Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович
Странно было видеть этого огромного человека плачущим.
— Простите меня… Только на этот раз… Поверьте…
— Уйди!
— Ефим Николаевич…
— Уйди, я сказал!
Это была тяжёлая для обоих ночь, но наутро Верзилин сказал сухо, не глядя на ученика:
— Если хочешь, ещё немного попробуем. Но только чтобы выполнять всё, что я прикажу.
Потупив глаза, Татауров сказал:
— Ефим Николаевич, да я… — и махнул рукой.
Несколько дней всё шло как по маслу — обтирания, борьба,
прогулка.
В последних числах апреля в Лахте, когда они пережидали у шлагбаума поезд, идущий в Сестрорецк, из дверей вагона кто–то крикнул:
— Татауров! Ванька!
Они обернулись. Вагоны проплывали мимо. Где–то уже далеко, из дверей, махал рукой мужчина.
Татауров помахал ему рукой и в ответ услышал:
— Письмо! Письмо тебе есть из дому!
Иван неожиданно вспотел, тяжело задышал, вопросительно глядя на Верзилина.
Поняв его немой вопрос, тот ответил:
— Сегодня сходи за письмом.
Вернулся он поздно и сильно под хмельком. Верзилин хотел уже выставить его за двери, но парень молча, не глядя на него, протянул письмо.
Оно было написано неразборчиво и до того путано, что Верзилин с трудом понял, что у Ивана в деревне, где–то далеко в Вятской губернии, умерла мать и ему пишет сосед по поручению отца; просит его приехать повидаться со стариком.
Верзилин задумался, прислушиваясь, как в соседней комнате Иван напевал:
Напрасно старушка ждёт сына домой, —
Ей скажут — она зарыдает…
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает…
Стало жалко Ивана.
Если в Вятском цирке есть чемпионат по борьбе, можно туда съездить. Это идея.
— Не горюй, — сказал Верзилин. — Может быть, мы… съездим к твоему отцу.
Несколько дней подряд он ходил в публичную библиотеку, которую на углу Невского и Садовой стерегли скульптуры мудрецов, и спрашивал свежие номера выходивших в Вятке газет. Первые страницы их были разукрашены клишированными рекламами синематографов, предложениями врачей, уговорами пить «Шустовскую рябиновку». Во всей этой мешанине не было ни одного намёка на чемпионат по борьбе; нельзя было даже узнать, есть ли в Вятке цирк.
Не сразу Верзилин догадался вернуться к подшивке за прошлый год.
Ни одна из газет за первые четыре месяца не принесла ему ничего интересного. И только в майской подшивке он, наконец, наткнулся на необходимое объявление:
«ЦИРКЪ
В четверг, 30‑го мая, большое особое представление с составом двух трупп. Вновь ангажированная труппа малороссов. Первый спектакль. Представление будет: «Кляте сердце, або гирка доля». Драма в 4‑х действиях, соч. Захаренко. В заключении «Закохани», водевиль в 1‑м действии с пением, хорами и танцами. Малоросская труппа под упр. Г. Дорошенко. Начало ровно в восемь часов вечера.
А. Коромыслов».
Верзилин перечитал объявление несколько раз: нет, о чемпионате ни слова… Ничего не было о борцах и в других объявлениях. Последнее из них относилось к пятнадцатому сентября, и Верзилин понял, что цирк Коромыслова в Вятке — временный, летний.
Надо было ещё посмотреть объявления театров и садов. Он был добросовестен и упорен — внимательно читал все объявления. Чего тут только не было! И гастроли художественно–пластических танцев известной танцовщицы–босоножки Ады Корвин в присутствии свободного художника–пианиста П. М. Виноградова, и выступления всемирно знаменитого, непостижимого, единственного в мире со своими невероятными опытами из тайн природы профессора магии Сан — Мартино де Кастроцца, и концерт тенора Давида Южина при участии баритона казённой Тифлисской оперы С. П. Евлахова, и предложение услуг для игр на концертах, балах и свадьбах оркестра попечительства о народной трезвости Вятского уезда… Не было только объявления о борьбе.
Он уже отчаялся и хотел на всё махнуть рукой, как неожиданно в конце пышной рекламы электротеатра «Одеон» увидел то, что ему было надо: «Помимо роскошной программы борьба одной пары по жребию. Вечерний сеанс с 10 часов вечера — выход короля цепей и две борьбы».
Итак, в Вятке боролись, как и в любом губернском городе Российской империи…
Верзилин спокойно закрыл шелестящую подшивку, поблагодарил библиотекаршу и спустился по широкой тёмной лестнице. Подле массивных дубовых дверей висела новенькая афиша. В полумраке она казалась тёмной, лишь жёлтое пятно льва было хорошо видно. У Верзилина захолонуло сердце. Нет, не Нина. Какой–то неизвестный «укротитель хищников». Удивляясь своей смелости, Верзилин поднялся обратно и попросил разрешения позвонить по телефону.
— Цирк Чинизелли? А почему нет гастролей Джимухадзе? — Он почувствовал, как у него дрожит голос.
Ответили равнодушно:
— Джимухадзе давно выступают за границей.
Вот и всё. Только четыре слова, а сколько месяцев он не решался на такой звонок…
Он вышел на улицу. Светило солнце. Лучи его косо лежали на белых колоннах Александринки, припекали монумент Екатерины, поблёскивали в стеклянных коробках фонарей. Снег белел лишь по газону, под деревьями. Жёлтый торец мостовой был чистым.
Он вышел на Невский. На углу продавали подснежники. При взгляде на них хотелось плакать. Он не удержался и купил маленький букетик, от которого пахло свежестью…
С горба Аничкова моста, от Фонтанки, катили лёгкие весенние экипажи и такси. Огромная толпа двигалась по солнечной стороне к Гостиному двору, к Думе. Толчки обгоняющих и встречных заставили Верзилина подумать, что он слишком медлителен для этой толпы. Он улыбнулся своей мысли, но не прибавил шагу.
«Нина, где же ты, Нина?»
10
Вятка встретила их колокольным перезвоном, звуками гармоник н пьяными песнями. Было начало пасхи.
Сколько бы впоследствии Верзилин ни пытался нарисовать в своём воображении этот город, всякий раз перед его глазами в первую очередь возникала цветная яичная скорлупа, щедро набросанная вдоль заборов. Яркости красок этой скорлупы не могла приглушить даже свежая зелень молодой травы.
Извозчик вёз их в гору.
Было знойно. Словно в светленьких лёгких облачках стояли буйно распускающиеся деревья. В чистой голубизне неба кувыркались белые голуби.
Две недели в Вятке стояла нестерпимая жара.
Извозчик сообщил об этом с неподдельным изумлением. Как все извозчики мира, он был словоохотлив. Вместо номеров Чучалова, адрес которых назвал ему Верзилин, он рекомендовал им номера «Восток». В центре города, сказал он, тоже на Николаевской улице, против молочного рынка; при номерах есть кофейная и столовая и — главное — там электрическое освещение.
— Ну, нас электричеством не удивишь, — сказал Верзилин. — Давай к Чучалову.
Чучаловские номера ему были дороги тем, что реклама их в газете была рядом с извещением о предстоящем борцовском чемпионате в Вятском цирке А. Коромыслова.
Они проезжали мимо величественного собора, который заставил Верзилина вспомнить о петербургском Исаакии.
Дубы, посаженные кольцом вокруг собора, казались рядом с его громадой игрушечными; их чёрные ветви были словно нарисованы на белоснежном его фоне.
— Александровский собор, — сухо объяснил обиженный извозчик.
Сразу за соборной площадью их глазам представилась сутолока рынка.
Разноголосый человеческий гам и ржание лошадей висели в воздухе.
Пролётка начала спускаться под гору. И здесь под заборами валялась цветная яичная скорлупа; ветер гнал вдоль улицы конфетные картинки, папиросные пачки, обрывки бумажек, подсолнечную и тыквенную шелуху, забрасывал всё это в выбоины и колеи дороги.
На круглой рекламной тумбе против остроугольной двухэтажной аптеки Бермана висела афиша: «Сильнейшие чемпионы мира и России». Верзилин молча ткнул в бок Ивана Татаурова, мотнул многозначительно головой.
В жёлтеньких крошечных ларьках, стоящих вдоль лога, шла бойкая торговля. Было много татар с крашеными бородами, в тюбетейках.
