Дмитрий Мережковский - Реформы и реформаторы
– Какой он ему отец! Сам царевич говорит, что сей не батюшка мне и не царь.
– Государь немцев любит, а царевич немцев не любит: дай мне, говорит, сроку, я-де их подберу. Приходил к нему немчин, сказывал неведомо какие слова, и царевич на нем платье сжег и его опалил. Немчин жаловался государю, и тот сказал: «Для чего вы к нему ходите? Покамест я жив, покамест и вы».
– Это так! Все в народе говорят: как-де будет на царстве наш государь-царевич Алексей Петрович, тогда-де государь наш царь Петр Алексеевич убирайся и прочие с ним!
– Истинно, истинно так! – подтверждали радостные голоса. – Он, царевич, душой о старине горит.
– Человек богоискательный!
– Надежда российская!..
– Много басен бабьих нынче ходит в народе: всему верить нельзя, – заговорил Иван Будлов, и все невольно прислушались к его спокойной деловитой речи. – А я опять скажу: швед ли, немец ли, жид – черт его знает, кто он таков, а только и впрямь, как его Бог на царство послал, так мы и светлых дней не видали, тягота на мир, отдыху нет. Хоть бы нашего брата служивого взять: пятнадцать лет, как со шведом воюем, нигде худо не сделали и кровь свою, не жалеючи, проливали, а и поныне себе не видим покою; через меру лето и осень ходим по морю, на камнях зимуем, с голоду и холоду помираем. А государство свое все разорил, что в иных местах не сыщешь и овцы у мужика. Говорят: умная голова, умная голова! Коли б умная голова, мог бы такую человеческую нужду рассудить. Где мы мудрость его видим? Выдал штуку в гражданских правах, учинил Сенат. Что прибыли? Только жалованья берут много. А спросил бы у челобитчиков, решили ль хоть одному безволокитно, прямо. Да что говорить!.. Всему народу чинится наглость. Так приводит, чтобы из наших душ не было ни малого христианства, последние животы выматывает. Как Бог терпит за такое немилосердие? Ну, да это дело даром не пройдет, быть обороту: в долге ль, в коротке ль, отольется кровь на главы их!
Вдруг одна из слушательниц, доселе безмолвная, баба Алена Ефимова, с очень простым, добрым лицом, заступилась за царя.
– Мы, как и сказать, не знаем, – проговорила она тихо, точно про себя, – а только молим: обрати, Господи, царя в нашу христианскую веру!
Но раздались негодующие голоса:
– Какой он царь? Царишка! Измотался весь. Ходит без памяти.
– Ожидовел, и жить без того не может, чтобы крови не пить. В который день крови изопьет, в тот день и весел, а в который не изопьет, то и хлеб ему не естся!
– Мироед! Весь мир переел, только на него, кутилку, переводу нет.
– Чтоб ему сквозь землю провалиться!
– Дураки вы, собачьи дети! – крикнул вдруг с яростью пушкарь Алексей Семисаженный, огромного роста рыжий детина, не то со зверским, не то с детским лицом. – Дураки вы, что за свои головы не умеете стоять! Ведь вы все пропали душою и телом: порубят вас, что червей капустных. Взял бы я его да в мелкие части изрезал и тело его истерзал!
Алена Ефимова только слабо охнула и перекрестилась; от этих слов, признавалась она впоследствии, ее в огонь бросило. И прочие оглянулись на Семисаженного со страхом. А он уставился в одну точку глазами, налитыми кровью, крепко сжал кулаки и прибавил тихо, как будто задумчиво, но в этой тихости было что-то еще более страшное, чем ярость:
– Дивлюсь я тому, как его по ся мест не уходят. Ездит рано и поздно по ночам малолюдством. Можно бы его изрезать ножей в пять.
Алена вся побледнела, хотела что-то сказать, но только беззвучно пошевелила губами.
– Царя трижды хотели убить, – покачал головою старец Корнилий, – да не убьют: ходят за ним бесы и его берегут.
Крошечный белобрысый солдатик с придурковатым, испитым и болезненным личиком, совсем еще молоденький мальчик, беглый даточный рекрут Петька Жизла заговорил, торопясь, заикаясь, путаясь и жалобно, по-ребячьи всхлипывая: «Ох, братики, братики!» Он сообщил, что привезены из-за моря на трех кораблях клейма, чем людей клеймить, никому их не показывают, за крепким караулом держат на Котлине-острове, и солдаты стоят при них бессменно.
То были введенные по указу Петра особые рекрутские знаки, о которых в 1712 году писал царь генералу-пленипотенциарию князю Якову Долгорукому: «А для знаку рекрутам, значит, на левой руке накалывать иглою кресты и натирать порохом».
– Кого припечатают, тому и хлеба дадут, а на ком печатей нет, тому хлеба давать не будут, помирай с голоду. Ох, братики, братики, страшное дело!..
– Все тесноты ради пищной приидут к сыну погибели и поклонятся ему, – подтвердил старец Корнилий.
– А иных уже заклеймили, – продолжал Петька. – И меня ведь, ох, братики, братики, и меня, окаянного…
Он с трудом поднял правою рукою бессильно, как плеть, висевшую левую, поднес ее к свету и показал на ней сверху, между большим и указательным пальцами, рекрутское клеймо, выбитое железными иглами казенного штемпеля.
– Как припечатали, рука сохнуть стала. И высохла. Сперва левая, а потом и правая: хочу крест положить – не подымается…
Все со страхом разглядывали на желто-бледной коже высохшей, как будто мертвой, руки небольшое, точно из оспенных язвинок, темное пятно. Это было человечье клеймо, казенный черный крест.
– Она самая и есть, – решил старец Корнилий, – печать Антихристова! Сказано: даст им знамение на руке, и кто примет печать его, тот власти не имеет осенять уды свои крестным знаменьем, но связана рука его будет не узами, а клятвою, – и таковым нет покаяния.
– Ох, братики, братики! Что они со мной сделали!.. Когда б я знал, не дался бы им в руки живой. Человека испортили, как скотину тавром заклеймили, припечатали!.. – судорожно всхлипывал Петька, и крупные слезы текли по ребячьему, жалобному личику.
– Батюшки родимые! – всплеснула руками Киликея-кликуша, как будто пораженная внезапною мыслью, – ведь все, все к одному выходит: царь-то Петр и есть…
Она не кончила, на губах ее замерло страшное слово.
– А ты что думала? – посмотрел на нее острыми, точно сверлящими, глазками старец Корнилий. – Он самый и есть…
– Нет, не бойтесь. Самого еще не бывало. Разве предтеча его… – пытался было возразить Докукин.
Но Корнилий встал во весь рост, цепь из чугунных крестов на нем звякнула, поднял руку, сложил ее в двуперстное знамение и воскликнул торжественно:
– Внимайте, православные, кто царствует, кто обладает вами с лета 1666, числа Звериного. Вначале царь Алексей Михайлович с патриархом Никоном от веры отступил и был предтечею Зверя, а по них царь Петр благочестие до конца искоренил, патриарху быть не велел, и всю церковную и Божью власть восхитил на себя, и возвысился против Господа нашего, Иисуса Христа, сам единою безглавною главою Церкви учинился, самовластным пастырем. И первенству Христа ревнуя, о коем сказано: «Аз есмь первый и последний», именовал себя: Петр Первый. И в 1700 году, януария в первый день, новолетие ветхо-римского бога Януса, в огненной потехе на щите объявил: Се ныне время мое приспело. И в канун церковного пения о Полтавской над шведами победе Христом себя именует. И на встречах своих, в прибытиях в Москву, в триумфальных воротах и шествиях, отрочат малых в белые подстихари наряжал, и прославлял себя, и петь повелевал: «Благословен Грядый во имя Господне! Осанна в вышних! Бог Господь, явися нам!» – как изволением Божиим дети еврейские на вход во Иерусалим хвалу Господу нашему, Иисусу Христу, Сыну Божию пели. И так титлами своими превознесся паче всякого глаголемого Бога. По предреченному: Во имя Симона Петра имеет в Риме быть гордый князь мира сего, Антихрист, в России, сиречь в Третьем Риме, и явился оный Петр, сын погибели, хульник и противник Божий еже есть Антихрист. И как писано: Во всем хочет льстец уподобиться Сыну Божию, так и оный льстец, сам о себе хвалясь, говорит: я – сирым отец, я – странствующим пристанище, я – бедствующим помощник, я – обидимым избавитель; для недужных и престарелых учредил гошпитали, для малолетних – училища; неполитичный народ российский в краткое время сделал политичным и во всех знаниях равным народам европейским; государство распространил, восхищенное возвратил, рассыпанное восставил, униженное прославил, ветхое обновил, спящих в неведении возбудил, не сущее создал. Я – благ, я – кроток, я – милостив. Придите все и поклонитесь мне, Богу живому и сильному, ибо я – Бог, иного же Бога нет, кроме меня! Так возлицемерствовал благостыню сей Зверь, о коем сказано: Зверь тот страшен и не единому подобен; так под шкурою овчею скрылся лютый волк, да всех уловит и пожрет. Внимайте же, православные, слову пророческому: Изыдите, изыдите, люди мои, из Вавилона! Спасайтесь, ибо нет во градах живущим спасения, бегите, гонимые, верные, настоящего града не имеющие, грядущего взыскующие, бегите в леса и пустыни, скройте главы ваши под перст, в горы, и вертепы, и пропасти земные, ибо сами вы видите, братия, что на громаде всей злобы стоим – сам точный Антихрист наступил, и на нем век сей кончается. Аминь.
