Дмитрий Мережковский - Кальвин
Обзор книги Дмитрий Мережковский - Кальвин
Дмитрий Сергеевич Мережковский
Кальвин
I. Кальвин и Лютер
1
«Если бы даже он назвал меня диаволом, я все-таки почтил бы его как великого слугу Божьего», – говорит Кальвин.[1] «Я радуюсь тому, что Бог посылает нам таких людей, как он, чтобы нанести папству последний удар и кончить с Божьей помощью то, что я начал делать против Антихриста», – говорит Лютер о Кальвине.[2] Судя по таким отзывам, они любят друг друга, как братья. Но есть и другие отзывы:
«Он[3] грешит не только гордыней и злоречием, но и невежеством и гнуснейшими суевериями», – пишет Кальвин ученику Лютера, Мартину Буцеру (Buсеr), в 1538 году,[4] и в 1540 году – другому ученику его, Филиппу Меланхтону: «Ты жалуешься на вспыльчивость и слепую нетерпимость Лютера, но не должны ли эти недостатки его день ото дня усиливаться, если все дрожат перед ним и уступают ему во всем?»[5]
Лютер не обманывается добрыми о нем отзывами Кальвина: «Я надеюсь, что он будет некогда лучше думать о нас».[6] Это значит: «Думает обо мне сейчас нехорошо». Так же не обманывается и Кальвин добрыми о нем отзывами Лютера; знает, что бывают такие минуты, когда он считает его «диаволом».
Кальвин и Лютер – два сросшихся и вечно враждующих близнеца – Авель и Каин. Может быть, они хотели бы убить друг друга, но срослись спинами так, что не только друг друга убить, но и в лицо увидеть друг друга не могут.
2
«Кальвин спас дело Лютера», – утверждают ученики Кальвина.[7] Но спас или погубил – это еще большой вопрос. Кальвин и Лютер противоположны и взаимно-диаметральны: Кальвин – Лютер в действии, а Лютер – Кальвин в созерцании. Может быть, в этом не случай, а «Предопределение» Реформы.
Кальвин пришел на готовое. «Я рожден для того, чтобы бороться с бесчисленным множеством чудовищ и диаволов», – говорит Лютер. «Мне нужно выкорчевывать деревья, выворачивать камни, пролагая новые пути в диких чащах лесных».[8] Кальвин пойдет по этому расчищенному Лютером пути.
«Истинный глава Церкви – не Папа, а Христос», – в этом Кальвин повторяет Лютера с точностью, но дальше не идет.[9] Повторяет и ошибку его: «Папа – Антихрист». Но в устах Кальвина это уже пустые, не только для Рима, но и для самой Женевы не страшные слова.
Лютер подчиняет Церковь государству. Если бы это так и осталось, то когда государство отпало от христианства и сделалось, как в наши дни, языческим или даже антихристианским, то самое понятие Церкви исчезло бы с лица земли. Кальвин, как думают ученики его, утвердил самостоятельное, от государства независимое и даже господствующее над ним бытие Церкви и этим ее будто бы спас.
Лютер отказался от видимой Вселенской Церкви; Кальвин ее утвердил. «Церковь есть общество предопределенных к спасению, избранных, praedestinati, electi… достигающих Царствия Небесного через видимую Церковь».[10] У Лютера, в конце концов, дело спасения только личного, все еще «монашество»; у Кальвина будто бы от начала до конца – дело спасения личного и общего вместе. Нет никакого сомнения, что сделать это Кальвин хотел, но сделал ли – это опять-таки еще большой вопрос.
Кровью не исходит сердце Кальвина от разрыва с Римской Церковью, как сердце Лютера, и в этой ожесточенной, окаменелой сухости сердца Кальвин дальше от Вселенской Церкви, чем Лютер. «Я тоскую, как дитя, покинутое матерью», – этого Кальвин не мог бы сказать вместе с Лютером о бывшей Римской Церкви, а значит, и о будущей Вселенской.[11] «Мы[12] предлагаем вам[13] сделать все, что нужно для восстановления мира в Церкви», – Кальвин не мог бы сказать и этого, ни даже почувствовать, вместе с Лютером.[14] Лютер – «ходатай», «молитвенник» за Римскую Церковь, но не Кальвин. «Никакие заблуждения Римской Церкви не дают нам права от нее отделиться, ибо она есть Церковь Апостолов и Мучеников», – говорит Лютер в самом начале дела своего, а в самом конце его, в Аугсбургском Исповедании, скажет Меланхтон, ближайший ученик Лютера: «Мы будем верны Христу и Римской Церкви до последнего вздоха».[15] Кальвин не мог бы и этого сказать, ни даже почувствовать, вместе с Меланхтоном и Лютером.
«Надо быть в Римской Церкви, чтобы спастись; надо уйти из Римской Церкви, чтобы спастись», – этой терзающей антиномии, необходимой для того, чтобы войти в будущую Вселенскую Церковь, Кальвин совсем не знает.
3
Бешеными конями Лютера уносимую телегу Реформации Кальвин затормозит на самом краю пропасти – Революции. Буйство Лютера – furor teutoniens – Кальвин утишит и усмирит.
О глубокой, метафизической противоположности двух религиозных опытов – Лютера и Кальвина – лучше всего можно судить по отзывам о книге Иоганна Таулера «Германское Богословие», «Theologia Germanica». «К милости призывает Таулер великих мира сего, а народ – к свободе». Это главное для Лютера – то, что делает книгу эту «равной Святому Писанию», а для Кальвина это «чума» и «смертельный яд».[16] Именно здесь, в религиозном опыте свободы и Закона, главная причина убийственной вражды между двумя сросшимися близнецами – Лютером и Кальвином – Авелем и Каином. Но сами они этого не сознают. Главная движущая сила Лютера – «согласная противоположность», антиномия Закона в Отце и Свободы в Сыне – не существует для Кальвина.
Воля к народности у Лютера, а у Кальвина – к всемирности. Кальвин первый освободит Реформу от того исключительного духа германской народности, которым вся она пропитана у Лютера.[17]
«Я для моих немцев рожден; им и хочу послужить»,[18] – говорит Лютер, а Кальвин ему отвечает: «Главное, что мы должны помнить и к чему должны стремиться, – к Богу привлекать все народы земли, чтобы они единодушно поклонялись и служили Ему».[19]
Против начинающегося и все растущего умножения и раздробления Церквей Лютер бессилен, а Кальвин силен или, по крайней мере, хочет быть сильным. Воля его ко всемирности и есть воля к единству.
4
Может быть, одновременность двух Реформ – одной вне католической Церкви, другой – внутри – тоже не случай, а «Предопределение». «Общество Иисуса», «Compañia de Jesú», утверждено папою Павлом III в 1540 году, в самый канун Женевской Теократии. Вообще все дело св. Игнатия Лойолы – как бы «предопределенный», providentialis, ответ на дело Кальвина – эхо, повторяющее внешние гулы мира под внутренним куполом Рима.
Если в одном, более внешнем, историческом порядке два сросшихся и вечно враждующих близнеца – Кальвин и Лютер, то в другом, более внутреннем, религиозном порядке два таких же близнеца – Кальвин и Лойола. Три глубокие воли соединяют их, скрещивают. Первая воля – к спасению не только личному, но и общему. «Я не хотел бы умереть сейчас, если бы даже был уверен в вечном блаженстве, – говорит Лойола ученику своему, Лайнецу. – Я хотел бы раньше докончить дело мое».[20] Это мог бы сказать и Кальвин, а Лютер не мог бы. Благочестие Кальвина так же, как Лойолы, есть подвиг воина, готового сражаться, страдать и умереть за «славу Божию». Soli Deo gloria, «Богу единому слава» – у Кальвина; «К наибольшей славе Божьей», Ad majorem Dei gloriam, – у Лойолы. Оба они произносят эти два слова – Gloria Dei – одинаковым, благоговейно трепетным голосом. «Слава Божия» значит для обоих «Царство Божие» не только на небе, но и на земле. «Церковь Воинствующая», Ecclesia militans, – большая для них обоих действительность, чем «Церковь Торжествующая», Ecclesia triumphans, Иисус для Лойолы, в «Духовных упражнениях», не столько Царь Небесный, как Полководец Христов. «Помните всегда, что вы – солдаты в войске Христовом и что вы дадите ответ вашему Военачальнику в том, как вы исполните ваше святое призвание».[21] Это говорит ученикам своим Кальвин; то же мог бы сказать и Лойола. Каждый человек для них обоих – воин, сражающийся в одном из двух вечных станов – Бога или диавола. Но «Промысел» не Божий (есть, увы, и такой) заключается в том, что эти два войска – одно, идущее за Кальвином, а другое – за Лойолой, – вместо того, чтобы соединиться против общего врага, будут сражаться и друг друга истреблять во славу не Бога, а диавола.
Кажется иногда, что эти два великих полководца, Кальвин и Лойола, посланы в мир «диавольским Промыслом», «Предопределением», praedestinatio diaboli, для наибольшего разделения, разделения Церквей, именно в ту минуту, когда с наибольшею ясностью поставлен перед человечеством вопрос о будущей Единой Вселенской Церкви.
Вторая общая воля Кальвина и Лойолы – к порядку.
