Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут
ГЛАВА 9
Корзинщик коротко фыркнул, хлопнул себя по бедру и довольно подмигнул гончару, сидевшему в соседней палатке. Этот молодой незнакомец действительно очень умён, подумал он, пристально рассматривая худощавую мускулистую фигуру человека, опёршегося об угол его палатки и разговаривавшего со старым врачом Ранофером. Странный парень... корзинщик никак не мог его раскусить. Всё утро шатается по улицам, говорит то с одним, то с другим, как будто ему делать нечего. Но ленью тут и не пахнет. У лентяев таких глаз не бывает, а плечи у него что у портового грузчика. Корзинщик на мгновение задумался и пришёл к выводу, что молодой человек не может быть портовым грузчиком. Слишком сообразителен. Возможно, писец, хоть и без соломенного тюфячка. Как, бишь, он сказал, его зовут? Тот? Откуда-то с верховий. Может, ученик писца? Нет, слишком взрослый. Кстати, а сколько ему?
Проследив за направлением взгляда молодого человека, корзинщик хитро улыбнулся и вмешался в разговор:
— Эй, она и вправду миленькая, эта дочка пекаря! И тоже посматривает в твою сторону... Как так «ни к чему»? Это в твоём-то возрасте? Послушай, тебе никак не может быть больше двадцати восьми. — Корзинщик сиял, довольный собственной сообразительностью.
— Двадцать четыре, — ответил молодой человек.
— Да? А выглядишь старше.
- Ещё бы, — со странной улыбкой ответил собеседник.
Корзинщик непринуждённо откашлялся.
— Должно быть, твоя жена может соперничать с самой Хатор, если ты не засматриваешься на девчонку пекаря. Я так понимаю, что ты женат?
— Да.
— Ага, и имеешь пару-тройку ребятишек.
— Нет, ни одного.
— Ай-яй-яй! Как же так? — спросил старый врач, а корзинщик замер, вылупив глаза — Такой сильный, здоровый парень — и нет детей? — Он нагнулся к молодому человеку и понизил голос: — Твоя жена бесплодна? Не горюй, друг мой. Я знаю хорошее лекарство — папирус с заклинанием, растворенный в небольшом количестве вина...
— Она не бесплодна! — сказал молодой человек. В его глазах вспыхнул гнев, но тут же сменился другим, более спокойным чувством. — Честно говоря, когда мы обручились, моя жена была ещё совсем девочкой. Теперь ей девятнадцать, но я потратил слишком много времени, считая, что она всё ещё ребёнок. — Он посмотрел на другую сторону улицы и внезапно сказал, не дав корзинщику времени задать следующий вопрос: — Посмотрите-ка на этого нищего. Разве на нём не воинские сандалии?
Корзинщик сразу выпрямился и потянулся за тростником.
— A-а... это молодой Уп-вет. Кажется, когда-то он был телохранителем Прекрасного Бога.
— А сейчас стал оборванцем, — задумчиво сказал молодой человек. — Все почти забыли, что такое полные казармы и солдаты, одетые не в лохмотья.
Наступило неловкое молчание.
-Ну, — торопливо сказал старый Ранофер, — пойду-ка я. Нет времени стоять да целый день чесать языком...
— Постой, старина, — окликнул его гончар из соседней палатки. — Глянь-ка, идёт твой родственник, ткач.
Врач ахнул и тревожно посмотрел в ту сторону, куда указывал гончар.
— Ну, сейчас мы всё узнаем.
Он заторопился на улицу и перехватил мужчину средних лет с унылым лицом и вислым животом, пробивавшегося сквозь толпу. Через плечо ткача был перекинут узелок.
— Это Минемхаб, ткач, — объяснил корзинщик, увидев в глазах молодого человека немой вопрос. — Он ездил в Гермонтис, чтобы попытаться получить долг с великого вельможи Каутефа.
— Судя по его виду, он не преуспел, — заметил Тот.
— Нет. Я знал это заранее. Бедняга! Пойдём послушаем, что он расскажет.
Вокруг ткача, положившего узелок к ногам и что-то грустно объяснявшего Раноферу, уже собралось несколько человек.
— ...знал, что проку не будет, — говорил он. — Но жена сказала, что от попытки я не обеднею. А я обеднел. Два дебена за проезд и пять потерянных понапрасну дней, пока я ждал приёма...
— Он не захотел тебя видеть? — спросил гончар.
— Не он. Его управляющий не пустил меня на порог... Пять кусков отличного холста пропали. Прошло семь месяцев, а я не получил за них ни одной медной монеты.
Молодой человек, до этого внимательно слушавший, наконец открыл рот:
— А почему ты не подал жалобу в суд визиря?
— Суд! — Корзинщик уставился на него во все глаза, как и остальные.
— Друг мой, я бедный человек, — сказал ему ткач. — Этот долг разорил меня. Где я найду средства, чтобы обратиться в суд?
— Разве справедливость у богатых и бедных разная?
Присутствующие обменялись улыбками.
— Сразу видно, — сказал корзинщик, — что у тебя нет опыта в таких делах.
Молодой человек тревожно обвёл глазами лица окружающих.
— Да, опыта нет.
— Когда человек идёт в суд, — объяснил врач, — ему нужно золото, зерно или кожа, чтобы дать писцу, который составит жалобу. Писец вычтет из этого свою небольшую плату, а остальное передаст чиновнику суда, который возьмёт себе намного больше; остатки пойдут надсмотрщику над чиновниками...
— Но долг надсмотрщика заключается в том, чтобы не допускать подкупа!
— Ага... но без этого дела не делаются. Затем надсмотрщик разрешает передать жалобу хозяину записей — единственному человеку, который может вручить её судье. Теперь ты понимаешь, мой друг, что невозможно обращаться в суд без денег.
— Которых у меня нет, — горестно заключил ткач. — Пойду-ка я лучше домой...
Он вместе с врачом зашагал по шумной улице. Появление богатых зашторенных носилок, которые несли шесть нубийцев, рассеяло остатки толпы. Большинство вернулось к своим сделкам или работе, но кое-кто последовал за молодым человеком и корзинщиком к палатке последнего.
— И та же самая история происходит со сборщиками налогов, — заметил гончар. — Они берут себе почти столько же, сколько собирают для Её Величества.
— Ага, это правда, — согласился корзинщик, нырнув под свою гирлянду и снова взявшись за работу. — Они налетают как саранча и жрут всё, что увидят. Единственное средство от них избавиться — это дать взятку. А если говорить о надсмотрщиках, которых присылает визирь, чтобы следить за такими вещами...
— Ха! Надсмотрщики! — вставил виноторговец. — Они приходят с протянутой рукой, — он красноречиво потёр пальцами, — а уходят богачами и никому ничего не докладывают. Никогда в жизни!
— Вот именно, — подтвердил корзинщик, глядя на молодого человека, лицо которого приобрело отсутствующее выражение.
— Их нужно наказывать! — разгорячился виноторговец. — Сорок плетей по пяткам — так же, как за любое другое преступление!
Корзинщик пожал плечами.
— Они подкупят палачей и снова примутся за старое. Наказывать их бесполезно.
— Им нужно лучше платить, вот что, — вдруг сказал молодой человек.
И снова все посмотрели на него с недоумением. Тот обвёл их взглядом, затем наклонился и облокотился об угол палатки.
— Смотрите сами. Каждый из этих людей, Q которых вы говорили — судьи, сборщики налогов, чиновники, надсмотрщики, — каждый должен ежегодно платить взнос за право остаться на своём посту. Вы знати это? Взнос во дворец — самой Ма-ке-Ра, чтобы она могла воздвигнуть очередную собственную статую перед её храмом. — Темноглазый незнакомец умолк, пытливо заглянул в лицо каждому, но все дружно промолчали. — А что было бы, если бы эти взносы уменьшились? Если бы каждому чиновнику позволили оставлять всё жалованье себе? У него не было бы нужды брать взятки. Он мог бы хранить своё достоинство и помнить о справедливости. — И снова на его лице возникло загадочное выражение. — У такого чиновника было бы достаточно денег, чтобы стать честным человеком. Что, разве не так?
«Умно. Он действительно очень умён, — думал корзинщик, пока его пальцы механически сплетали прутья. — Весьма необычный молодой человек. И как он сумел всё так быстро сообразить? А никто из нас даже не задумывался о таких вещах...»
— Друг мой, — сказал виноторговец, — ты думаешь, это правда? Что голодный человек не может быть честным?
— Не очень красиво, правда, старина? — Молодой человек пожал плечами. — Возможно, бывает и по-другому.
— Но ты думаешь именно так?
— Я думаю, что всё на свете можно делать двумя способами, и один из них лучше другого. Можно до смерти забить упавшую лошадь за упрямство, а можно потратить столько же сил на то, чтобы помочь ей встать на ноги. Пожалуй, первый способ более справедлив, но лишь второй поможет телеге доехать до рынка. — Молодой человек улыбнулся. — Я считаю, что глупо не обращать внимания на природу человека, когда ты пытаешься править людьми. Или хочешь, чтобы, они на тебя работали.
