётся голод. — Чёрные глаза молодого человека пытливо изучали лица собеседников; затем он выпрямился и посмотрел на солнце. — Который я ощущаю уже сейчас. Есть на этом рынке палатка пекаря? Или торговца луком?
— Останься и поешь со мной, дружище Тот! — быстро предложил корзинщик. — Едя не ахти какая, но...
Молодой человек посмотрел на него, и на сей раз в его улыбке не было ничего необычного.
— С радостью! — сказал он и слегка поклонился.
Как ни странно, от этой улыбки у корзинщика поднялось настроение. Он встал и провёл гостя в заднюю часть своей палатки. Честно говоря, еды было в обрез, но уж больно корзинщику не хотелось расставаться с этим молодым человеком.
* * *
Хлопнули садовые ворота. Майет перестала разглядывать своё отражение в пруду, подняла глаза и увидела шагавшего к ней Тота. Он на ходу скинул страшно запылённый плащ. Под плащом обнаружилось грубое белое шенти, а над плащом — простой прямоугольный чёрный парик. Вот и всё — ни драгоценных камней, ни золота, ни браслета, ни нагрудника, ни диадемы. Его ноги были босыми, смуглыми и очень грязными.
Бросив плащ там, где он упал, Тот остановился рядом и улыбнулся.
— Ну? На кого я похож, маленькая?
— На самого себя. Только грязнее обычного.
— Ма-ке-Ра всегда говорила, что у меня фигура крестьянина, — насмешливо заметил он.
— Что ты делал, Тот?
— То, чего никогда не делала она. Ходил в город. Открывал Фивы, о Существовании которых она и не подозревает. — Он опустился на траву, откинулся на локти, посмотрел на Майет снизу вверх и совсем другим тоном сказал: — Иди сюда, любимая.
Она опустилась рядом и радостно устремилась в его крепкие объятия. Тот редко бывал нежным: его любовь была бурной, пылкой и требовала полной капитуляции... на что Майет была согласна всей душой. Сегодня его губы были такими жадными, как будто он хотел овладеть ею прямо здесь, на траве. Возможно, так оно и было. Ну и пусть. Майет это нисколько не пугало. Она была поглощена наслаждением. Несколько мгновений спустя она очнулась, почувствовала, что щёку колет трава, лениво открыла туманные глаза и увидела суровый взгляд Тота.
— Майет, где твоя диадема?
Её пронзило чувство вины. Она лежала в его объятиях и пыталась вспомнить.
— Где я её оставила?.. Знаю! На ветке вон того тамариска. Она так красиво висела... Тот, я оставила её только на минутку.
— Ты дитя. — Тот слегка улыбнулся и свободной рукой провёл по её волосам, но его глаза остались серьёзными. — Майет, я хочу, чтобы ты носила её, а не вешала на дерево. Хочу, чтобы кобра всё время оставалась на твоём лбу. Я говорил тебе, это очень важно.
— Знаю. Я буду носить её, Тот. — Она попыталась встать, но сильная мужская рука тут же остановила её. — Отпусти... Я схожу за ней.
— Я не хочу отпускать тебя, — прошептал он. — Хочу поцеловать ещё раз...
Через несколько минут он сел и вздохнул.
— Иди за своей диадемой. И быстрее, пока я не передумал.
Когда Майет вышла из тени деревьев, он шагал навстречу, перекинув через руку убогий плащ.
— Ты ждала меня, чтобы пообедать?
— Да. — Она указала рукой на беседку. — Там накрыто. Ты сказал...
— Помню. Любимая... — Он страстно сжал её руку, отпустил и шагнул к воротам. — Прости меня, но пообедай сегодня одна. Вместо этого я с тобой поужинаю. Видишь ли, я должен принять ванну и переодеться...
— И надеть свою диадему, — добавила она, с укоризной глядя на его лоб. Её собственный уже украшала змея с яростно горящими глазами.
Он негромко рассмеялся.
— Тот, я не голодна. Я подожду, пока ты переоденешься.
— Нет. Я уже ел — ячмень, тушёные корни лотоса и кусочек сухой рыбы, который заставил меня вспомнить Вавилон. Я разделил обед с корзинщиком, приготовленный в его палаше на очаге величиной с мой большой палец. Мы запили его водой из Нила.
— Бедный он, бедный! Разве ты не мог принести ему пива из дворца?
— Моя маленькая, для этого человека я был таким же бедняком, как и он сам. Простым дружелюбным парнем, который остановился полюбоваться его корзинами. Знай он, кто я такой, он бы ни за что не стал говорить со мной. Как и все остальные — гончар, торговец рыбой, старый врач и ткач, который не смог получить долг с богатого вельможи Каутефа Гермонтисского...
Тот остановился и посмотрел вперёд. Он забыл о Майет и снова очутился на улицах города вместе со всеми этими людьми. Майет ждала рядом, запоминая хищную линию его носа, лепные виски и мускул в уголке рта, который всегда подёргивался в минуты размышления.
— Майет, — наконец сказал он, — ты когда-нибудь видела, как визирь приезжает в суд?
— Нет.
— Это пышная церемония, торжественная, как похороны. Ему вручают сорок свитков законов, которые должны быть развёрнуты на столе для всеобщего обозрения. Сам фараон наставляет его. Он напоминает ему о справедливости и говорит: «Пристрастность отвратительна богу... Ты не должен отличать знакомого от незнакомого и близкого от далёкого...» Эти наставления хороши и не заслуживают упрёка. Но, Майет, это одни слова. У закона одно лицо для бедняков и совсем другое для богачей. Я узнал это сегодня, когда ходил в Фивы. Клянусь Амоном, когда правосудие окажется в моих руках — если это всё же случится... — Он умолк, раздул ноздри и с силой втянул в себя воздух, как делал всегда, когда нужно было взять себя в руки.
Майет следила за ним с тревогой, словно Тот заглядывал в лицо опасности, которой она не видела.
— Случилось что-то плохое? — спросила она, пытаясь мысленно последовать за ним.
— Нет... нет... просто временами мне не хватает терпения. Я забываю, что должен ждать.
— Чего ждать, Тот? — спросила она, хотя уже знала ответ.
— Сколько необходимо, — сказал он, отвечая не на её вопрос, а на свой собственный. — Сколько понадобится. Может быть, всю жизнь. Я могу ждать. И дождусь.
— Конечно, — прошептала она.
Тот порывисто обернулся и улыбнулся ей.
— Иди, любимая. Иди есть. Я обещаю, что поужинаем мы вместе.
Он взял её за подбородок, поцеловал и вдруг прижал к себе с такой страстью, что Майет задохнулась. Спустя мгновение за ним захлопнулись ворота.
Майет стояла, грустно глядя на отшлифованную временем древесину. Ничего, скоро придёт вечер. Она улыбнулась, проводила взглядом стремительно пролетевшего мимо изумрудно-зелёного пчелоеда и пошла в беседку обедать.
Тот пересёк Большой двор, прошёл в дверь в противоположной стене и двинулся по усаженной деревьями аллее к внешней лестнице, которая вела в его покои. Его настроение становилось всё более мрачным. «Не гневайся на человека понапрасну, — всегда наставлял фараон визиря. — Внушай людям страх; тот не князь, кого не боятся. Воистину лишь страх перед князем заставляет людей соблюдать законы... Не раскрывай себя перед людьми, дабы не возгласили они: «Он всего лишь человек». «Отличный совет, — сказал себе Тот. — Совет древнего царя Аменемхета, годный и для фараона, и для визиря. Хорошо, что у меня есть время подумать над такими вещами...»
Торопиться было некуда. Он учился каждый день, накапливая мудрость, которая помогала ему бороться с временем. Взять хотя бы то, чему сегодня утром научил его ткач и другие люди на рынке. Он не тратил время попусту; всё было правильно, всё необходимо. Впереди у него многие годы, ему только двадцать четыре, он боролся с нетерпением раньше и может бороться снова, может заставить его подчиниться, прикажет замолчать... даже в случаях вроде вчерашнего обеда, когда внутри всё кипело и хотелось закричать во всё горло...
Он перешёл на бег, одолел лестницу несколькими бешеными прыжками и, отдуваясь, остановился на балконе.
— Тьесу! Что случилось?
